источник: | |
дата: | 2021.12.26 |
издание: | ГрОб-Хроники |
текст: | Тимур Базаров; Я-Ха |
фото: | |
см. также: | «Янка Дягилева. Придёт вода» (Сборник статей) «Янка» (Сборник материалов) |
источник: | |
дата: | 2021.12.26 |
издание: | ГрОб-Хроники |
текст: | Тимур Базаров; Я-Ха |
фото: | |
см. также: | «Янка Дягилева. Придёт вода» (Сборник статей) «Янка» (Сборник материалов) |
— Откуда вообще появилась (и у кого она появилась) идея написания книги «Янка». У вас же не было, наверное, разделения на «сначала сделать одну книгу, потом — вторую», поэтому, будем называть всё это — книгой.
— Ну естественно. Формально идея именно собрать какой-то объём печатных материалов по Янке, наверное, всё-таки моя, потому что я такой домашний книжный мальчик, а домашние мальчики очень любят книжки. Поскольку на тот момент никаких сборников подобного рода по Янке не было, а мне очень хотелось его иметь, то и возникла мысль собрать всё, до чего можно дотянуться. Но первоначальная мысль была гораздо менее масштабная, то есть о полиграфическом воплощении речи не шло.
Я хотел тупо взять свой архив статей про Янку, добавить туда материалов из достаточно обширного архива самиздата Кати Борисовой, всё это одним пальцем на машинке перестучать, на ксероксе сделать десяток экземпляров и радоваться. Тогда это было, в принципе, в порядке вещей, такой вот формат. Но Катерина, поскольку профессиональный журналист, сказала: «А чего так? Давай книжку нормальную сделаем». Я там захлопал крыльями: «Да как? Да это же невозможно...». Она говорит: «Перестань, у меня есть знакомый, Саша Галин, издательство „Искер“, давай попробуем к нему с этим подъехать». Он как раз тогда издал «Я не верю в Анархию». И, собственно, в какую-то кинетическую фазу идея перешла: это мы с ней где-то осенью 1997 года мы разговаривали, а Галин приехал где-то зимой к Кате по своим каким-то делам. Вот озвучили ему этот план, он сказал: «Давайте попробуем». «И всё заверте...», как говорится, начали более активно копать, искать.
У Кати была достаточно обширная сеть респондентов по всей стране: как я понимаю, она вышла на общероссийскую журналистскую орбиту через рок-газету «ЭНск» (было такое издание в Новосибирске, хорошее очень) и, соответственно, какие-то контакты по всей стране возникали. И где-то весной мы начали собирать материал.
Как сказать... Хотелось представить себе Янку, какой она была, то есть такую «информационную голограмму» создать. И после того, как мы набрали этих статей и всего прочего, как-то их чуть-чуть упорядочили, стало... В общем, весной 1998-го уже выкристаллизовалась вся эта структура, и стало понятно, что там дофига каких-то эмоциональных материалов, куча какой-то аналитики, такой, как бы немножко, на мой взгляд, сомнительной, потому что анализировать такого рода явления тексты по формальным канонам — это не самая эффективная затея...
— Многие сейчас так не думают...
— Да абсолютно! Да-да-да. Но мы, думаю, ещё про это поговорим... Да, а какой-то фактологии личной (не в смысле там «личной-личной», а просто человеческой) — немного. И возникла мысль взять какое-то количество интервью у людей, которые с Янкой находились в достаточно активной динамике какое-то время. Естественно, начали с того, что поближе, то есть это Фирсов. Фирсов начал переводить стрелки ещё на кого-то. И получился такой человеческий слалом, то есть, когда с человеком разговариваешь, а он говорит: «А вот вам ещё надо с ним поговорить, ещё вот с тем... Вот вам координаты», и таким образом всё это и развивалась. Опять же, ты учти — мобильников не было как класса, никаких «ватсапов» и «скайпов», в лучшем случае звонки по межгороду. Материалы мы отправляли Галину, какие-то фотки, ещё что-то, а сами занимались сбором контента.
А потом произошла такая очень характерная, наверное, для того времени ситуация — у нас случился август 1998-го, приснопамятный дефолт, и как-то после этого Катя звонит Ковриге, который обещал мемуар написать (не устно — ему, видимо, проще излагать мысли письменно). Она говорит: «Олег, ты вот обещал. Где?» Он: «Так а чего? А зачем? Книжку-то выпустили уже». Мы в лёгком ахуе: «Что такое?!» Выясняется, что, когда грянул дефолт, наши издатели, опасаясь, что сейчас всё вообще схлопнется, с нами не посоветовавшись, не проконсультировавшись, не договорившись, слепили книжку из того объёма материала, который мы им успели передать. Ситуация, наверное, не очень красивая, но довольно традиционная для наших широт.
— В начале книги «Придёт вода» есть предисловие Екатерины Борисовой...
— Да, естественно, есть. Потому что нам сказали, что это нужно как бы для учёта объёма, который будет. Они попросили хотя бы черновой вариант, чтобы просто был, для вёрстки, чтобы зарезервировать место... Поэтому, естественно, у читателей обычных складывается впечатление, что это вполне такое легитимное издание, что мы его таким и задумывали. Это не соответствует действительности — это произвол издателя.
