Воспоминания. Сергей Фирсов

Ко мне как-то Летов приезжал. Это давно было, где-то в 85-м году, мы ещё почти незнакомы были. А потом приехала Янка с Нюрычем ¹, она тогда и песен, кажется, ещё не пела, это году в 87-м вроде было. Они ездили стопом по стране, приехали — и она меня сразу сразила фразой, она так сказала: «Мы девки мусорны», — это меня убило просто, сразу запомнилось... Ну и всё, потом они приезжали уже вместе, сейшена мы им тут делали, но это году уже в 89-м было всё. В 89-м они уже у меня просто жили толпой, целое лето — месяца два, наверное — вся ОБОРОНА и Янка. Мы даже Джеффа пытались на «Камчатку» устроить, водили его к Начальнику, показывали. Тогда эпопея была — у меня родители уехали на лето, оставили мне одну комнату, вторую закрыли, и мы жили на кухне и в моей комнате. Коридор, кухня и комната. Спали кто где — и в коридоре, и в кухне... А рядом в магазине продавались трёхлитровые банки вина какого-то, яблочного, прибалтийского — три рубля стоили. Три литра — три рубля. У меня потом весь балкон был заставлен этими банками. Отлично просто... Купаться ещё ходили на пруды. Тогда ещё Летов был нормальный, по улицам ходил, не боялся. А сейчас попробуй, прогуляйся! Сразу в тачку — и домой! Ужасно боится поклонников, ещё ни разу я не видел человека, чтобы так боялся: «Ой! Ох! Забери! Забери меня!..» Самый нормальный был, конечно, Курёхин, всю жизнь ездил в метро, всегда...

Я тогда с ними работал — 89–90 годы: в Крым их возил, в Таллинн, здесь были концерты, на наш 7-й фестиваль я их ставил: ОБОРОНА сначала выступала, потом Янка выходила, они ей подыгрывали ². Это было в самом Рок-клубе. Но им не понравился Рок-клуб, там на них все смотрели косо — они выделялись, вообще-то, из всех. Не сумели они адаптироваться, абсолютно, хотя я всё делал, чтоб их со всеми подружить: водил, знакомил — но они были сами по себе всегда... Из музыкантов практически ни с кем не общались, как-то с музыкантами не очень дружили. Только с АУКЦЫОНОМ — как раз в 89-м на точке АУКЦЫОНА в «НЧ/ВЧ»³ они записали тогда болванки, на которые потом несколько альбомов сделали. С АУКЦЫОНОМ — да, нормально, Лёньку, конечно, очень любили, а с остальными — не сказал бы, что они с кем-то дружили, хотя видели они всех, знакомились — я их знакомил со всеми абсолютно нашими буграми. Но как-то так — «здрасьте-здрасьте»... И в Москве, насколько я знаю, то же самое было, сидели там у Кувырдина, ещё где-то — и всё.

В общем, не получилось ничего из этого хорошего. Хотя они одно время числились в Рок-клубе. Я для чего это делал? Они ж тогда в воздухе висели, Летов по стране бегал: хоть так, чуть-чуть их пристроить, официально... Пытались мы им литовки делать, чтоб они могли играть, — вот в Симферополь их возили вроде как раз от Рок-клуба. В Симферополе был просто замечательный концерт в ДК МВД. Это 89-й год был, то ли осень, то ли весна. Скорее всего весна ранняя... да, это март месяц был, потому что было уже тепло, но ещё ходили в таких джинсовых куртках. А потом ездили мы в Ялту, там был ужасный шторм, холодно было достаточно... И там — ты что! — это было целое путешествие! Какой-то человек сделал два концерта в Симферополе, а у меня тогда была довольно жёсткая финансовая политика, как у директора группы: деньги до концерта, строго. Это я ввёл, потом все начали. Типа утром деньги — вечером стулья. То есть группа не выходит на сцену, пока деньги не получены, потому что тогда ведь всех динамили, не платили — нормальное такое правило. А, естественно, зал был битком просто — ну, не очень большой зал, мест 400 — все орут: «ОБОРОНУ давай!», и я говорю: «Всё, давайте деньги» — ну, нам заплатили за два концерта сразу. А больше половины концерта мы обычно и не играли, то есть ни разу не было, чтоб два концерта сыграли! Это очень выгодно было: получаешь деньги за два концерта, а играешь половину одного и сматываешься. Ну, естественно, за полчаса зрители разгромили всё в клочья, ни одного кресла не осталось — там были такие деревянные шлёпающие кресла, они ломались на раз. Всё вдребезги разломали сразу, за полчаса, мы закончили, замечательно. А поселили нас в «бидонвилле», просто такие мазанки прямо посреди города. Там у них ЦК, или как он там, не знаю, Горком — а прямо сразу за ним начинаются такие нищие кварталы, мазанки, безумные совершенно, с такими кручёными улочками... И мы там жили. Ну, естественно, тогда выпивали все после концертов, нажрались, конечно, в хлам все, и тогда случилось самое такое классное, что запомнилось: там их барабанщик был, Аркаша, он первый нажрался, упал — все ещё прыгали, бегали, костры какие-то жгли... А потом все легли — и вдруг Янкин безумный крик. Все вскакивают — а Аркаша, оказывается, просто встал и начал ссать вокруг на всех. И Янка оказалась вообще женщиной — супер: она его сбила одним ударом, вытащила за ногу во двор, просто села на него и двумя руками отхуячила так, что рожа была — один синяк! Джефф там её оттаскивал — отличная просто была поездочка у нас!

А потом мы поехали ещё в Ялту, в Гурзуф, там пару дней, потом вернулись — есть фотография: мы сидим все у вокзала Симферопольского — вся ОБОРОНА, Янка у меня на руках, а сзади — полная площадь ментов, как декорации. И поехали мы все в Тюмень — прямо из Симферополя. Садились на поезд — было лето, а в Тюмени, естественно, по пояс снега. Мы приехали в этих джинсовых курточках, кроссовочках... Купили четыре бутылки водки. Летов тогда не пил, а мы каждый вечер в тамбуре бутылку водки раскатывали, долго ехали. Приехали в Тюмень, неделю я пожил у них там у всех, потом к Летову заехал в Омск, а потом домой поехал, самолётом. Меня Аркаша ⁴ из ИНСТРУКЦИИ на самолёт сажал — он в аэропорту работал каким-то механиком. Но концертов там не играли нигде.

В Москве база ОБОРОНСКАЯ была у Кирилла Кувырдина. В Таллинне у нас было очень много знакомых — братья такие, Саша и Артур... Там мы неделями жили, в Таллинн-то мы раза два ездили. С Чернецким они дружили в это время, как раз там РАЗНЫЕ ЛЮДИ выступали, ГПД ещё назывались. И в Харьков они ездили — фотография ещё есть, известная, где Летов с Чернецким. С ВВ они были знакомы хорошо, в Киев мы ездили в 89-м году, летом, играли большой концерт — созванивались, договаривались. Там такой человек был, Коля... Я помню, погода была чудесная, мы гуляли целыми ночами. Неделю где-то там прожили.

В Кирпичном переулке ещё сейшена были, в 90-м году, у Филаретовых, мы там много делали — как раз последний сейшен был летовский, в 90-м году, после чего мы поняли, что там уже нельзя делать ничего, потому что народ просто на лестницу не мог весь войти, хотя вообще никакой рекламы не было — чисто через знакомых. Соседи уже стали ментов вызывать. Там много мы делали сейшенов: Ревякин играл, Машнин, Рома Смирнов, Холкин...

Сейчас такая волна пошла, что Янка с СашБашем как-то контактировали — так я могу совершенно конкретно рассказать. Они, конечно, от СашБаша все пёрлись, умирали — всё это естественно, и как раз в этот момент, когда мы уже закорешились с ними, познакомились, они мне звонили — мол, хотим посмотреть. Как раз последний был концерт, самый последний, на Петроградской, самый плохой. И они приехали — Летов и Янка, я их туда отвёл. Баш был никакой совсем, он спел минут двадцать, такой весь засыпающий, и всё. И ушёл. И это последний момент, последний раз, когда они его видели, единственный...

А так — слушали они всё. Ну, Янка Джоплин очень любила, STOOGES. Всё, что Летов слушал — всё они вместе слушали. Приезжали они ко мне — естественно, я им гонял то, что они ещё не слышали, очень много всего, слушали сутками просто, непрерывно. Ездили они к Борщёву — есть у них такой друг, Андрюша Борщёв, у него очень большая коллекция, рэггей в основном. Это складывалось из всего. У Летова тоже менялось — он сперва панк слушал, потом стал 60-е слушать...

А в плане записи... «Продано!» — это у меня дома записано. Был у меня «Akai», бобинник, в который можно было втыкать два микрофона и микшировать между собой, а из него выход был, и мы писали на бобину и на кассету одновременно. Бобину Летов забрал, а кассета мне осталась, то есть два оригинала было. И у АУКЦЫОНщиков был микрофон, как молоток, толстый — «JVC», стерео: каждый канал отдельно. Просто вешали этот микрофон сверху, здесь Янка сидела, там — Летов, настраивалось всё аккуратно, эффекты какие-то даже — и писалось всё так, не торопясь, с остановками, то есть такая полустудийная запись получилась. Потом дубли выбирали, делали оригинал. На тот момент это почти весь Янкин материал был — всё, что она захотела спеть, то и записали. И Летовское «Русское Поле...» тогда же записали, и тогда же Полковника, «Волга Да Ока» — три альбома так записано было. Микрофон был хороший, я через него много чего записал, квартирников несколько, круто было: сразу стерео. Потом они его где-то потеряли, похерили, судьба его не ясна.