— Вернёмся немножко назад — мы уже далеко, а хотелось всё-таки ещё доисторию. Как вы познакомились с Екатериной? Почему именно вы вдвоём начали делать?
— Хм, ну как... С детства я слушал рок-музыку, условно говоря, и естественно поскольку, повторюсь, был домашним книжным мальчиком, в основном черпал информацию не из очного общения с любимыми музыкантами, а из источников: газеты, журналы и редкие книжки. На ту пору было не так много изданий, был самиздат достаточно широко существующий, но поскольку я не особо тусовый человек, то... ну вот третья, типографская «Контра» — это было, наверное, максимум, что я мог добыть. Но какие-то газеты, журнальцы, книжки — они всё равно появлялись, покупались, изучались досконально, чуть ли не наизусть заучивались. Причём, это в общем-то довольно смешная ситуация, когда интернета нет. Ключевое, наверное, что надо сказать о «белой книге»: она — чисто аналоговый продукт, который появился в доинтернетную эпоху, это нынешним людям представить просто невозможно. Так же как, допустим, людям моего поколения невозможно представить себе жизнь без холодильника. А холодильники, в общем-то, появились у нас в обиходе в середине шестидесятых только. А как там быть с молочкой, с мясом, как это хранить, как это делалось... Зимой — за форточку, а летом?.. Вот точно так же современным людям трудно себе представить, что вот нельзя было вбить что-то в поисковик и достать оттуда тут же, в сей же момент, или найти кого-нибудь в соцсети там, списаться с ним. Мы вот когда с Nick’ом книжку про «Bauhaus» переводили, то с Джеем в «фейсбуке» напрямую списывались, что-то уточняли, а тогда...
Среди прочих рок-изданий, которые можно было в Питере найти, была газета «ЭНск», где Катя публиковалось. В одном из номеров она разместила типа объявление, мол, «всю музыку, о который я пишу, вы можете у меня заказать». Оставила адрес, не электронный, а вполне себе городской. А я, как бы, тоже существо в какой-то степени пишущее-поющее, а автору, особенно молодому, нужна всё-таки хоть какая-то обратная связь, и я месяц, наверное, топтался вокруг её дома, ходил, смотрел на эти окна, очень робел, а где-то зимой, перед Новым годом 1996-м, всё-таки набрался смелости, поднялся на этаж, позвонил. Катя открыла, я, заикаясь, протянул ей свою кассетку: «В-в-вот, может быть вы п-п-послушаете?» Катя к этому человек достаточно привычный: «Ну, давай». И как-то начали общаться, как-то задружились. И поэтому, отвечая на вопрос, почему именно мы двое — просто потому что никаких других рок-журналистов у меня знакомых не было.
А у неё был достаточно обширный архив самиздата и «издата», соответственно, очевидно, что оттуда значительная часть была почерпнута.
— Как раз хотел про самиздат и «издат» задать вопрос. На днях хорошенько прошерстил «Золотое подполье» — книга совершенно потрясающая. Впечатляет и факт существования всех этих описанных изданий, и кушнировский подход к систематизации всего существовавшего. Но... Вот смотришь на эти журналы, и понятно, что их там... 1–5 экземпляров, может, существует, и при этом в «белой книге» есть некоторое количество материалов, которые взяты из каких-то совершенно дико редких изданий, которые вообще не находятся. Я правильно понимаю, что это заслуга Катерины? Или на вас выходили непосредственно авторы и прислали свои материалы?
— А пример можно?
— Например, как раз-таки, неопубликованные материалы «Штирлица».
— Лёша Марков — старый добрый знакомый Кати Борисовой. Они общаются, по-моему, чуть ли не с конца восьмидесятых, так что не сильно удивительно... В основном всё добывание такого рода, конечно, было на каких-то личных завязках.
— А с Кушниром вы сотрудничали?
— Нет.
— Хорошо, когда речь идёт про самиздат, в какой-то степени более понятно, поскольку это некая сеть. А что касается региональных мелких изданий, которые у вас со всего бывшего Союза, и при этом издания — какой-то 1989-й, 1990-й годы, какие-то «Дзержинцы»... Откуда вот это всё бралось?
— Во-первых, Катерина вела активный обмен подобного рода материалами, тогда это было распространено, это был такой как бы «аналоговый интернет» — клубы по интересам, по переписке. Она, допустим, со всей страной обменивалась карманными календариками — были такие небольшие календарики, предмет коллекционирования, филотаймия. По аналогичному способу шёл обмен и какими-то именно печатными вырезками. Она, допустим, шлёт в какую-нибудь Тьмутаракань статью про Сильвестра Сталлоне, которая ей на фиг не нужна, а взамен получает то, что ей интересно — статьи из местной прессы про рок. У неё это с давних времён шло, каналы какие-то были налажены, и вот таким образом большая часть региональной прессы, условно официальной, получалась. Как бы: «У меня вот есть, допустим, статья про „Машину времени“, а ищу про Саманту Фокс...» Вообще да, это большая нагрузка на почту.
— Вот да, в начале «Воды», если не ошибаюсь есть человек десять, которых вы благодарите; в «белой» же книге этот список уже огромный, да и география — со всей страны. Верно ли я понимаю, что после выхода книги «Придёт вода», вас начали активно снабжать информацией?