Как с человеком, по жизни, с Янкой общаться было просто замечательно, веселющий человек был — всегда хохот, смех, прибаутки... Очень просто. Простейший человек в общении — просто замечательно. Всё постоянно мыла, варила — на удивление хозяйственная такая, зашивала всю эту братву, обшивала, заботилась. Они её, конечно, любили безумно все. Называли её «Яныч» — у них ведь в группе на «вы» все друг друга называли. Больше всех, конечно, Джефф — Джефф просто от неё не отходил, чуть ли не за ручку ходил... Ну, Джефф вообще человек особенный — он у меня как-то жил месяц или два, так все мои женщины были просто в восторге: он всё варил, выносил ведро, без слова ходил в магазин — просто нарадоваться не могли. Потом жил у меня Зеленский месяц... Зеленский знаете, кто такой? Зеленский был гитаристом у Янки, только с Янкой играл, с ОБОРОНОЙ не играл. А Кузьма не играл с Янкой, он к ней относился чуть-чуть отстранение, но это такой наносной момент был... А с Янкой играли, значит, Джефф на басу, Зеленский на гитаре, Аркаша и она — вчетвером. Сначала играла как бы ОБОРОНА с ней, а потом они такое своё сделали, и она немножко одна ездила, но мало очень. В акустике-то поездила куда больше.

А так они практически всё время вместе ездили, и когда ездили вместе — играла Янка с ОБОРОНОЙ — то есть сперва ОБОРОНА поиграет, потом Янка. На этом всегда Летов настаивал.

Жила она в таком домике... В 91-м году мы поехали с Кувырдиным на какой-то Новосибирский фестиваль в Студгородке ⁵, кто-то из наших туда ездили, не упомню, — весной где-то. И после этого мы заехали к Янке — я первый раз у неё был, то есть я посмотрел на этот её домик безумный, вросший в землю, с окнами на уровне асфальта — просто деревянный домичек такой, на углу какой-то улицы. Квартал проходишь — самый большой в мире театр, который всю войну строили, чтоб танки могли на сцену заезжать... Причём, ужас полный, конечно: город производил впечатление такое, словно там недавно закончились уличные бои: есть дом — нет дома, какие-то развалины, пустыри. Идёшь — жуть просто, страшно, огромный город, промышленный... А мы ещё Коку ⁶ нашли, ходили втроём: я, Кока и Кувырдин. Первый раз пришли, Янки не было, мы пошли, чего-то пожрали, где-то через час вернулись — она дома. Мы её взяли — а у неё уже был этот пессимизм полный, повторение башлачёвского — мы её давай веселить, водить, целый день с ней гуляли, до вечера, отвели в кабак, накормили-напоили, она развеселилась уже, всё нормально так... Кока её вообще видел в первый раз. И в последний, представляешь? Ну и всё, как-то проводили её и улетели в этот же день. А через неделю обратно прилетели...

А этот её пессимизм... Я понимаю всю эту историю так, что Летов однажды встретил Янку, проникся, конечно, всем этим делом и сделал из неё как бы вот так «звезду». Она была абсолютно, конечно, этого достойна. На своё разумение, конечно, сделал — как всё он делал и делает. Вот так, мгновенно, за два-три года «звезду» — и у неё просто психика этого не выдержала. То есть тут могут быть разные версии — просто он сделал из неё «звезду», она привыкла к какой-то такой жизни, очень интенсивной, она уже вросла в эту жизнь — и вдруг однажды они все её бросили. Я не знаю, то ли они разосрались, то ли ещё чего — но она осталась одна на какое-то время. Вот это, наверное, такое впечатление произвело, мне так кажется. Ведь её несколько месяцев никто из ОБОРОНЩИКОВ вообще не видел, как теперь выясняется. Она там жила одна — и просто никого не было рядом. А раньше они жили непрерывно вместе, коммуной такой годами, переезжали из города в город, туда-сюда. А тут она почему-то осталась одна.

Ну, конечно, обвинять в том, что случилось Летова — что, мол, он её на все это подсадил, на суицид там... Естественно, всё это было, но вот так вот обвинять, кто виноват, кто нет... Верёвку он ей не мылил, как говорится. Летов — сильная личность, Янка слабая была девушка. Хотя характер-то у неё был твёрдый, если она чего решила, не переубедишь никак — такая сибирячка. Но характер-то характером, а внутри-то она всё равно была женщина, и если для Летова это игра была, то для неё — серьёзно всё, она в это не играла. И не умела играть, так же, как Башлачёв играть не умел, — делал так делал...

Мне Нюрыч позвонила тогда — там же Нюрыч всё это делала, была всё же ближайшая подруга. Она всё там организовывала, потому что все приехали, нажрались просто — и всё. Толку было мало. Да, мы полетели с Кувырдиным тогда, приехали, пошли на рынок, купили хавки, пришли, помянули — как раз в тот день и похороны были. Там такое кладбище! Просто лес — такие деревья огромные, сосны, дубы — очень красиво...

Тогда это, конечно, никто никак идеологически не обосновывал, — воспринимали как самоубийство однозначно. Они поехали там на дачу с родителями, и она пошла погулять — и всё, потом нашли. Ни о каких записках предсмертных ничего не слышал, не знаю.

3.05.1998, Санкт-Петербург.

Изображения

Комментарии

Текст, выделенный серым цветом, присутствует в раннем издании интервью — в книге «Янка Дягилева. Придёт вода» (в поздних сборниках материалов — отсутствует).