— Пожалуй, нет. Просто вот в какой-то момент промежуточный вариант был издателем самостийно, без нашего участия, выпущен. Но у нас уже процесс как-то был поставлен на рельсы, уже была, скажем, запланирована «фольклорная экспедиция» в Новосибирск, и мы продолжали делать ту же самую работу, что и перед «Придёт водой». Нельзя сказать, что на нас сразу начал изливаться какой-то вот поток этих самых публикаций.
— Была ли работа над книгой единственным занятием в то время, или шла параллельно с другими работами?
— Вопрос смешной. Естественно нет, у меня была вполне официальная работа с восьми до пяти. У Катерины было чуть проще, она журналист — но ей надо где-то публиковаться, на концерты ходить, куда-то ездить, на какие-то фестивали, писать статьи, получать какие-никакие гонорары, хотя, конечно, не самая доходная, прямо скажем, профессия. Поэтому на это шло всё свободное время. Опять же, это не было единственным: мы издавали журнал «Осколки», какие-то концерты организовывались, фестивали. Я свои песни пел-плясал-записывал. Как-то выкраивалось время. Мы были моложе, времени на сон можно было отводить меньше, чем сейчас... Естественно, это было не основное занятие.
— А почему именно Янка? Понимаешь, я не думаю, что у Катерины это был основной объект интереса. Очевидно, что для тебя она была значимой, но не уверен, что — центральной фигурой...
— Я первый раз Янку услышал, наверно, осенью 1989 года, ближе к зиме: я поступил в «Военмех», и у меня был одногруппник, назовём его Саша Иванов, который меня периодически подъелдыкивал: «А правда, что ты слушаешь записи 1965 года?!» — для него это казалось дикостью какой-то совершенно, невозможным делом. А я такой меломан тогда был, я бы, конечно, мог ему ответить: «Знаешь, у меня и тридцатых годов блюзовые записи есть» — но, боюсь, тогда бы он вообще перестал со мной общаться, как с буйнопомешанным. Я это как-то всё терпел, а потом в какой-то момент взбрыкнул: «Ну а ты, ты-то чего слушаешь?! „Модерн талкинг“, да?!» Саша так слегка оскорбился и с таким достоинством ответил: «Почему „Модерн талкинг“? Панкушу. „Гражданскую Оборону“». Я говорю: «Ну принеси мне как бы это самое послушать!». И вот он мне припёр две кассеты, там было: «Русское поле эксперимента», акустическое; по-моему, «Война», альбом электрический; какой-то странный сборник из альбомов 1987–88 годов и «Деклассированным элементам»... И вот я услышал «Деклассированным элементам» — и всё! Мир никогда не был прежним, я обрёл свой символ веры. «Оборону» я до этого слышал у Севы Новгородцева, он, по-моему, году в 88-м ставил «Мне насрать на моё лицо» — у него были какие-то сборные программы по отечественному року, он не только про запад рассказывал. И как-то мне это очень не понравилось, потому что человеку, который, грубо говоря, вырос на БГ, Майке и Цое, это было немножко «блядь, ну зачем это надо?!» Потом, когда я как бы «хипповал», году в 1988–89, ребята в «Трубе» и на Казани пели, естественно, «Всё идёт по плану». А Янку мне пела младшая сестра бывшего одноклассника, она на тот момент плотно тусовалась, хипповала в отличие от меня серьёзно, ездила стопом по стране, попала потом в этот замес в Гурзуфе, и среди прочих как бы хипповских каких-то песен пела «Особый резон», но как-то очень пафосно его подавала, и на меня совершенно не произвело. То есть там такое — рваньё рубахи на груди было... Как-то не очень. А вот оригинал, когда я услышал, — всё, тут я, в общем-то, считаю, что ничего более высокого в отечественном, скажем так, роке не было создано. Для меня это был как бы вполне такой религиозный выбор. Вот — «встань и иди». А поскольку по Янке информации было не так чтобы много, то пришлось самому собирать.
— Тоже, наверное, отличие от сегодняшнего дня — тогда отношение к прессе было: если это напечатано, значит — правда. И когда выходили статьи, не было никакого критического отношения, вернее, критика была совсем другого уровня: ты мог быть не согласен с позицией автора, но о том, что могут писать неправду — даже мысли не возникало.
— Да-да, пиетет перед печатным словом — он в Советском Союзе был по умолчанию: ведь про это написали в газетах, «а газеты всегда правы»...
— Как технически происходила передача материалов в Москву? Вы их перепечатывали, ксерокопировали? Кто верстал?
— Верстальщики, естественно, у них, потому что на тот момент у нас компьютеров не было. У Катерины комп появился первый, и год это был чуть ли не 2000-й. То есть, там на излёте уже появляются какие-то интернет-публикации, но насколько я помню, эти интернет-публикации нам приносили распечатанные, потому что своего интернета у нас как такового, в общем, так до конца и не было.
— Когда у вас появилось какое-то количество этих материалов, вы начали ещё дополнять интервью. Как эти интервью проходили, брали ли вы их вместе, по очереди?
— Вообще в «белой книге» на одной странице, указано, кто конкретно брал какое интервью... Да, это 530-я страница, там всё расписано скрупулёзно. Смотри, какая штука, я — существо, привязанные к службе, и, соответственно, особой мобильностью не отличающееся. Катя, в отличие от меня, ездила на какие-то фестивали иногородние. Поэтому если человек оказывался в Питере, то, как правило, брали вдвоём. Если нет, то, собственно, Катерина. Или, как видишь, несколько человек нам помогали, опрашивали иногородних респондентов у себя в пенатах и нам потом отсылали.
— Вопрос касательно музыкантов «Октябрей», которые не дали интервью...
— Да меня тоже этот вопрос занимает... Смотри какая ситуация, скажем, Зеленский сразу отказался, написал, что он не будет разговаривать на этот счёт. Климкин, по-моему, тоже энтузиазма не выказал, насколько я помню, потому что он вроде тогда был сильно занят бизнесом, и после смерти Янки он от всего этого вообще как-то отгородился, ну, по крайне мере нам так в Новосибе объяснили. С Джеффом ситуация была немножко другая: он на тот момент уже жил в Москве, и через общих знакомых, вроде, удалось его уломать, договориться об интервью. Мы купили билеты, приехали в Москву, а Джефф, после каких-то там колебаний, отказался. Было очень обидно. Поэтому такие ключевые фигуры, которые могли бы много чего рассказать, они из поля нашего зрения удалились. Там было ещё несколько отказников, но к ним вопросов чуть меньше.
— Касательно полноты интервью: насколько они цензурированы, насколько скорректированы.
— Как сказать... Цензурированы они, по-моему, только в паре мест по желанию интервьюируемых. В целом там в оригиналах каких-то масонских тайн, в общем-то, нет. Интервью, честно, очень сильно реструктуризированы. Потому что, к сожалению, в общем-то только единицы людей, с которыми мы разговаривали, владели такой литературной речью, которую можно было просто сразу переносить на бумагу. В основном это, опять же, скачки памяти: мы говорим про одно, потом вылезает какая-то боковая тема, — а вот был ещё такой случай, потом мы возвращаемся к первой теме... Чисто из соображений удобства читабельности там всё очень сильно переставлено.
Расшифровкой интервью занимался я, и с тех пор я знаю, что 10 минут разговора — это один лист и час шлёпанья по пишущей машинке, потому что, повторюсь, додиджитальная эпоха, всё вручную. Я всё это расшифровывал, матерясь и чертыхаясь, потом распечатка резалась ножницами на смысловые блоки, буквально по абзацам. Некоторые абзацы вообще собирались из нескольких кусков, потому что это был адский ад, на самом деле. И я тупо «Моментом» выклеивал на листах такую красивую аппликацию, которая худо-бедно могла читаться более-менее логично, без скачков по информационному полю. После этого Катерина эти аппликации перепечатывала начисто уже с литературной правкой, то есть запятые, «не-ни», «жи-ши» и всё такое, в чём я не силён. И на выходе был такой машинописный чистовик, который отправлялся в Москву, где, собственно, переводился в цифровой вид.
— Сохранились ли исходники (записи)?
— Записи... Ну в общем-то да, наверное, они сохранились.
— Есть ли какая-то вероятность, что они, интервью Летова, возможно Олега Судакова, Лукича, могут быть если не опубликованы, то хотя бы переданы на прослушивание и расшифрованы полностью?
— Это, наверное, надо уже с Катериной, потому что продукт, в общем-то, общий, и не знаю как она на это посмотрит с этической точки зрения. У кого авторские права.
— Речь в большей мере идёт об обнародовании, а не о публикации.
— Вот насчёт осмысленности этого обнародования у меня некоторые сомнения есть просто потому, что... как сказать... конечный продукт интервью, канонический, уже зафиксирован в издании, и если это дело обнародовать, то начнётся: «а вот тут он говорил это не в этом месте, а в совсем другом...».
— У нас в рамках «ГрОб Хроник» есть такой проект огромный, который мы пока не знаем, как воплотить, условно называется «Прямая речь». Это расшифровки всех существующих интервью, высказываний на концертах, помимо непосредственно пения. Для нас, для истинных, назовём, поклонников, это представляет ценность, с литературной или с какой-то исторической точки зрения — может быть ценности и никакой нет.
— Это понятно... Смотри, с Летовым беседовали Борисова с Кобловым, это тогда надо с ними решать, это их интеллектуальная собственность.
— Вопрос, тогда, как раз касательно Алексея. Версии интервью с ним в «чёрной» и в «белой книге» несколько различаются...
— Как сильно? Вот этот момент я только от тебя как бы услышал, я про это не помню.
— Отдельные комментарии по поводу как раз-таки Егора Летова, которые из «белой» книги уже изъяты.
— Смотри, значит, какая ситуация. Думаю, ни для кого не секрет, что Игорь Федорович был персоной достаточно противоречивой, и в приватной жизни он бывал, как сейчас модно говорить, весьма токсичным и, как выясняется, ещё и абьюзивным. Он не был таким вот «светлым ангелом с котиком на руках», каким его сейчас отдельные круги пытаются представить. Интервью с Кобловым, которое вошло в «Придёт вода» бралось у Лёши, когда у них с Егором был очень сильный, скажем так, разрыв. Это известный скотский совершенно инцидент с Нюрычем, и, соответственно, градус его симпатии к Егору в интервью, которое он нам дал — он, так сказать, не был высок. А потом, уже в процессе подготовки «белой книги», у них общение возобновилось, и естественно (на мой взгляд — естественно) некоторой цензуре он своё интервью подверг. По-человечески — абсолютно понятная ситуация. Больше я, честно говоря, навскидку каких-то таких моментов не вспомню.
На самом деле, конечно, по журналистской этике надо готовое интервью перед публикацией всё-таки с интервьюируемым сверять. Мы этим правилом не пренебрегали, но и не бегали за авторами. То есть, если в процессе взятия интервью человек изъявлял желание, чтобы «вот вы мне потом покажите, что получилось», естественно, мы это желание удовлетворяли. Если человек не запрашивал, то мы крестились пяткой, что «слава Богу, в общем-то можно всю правду выложить». За всё это время у нас только, наверно, Лена Филаретова попросила своё интервью на цензуру и что-то там вычёркивала.
— У вас полное интервью в «Осколках».
— Да-да-да, именно. Хотя мне не совсем понятны были её мотивации, она там как бы ничего страшного не вычеркнула, но она человек была такой — высокой интеллигентской культуры, и ей что-то показалось не совсем уместным. Вот Лёша с Летовым несколько сгладил углы. И Женя Колесов, который... он вообще всё вычеркнул. Брали у него интервью, он: «Нет, вы обязательно покажите». Интервью было маленькое, буквально полтора листа, мы их ему отправили... в общем, так оно всё и ушло, и обратно к нам не вернулось.
А так — что на витрине, то и в магазине.
— Вопрос очень конкретный. Сколько было тиражей, сколько изданий? У меня, к примеру, «Воды» — три разных варианта есть.
— Я тебе завидую, у меня один... Поскольку это целиком и полностью шло уже мимо нас, то тут я тебе свет не пролью. Сколько Галин их напечатал — вообще не ведомо. Мы получили 15 авторских экземпляров на двоих — и всё.
— Были ли помимо авторских экземпляров какие-то деньги за это?
— Ты издеваешься?! Это было немножко другое время... С другой стороны, зато, допустим, и с фотками никаких вопросов не возникало: мы тупо все, какие только удалось найти, в книжку забабахали. Тогда понятия «авторского права» как бы не существовало в России. По «белой книге», насколько я знаю, первый тираж 2000, потом была допечатка — ещё 3000. Но это уже всё было без меня — я получил 20 авторских экземпляров, из которых половину честно раздал тем, кто давал какие-то интервью, фотки и т. д. Потом, кстати, пипец обидно было покупать свою книжку в рок-лабазах, чтобы, допустим, подарить кому-то. Унизительно.
— Эти тиражи визуально как-то различаются?
— По-моему, две идентичные абсолютно, но это было уже вообще вне поля моего контроля, потому что к тому моменту я с Катериной общение прекратил. Я такой мальчик-одуванчик, она — девушка с большими железными яйцами, союз такой, не очень стойкий. К концу работы над «белой книгой», в общем, было очень мучительно, потому что дело надо делать, а общаться как-то совершенно не хочется... Хотя, с другой стороны, вообще любой большой проект... Вот когда мы с Владом Селивановым делали «Энциклопедию советских электрогитар», там к концу тоже напряжение было очень большое, и я так думал: «Сейчас бы только дотянуть и издать, и всё, больше не общаться никогда!..» Но прошла пара лет, напряг ушёл и сейчас мы с ним прекрасно общаемся.
— Были ли какие-то сроки по написанию, подгоняли ли вас?
— Что ты! Не было никакого дедлайна, потому что издавать «белую книгу» взялся Алик Жерновский, который «StrunodёR» сейчас, старый друг Кати Борисовой, у него была полиграфическая фирма, он специально купил лицензию на книгоиздание под этот проект.
— В какой момент стало понятно, что всё, что можно, собрано, сделано и можно печатать?
— Грубо говоря, в таких проектах надо иметь понимание того, что объять необъятное невозможно, и что в какой-то момент надо остановиться. Это уже личная мера, у каждого делающего — своя. Некоторые в непрерывных пароксизмах перфекционизма вылизывают творение бесконечное количество лет, и к тому моменту, когда оно появляется, оно уже, в общем, совершенно никому не нужно. Это касается многих наших авторов музыкантов, которые напишут десяток пиздатых песен, а потом начинается: «Вот нет, их надо обязательно ХОРОШО записать». Ну и получается, как с «Chinese Democracy» у Guns N’ Roses, сколько он его, 10 лет писал? А поезд ушёл, Аксель уже никому не нужен, уже старенький, когда альбом вышел.
В общем, в какой-то момент мы решили... Когда перестали появляться новые фигуранты для интервью, мы подумали, что всё, хватит, и так книжка толстенная, уже и издавать тяжело, и шрифт мелкий придётся делать, и фоток очень много.
— Когда книга вышла, возникали мысли, что надо что-то переделать, чего-то не хватает?
— Это всегда возникает, естественно. Но... это было 20 лет назад уже, вытеснение с тех пор сработало. Я её, скажем прямо, не перечитываю каждый день, стоит на полке и стоит. Вообще, честно говоря, возвращаться к этому «деланью» по крайней мере в первые десять лет не было никакого желания. Как ни крути, а психологически процесс очень травматичный, особенно учитывая специфику описываемых событий, достаточно болезненных. Я так скажу — считай, с конца 1987-го до начала 1991-го — это 3–4 года — в общем-то всё крутилось вокруг смерти. И к концу работы над книжкой у меня уже окончательно съехала крыша, я всех своих на тот момент вполне здравствующих окружающих рассматривал только через призму «а что они могут сказать о...». Даже не конкретно о Янке, а как бы «вот если я помру, что сможет этот вот сказать? а вот эта? а вот эти? а если они помрут, что я буду про них рассказывать?». Чудовищная деформация психики происходит при подобных изысканиях, это очень болезненно, поэтому первые десять лет я её, книгу, и в руки не брал, и никак в это дело погружаться совершенно опять не планировал.
—То есть, как говорится, гештальт был закрыт.
— Гештальт закрыт, когда ты вроде как достиг того, чего хотел. У меня не получилось. Мне думалось, что мы сейчас соберём кучу материала, и Янка передо мной предстанет как живая, я буду понимать, что это был за человек, какой он был... Вот этого не произошло, голограмма не заплясала. В общем, гештальт — нельзя сказать, что закрыт, но этот ход обвалился так, что туда лезть было уже совершенно невозможно. Потом у меня это повторилось, когда мы с Nick’ом переводили книжку про Кёртиса, — абсолютно по той же схеме. Там, в принципе, и ситуации, если разобраться, в общем-то почти изоморфные, там тоже было достаточно болезненно и травматично, по-другому и не сказать. Финал, который надвигается неотвратимо. Тяжело, правда. Такие вещи делаются один раз в жизни, потом к ним уже не возвращаются.
— На «Выргороде» вышла книга «Выше ноги от земли», которая, по сути, тоже твой труд.
— Ну, в общем да. Потому что, скажу честно: меня в своё время поразила «белая книга» Башлачёва, она была сделана... ну вот просто «няка» такая, просто супер. И... по большому счёту в какие-то высшие эшелоны российской поэзии, на мой взгляд, из всей вот этой рок-грядки реально вошли только двое: Башлачёв и Янка. Я понимаю твои чувства, но Игорь Фёдорович писал очень сильно от ума, как бы он там ни рассказывал про эти воронки и всё остальное, у него очень рассудочное построение стихов. Я никоим образом его не умаляю, Игорь Фёдорович — гений, но по методу писания — ты пишешь либо умом, либо ты пишешь сердцем, даже не сердцем, а, скорее, кровью. И даже не ты пишешь, а за тебя пишут.
— Говоря о Башлачёве — воронка воронкой, но уж кто работал над каждым слогом, над каждым звуком.
— Безусловно, да. Но в отличие от Егора... Егор, возможно, и говорит вселенские вещи, но он их говорит языком, который понятен Егору и тем, кто любит Егора. А у Баша и у Янки — у них, в принципе, просто за сердце берётся, там особо не нужно толковать, трактовать и разгадывать, как шарады. И к поэзии, условно говоря, российской это более относится. В этом смысле только, я не про уровень таланта.
Так вот, возвращаясь к книжке стихов. С одной стороны было очень обидно, что нет вот нормального академического издания янкиных текстов, а с другой стороны хотелось немножко подъебнуть создателей белой башлачёвской книги, потому что там вот эти списки разночтений — «вот на таком-то концерте такая-то строфа была пропущена...» — я как человек поющий понимаю, что автор может просто забыть, в этом нет умысла, может переврать слова, может слова попутать... И это всё мусолить — эти разночтения — «ведь, наверное же, это не просто так! наверное это что-то значит!..» Ну, глупо, если честно. И соответственно, чтоб слегка это спародировать, я отслушал все на тот момент доступные записи Янки, вывел все эти разночтения и собрал всё в один файл. Это я в 2004 году сделал и выложил в сеть, а спустя полтора десятка лет «Выргород» предложил издать уже как целлюлозно-бумажный артефакт. Сейчас будет переиздание, потому что в том издании, как оказалось, затесались три стиха не Янки, а Андрея Ковалёва — они были у Янки собственно её рукой переписанные.
— Был ли у тебя доступ к...
— Нет! Исключительно по открытым источникам. Вроде бы, сейчас какие-то переговоры «Выргородом» с Наташей ведутся по поводу «Янкиной тетрадки». Егор ведь тогда, как бы, у Стасика выгреб весь Янкин архив, и какая-то часть из этого сохранилась до наших дней. А так — я фигура абсолютно никуда не вхожая, просто такой архивариус-любитель.
— Расскажи о своём отношении к актуальному увлечению научного сообщества Янкой? Летовский семинар. Русская рок-поэзия: текст и контекст. Дипломированные филологи анализируют, препарируют...
— Вот именно. Препарирует. Если честно, я к этому отношусь с изрядной долей скепсиса. Если мы берём поэзию как Логос, как некий гипертекст, некий код, на котором пишется этот мир, пытаться его анализировать такими достаточно формальными и шаблонными способами совершенно бесполезно. Наверно это такая игра в бисер, для тех, кто этим занимается, всё это прикольно, интересно и значимо, но на мой взгляд особого смысла не имеет. Живое слово нельзя разложить на спектр, а когда какие-то «трактовки», «аллюзии», «учёт, сколько раз повторяется такое-то слово», прилагательные там положительные / отрицательные... Может быть с точки зрения прикладной психологии и психиатрии это и имеет значение — можно как-то какой-то модус автора вычленить, и что у него там в подкорке происходит, даже если он ходит и улыбается, а пишет постоянно про, мягко говоря, умертвия, то, наверное, что-то тут не в порядке. С этой точки зрения, наверное, такой анализ имеет смысл, но в целом, я считаю, это абсолютно бесполезная вещь.
— То есть ты на это не смотришь, например, с точки зрения продления жизни автора?
— Ну, конечно, в информационном поле такие артефакты, якорьки, засвечивания, наверное, какую-то пользу приносят. Опять же, если надо разговаривать с властями на предмет увековечивания памяти того или иного автора, что, в общем-то, дело богоугодное, то ссылаться на официальные тома какие-то — это очень полезный инструмент. Диссертации, всё остальное — это может пойти на пользу, но вот какой-то такой культурной ценности, по моему субъективному мнению, это всё не представляет: люди на сложных щах, с умным видом толкут воду в ступе. Но, возможно, что я неправ, и толчёная вода превосходит по своим свойствам обычную... В «белой книге» какое-то количество подобных разборов есть, и мне реально нравится только статья Кудимовой «Янка вопленица». Понятно, что писалось с большой фигой в кармане, но она реально прикольная.
— Сейчас готовится книга Гурьева. Ты говорил, что были предложения именно вам написать.
— Да, в какой-то момент «Выргород» вышел именно с предложением написать новую книгу про Янку, уже, скажем так, нормальную биографию человека. Я, естественно, в ужасе отказался, потому что, во-первых, я трезво оцениваю свои силы, и для такого масштабного проекта совершенно непригоден, плюс опять в это погружаться по новой... как-то совершенно «не». Да и, в общем-то, и по времени «не». Они параллельно с этим подъехали к Катерине, потому что как-то номинально, видимо, считается, что мы «главные специалисты по Яне Станиславовне». Не уверен, что это заслуженное звание, потому что я не могу похвастаться, что досконально знаю все её стихи, могу среди ночи процитировать любую строчку, сказать в каком году где что написано-записано и так далее. Но я примерно знаю, где посмотреть.
— Могу по этому поводу сказать, что люди знающие организовывают своё пространство, а не память.
— Это приятно слышать. В общем, мы с Катериной, не сговариваясь, отказались, и в какой-то степени именно я настоятельно порекомендовал Сергея Гурьева: с одной стороны он профессиональный журналист, и опыт написания биографий у него есть, с другой стороны — он пишет «изнутри»: он непосредственно активно общался в рассматриваемый период времени с сибирской тусовкой. В общем, они договорились, и Серёга сейчас пишет книгу, равной которой, положа руку на сердце, в российской рок-биографистике ещё не было. Там реально очень скрупулёзная проработка фактологии, деталей, там Янкина жизнь будет едва ли не по неделям расписана. Ни для кого, я думаю, сейчас не секрет, что в «белой книге» полно и ляпов, и неточностей, и ошибок, и всего прочего, что сопутствует, в общем-то, достаточно крупным проектам. Как известно, книжек без опечаток не бывает по определению, как бы ни тщились и ни старались.
— Если не книжка картинок.
— Да и там тоже — зеркально отразят или вверх ногами напечатают.
— Это, кстати, «Хроника пикирующего бомбардировщика» вышла вся зеркальная, первый тираж.
— Серьёзно? Я про это не слышал... Так вот, в принципе, как я понимаю, «Выргород» предполагал, что это будет просто переписанная нормальным человеческим языком «белая книга», расставленная по местам, где-то выправленная, но на основании тех материалов. А Серёга начал писать и понял, что надо всё к херам сносить и писать с нуля. Чем и занимается уже достаточно продолжительное время, он уже почти две сотни интервью взял, в том числе и у Джеффа, и у Зеленского...
— Да ну?! Джефф-то не удивляет, он более коммуникативен, а вот Зеленского — нет, по сути, ни одного печатного слова.
— Теперь будет. Причём... Как бы тебе сказать... Там, наверное, достаточно много революционного в «янковедении». Я с нетерпением жду, мне очень хочется почитать, «как всё было на самом деле». Довольно много каких-то изрядных искажений есть в представлении о том, как жила Янка, и где, и когда... Гурьев копнул так глубоко, что... Ты «Человека поющего» читал?
— Ну, естественно.
— Ну вот. А тут это ещё и как добротная проза написано. У Лёвы всё-таки такой, достаточно схоластический текст, там как бы вот фактология-фактология-фактология, такой немножко беспристрастный протокол, а здесь — такой эмоциональный выплеск, причём, это реально роман получается, который, наверное, интересно читать даже безотносительно субъекта описания, такой срез эпохи как она есть.
— С моей стороны тоже вопрос — ты читал «Значит, ураган»?
— Читал... Понимаешь, у меня после книжек остаётся... не послевкусие, а такой ментальный образ, и тут, скорее, Семеляк рассказывает, как сильно на него повлиял Летов. То есть «Егор Летов в моей жизни».
— Именно! Но читается это всё равно как литература.
— Ну в общем да. Но мне Серёгина, однозначно, интереснее. Он как раз в эту пятницу приезжал в Питер, мы ходили, брали интервью у Фирика, потом вчера у Машнина. Прошло замечательно, очень душевно посидели до 4 утра... и с пользой, скажу прямо.
Оборотная сторона вот этого титанического труда, что он требует безумного количество времени. Серёга, мягко говоря, взял отпуск за свой счёт, и вот уже год сосёт лапу и пишет книгу. И дай бог ему здоровья... и закончить этот феноменальный труд.
— По твоим ощущениям, когда это может быть закончено?
— Я думаю, что в 2022 году книга будет. Но ближе к концу.
— Не в январе, как планировал «Выргород».
— Нееет. Тем, кто ждёт эту книгу, я хочу пожелать терпения и, в общем-то, сказать, что, ребята, этого надо дождаться. Овчинка стоит выделки, а игра стоит свеч...
Хотя сейчас народишко-то пошёл такой какой-то шибко торопливый: если это невозможно прямо вот сейчас, то оно и не нужно... Клиповое сознание.
— Вот хотел спросить, что во время работы над книгой лично на тебя произвело сильное впечатление? Может быть интервью с кем-то, какие-то публикации? Было ли что-то такое, что бы прямо «изменило»?
— Вот чтобы изменило, наверное, нет, но, наверно, из самых поразивших моментов — поездка в Новосибирск и могила Янки на Заельцовском кладбище. Добрый кладбищенский работник, показал и где, и что, и как. Мы туда приходим, а это далеко от входа, длиннющая дорожка, километра полтора идти нужно, и там такие помпезные достаточно памятники вот этим «оглы» местным вокруг. И вот мы идём, и в самом конце, недалеко от ограждения кладбища такая... В общем, могила на тот момент была не в самом лучшем состоянии. Для меня это шоком было совершенно, потому что для меня то это, в общем, святыня, а тут такое вот. И мы вышли с кладбища, я сижу, курю такой охуевший: «Блядь, надо всё вообще закрывать нахуй, всю эту книжку, это вообще никому не нужно...» И у меня такое совершенно шоковое состояние — мир рушится. А Борисова: «Нет! Вот теперь мы точно должны сделать книгу как положено!» Вот этот момент очень запал в душу.
Ну и когда к Литаврину в общагу пришли... Он нас впустил, показал эту комнату, где она там у него жила. Но сразу сказал, что, извините, разговора не будет. Но там и вопросов у нас никаких не возникло: там такая боль в глазах, что...
С Лукичом было совершенно чудесно. Димка просто золото и солнышко. Он очень прикольно всё это рассказывал, он тогда работал в «Ай Ти Трейд», что ли, у них там на Красном проспекте, главный магазин музыкальных инструментов. И вот мы там у него сидели, периодически к нему возвращались, он с кем-то об интервью для нас договаривался, потому что мы там неделю пробыли, и как-то да, Димка очень сильно помог.
Олег Древаль — это просто песня. Он как начал говорить — и всё! Абсолютно литературным языком, выверенным, человеческим, с осмысленным чётким построением фраз и изящными пируэтами.
Это, наверно, такие, самые какие-то яркие...
И, конечно, со Станиславом Иванычем интервью сильнейшее впечатление произвело. Понятно, что он так и не оправился, хотя уже восемь лет на тот момент прошло... Тогда это казалось давным-давно, а возвращаясь к Гурьеву сейчас — прошло-то уже 30 лет, куча народу поумирало, да и память ни у кого не прогрессирует, и у него задача гораздо сложнее, чем у нас была. Ну да... И вот, глаза Стасика... реально тяжело. Да, он, конечно, героический человек, он действительно всю ночь готовился, какие-то там дневники свои перечитывал, записи, ещё что-то. И он один из немногих, чей текст вообще почти не правился, потому что он как начал с самого начала, так до финала, собственно, и довёл. Сильный очень момент.
— Я так понимаю, что вы были чуть ли не первыми, кто с ним общался после смерти.
— Я вот и не знаю, понимаешь. Для меня было некоторым удивлением в какой-то момент осознать, что почему-то до нас с Катькой никто этого не сделал. С другой стороны — может быть это какая-то деформация моего восприятия мира, потому что для меня Янка — как бы солнце, понимаешь, и как бы и всё — больше ничего нет. А для многих людей — ну да, какая-то там была вот, при Летове. Тот же самый Саша Иванов, когда я к нему прибежал с этой заметкой Пшеничного в «Комсомольской Правде»: «Сашка, Янка погибла!» «Блядь, жалко, да... Ну ничего, я думаю, Летов новую певицу найдёт». То есть, он всерьёз считал, что это всё Егор сочиняет, а она только поёт. Это к вопросу о восприятии, понимании тусовки, процессов и всего прочего... Мне казалось — ну почему такой книжки нет? Для меня было очевидно, что она должна быть.