ЯНКА
ХРОНИКА ЯВЛЕНОЙ СМЕРТИ

Порой умирают боги — и права нет больше верить...

“Нам еще предстоит осознать, кого мы потеряли”, — было сказано сразу после ее смерти. С тех пор осознавать пытались многие — да нет, началось раньше, еще когда Янка была жива — но это было либо ошеломленно-неконкретное “крупнейшее, если не единственное открытие в русском роке последних лет”, либо неуклюжие попытки сравнить, сваливающиеся в набивший оскомину штамп: “Это звучит так, как если бы в STOOGES пел не Игги Поп, а Дженис Джоплин”, в беспомощные пристежки к Бичевской, к Джоан Баэз, к Патти Смит. Садясь за эту статью, я стала было искать более аргументированные сравнения — ну, скажем, с Мелани — как вдруг пришло в голову очевидное: да не нужно этого! Янка — уникальна, не было никогда нигде никого похожего! Почему никто не сказал этого вслух? От закомплексованного ли убеждения, что все хорошее неизбежно уходит корнями в Запад, от стыдливого ли неумения осознать — засмеют, мол, если признаюсь, что в жизни подобного не слышал?

Что мы знаем о Янке? Почти ничего: была, пела... 9-го мая 1991 года умерла 24-летняя девушка, великая русская певица, и с ней ушел пласт жизни, мыслей, чувств, фактов; остались песни и стихи, которых немного, но, в общем, достаточно, чтоб понять масштаб явления. Но все же — если попытаться собрать разрозненные факты, воссоздать и осмыслить, может, будет меньше расхожих и ничего не значащих фраз, и вовсе не будет нелепиц, подобных высокомерно-оскорбительному ляпу в автобиографии вечно всем недовольного Юрия Морозова, отозвавшегося о Янкином выступлении в Череповце так: “...подвыпившая Янка, с грохотом скакавшая под неизбывную умцу-умцу по сцене и голосившая не своим голосом, чтоб затем вскоре повеситься”.

То, что я хочу написать — не биографический очерк, но хроника, описание публичного янкиного существования в концертах, записях (интервью она никогда не давала, считая их изначально фальшивыми), в разрозненных газетных репортажах. Попробуем?

Яна Станиславовна Дягилева родилась в Новосибирске 4 сентября 1966 года. После школы поступила (по настоянию вскоре умершей матери) в Новосибирский Институт Инженеров Водного Транспорта, но ушла уже со второго курса. Увлечения той поры — английская поэзия, гитара, песни БГ и Бичевской. Первые известные стихи датируются 85-м годом.

Влияния? О них писали немало — от академического исследования Марины Кудимовой “Вопленица”, где Янкино творчество привязывается к таким авторам, о которых она, наверное, и слыхом не слыхивала, до упорного желания Марины Тимашевой запараллелить Янкины песни с Башлачевым. Документальных сведений о знакомстве Янки с Башем нет — кроме брошенной вскользь фразы в одной газете о Янкином доме на Ядринцевской, 61: “...здесь останавливался Саша Башлачев, пел свои песни...”, да апокрифического рассказа Задерия об их с Башем совместном знакомстве “где-то в Сибири” с девушками Леной и Яной, где Яна — как раз Янка Дягилева.^* Но если и так, по стихам (не по песням; стихов, между прочим, гораздо больше) влияния, сходства не отследить. Да и нужно ли? Есть стихотворение 87-го года, посвященное “А. Б.”, есть насквозь аллитеративное “Я голову несу на пять корявых кольев...”, которое могло быть написано в порядке творческого соревнования, что ли — но не стоит копать, выискивать и сравнивать. Что бы там ни было, это не наше дело.

Зато писано-переписано о фатальном участии в Янкиной судьбе Егора Летова; Ник Рок-Н-Ролл, великий кочевник и Янкин друг, открыто обвинял Егора в Янкиной смерти. Сомневаюсь: Янка не кажется способной столь полно и буквально принять идеи и мироощущение даже такого мощного творца, как Летов. Более того, ругань между ними на почве идеологически-мировоззренческих разногласий, разного подхода к основным принципам творчества, кажется, была обычной и постоянной; окончательно разругались они задолго до Янкиной смерти. Теперь Егор пытается представить Янку солдатом, погибшим за ЕГО дело на ЕГО фронте. Бог ему судья.

Пока же — лето и осень 87-го года они вместе мотались по стране автостопом, вместе выступали, вместе записывались. Впрочем, “вместе” — немного не то слово: участие Янки в Егоровых альбомах менее всего было равноправным. Егор знал, что ему надо, и брал это — не главное, красочку, оттенок — у всех, кто оказывался под рукой. Оказалась Янка — в кучу и Янку: стишок в “Тоталитаризме”, песенка в “Некрофилии”, каверы совковых стандартов — “Ничего Не Вижу”, “Белый Свет”, подпевки, металлофон, “Нюркина Песня”... Одну написали вдвоем (“В Каждом Доме”), одну вдвоем спели (“Деклассированным Элементам”)... Все.

Неравноправие всплыло еще раз — собственно Янкины альбомы Летов делал-записывал исключительно на свое разумение. “Раздражающую меня этакую скорбную, пассивную и жалкую констатацию мировой несправедливости, заметно присутствующую в Янкином голосе и исполнении, я решил компенсировать собственной агрессией... Возможно, в результате возникло не совсем ей СВОЙСТВЕННОЕ (а, может быть, и совсем не свойственное), зато получилось нечто ОБЩЕЕ, грозное и печальное, что в моем понимании — выше, глубже, дальше и несказанно чудеснее изначального замысла”. В его понимании. Это про “Ангедонию” и “Домой!”. Егором же перелопачен альбом “Не Положено!”, Янка бунтовала, Егор пожимал плечами — зато, мол вышел не “бессильный бабий плач”, а крутой панк, без “эстетства и утонченности”, а тем паче — без презираемой Егором жалости к миру. Она, эта жалость, все равно рвется наружу сквозь шум и грязь, сквозь все это треклятое электричество, заглушающее чистый Янкин голос — но скажите, сделала ли она хоть одну запись так, как хотелось ЕЙ САМОЙ? От начала до конца свободно, без цензора и музыкального инквизитора в лице друга Егорушки? Зачем она уступала — из женской мягкости, из уважения к Егоровым познаниям в звукозаписи? Зачем пыталась быть басисткой в ОБОРОНЕ (ерунда такая), зачем убеждала себя (а Летов — других), что она панк-певица? Причем тут вообще панк?

Бывают таланты природные, от Бога. Зрелые с самого начала, отшлифованные без всяких инструментов. Какова была бы Янка без Егора? Наверное, он ей многое дал. И, наверно — не меньше отнял.

Первое публичное Янкино выступление — на первом (и последнем) панк-фестивале в Тюмени, в ДК Нефтяников (24-26 июня 1988 года), в составе ВЕЛИКИХ ОКТЯБРЕЙ — группы Егоровских дружков, Игоря “Джеффа” Жевтуна (гитара) и Евгения “Джексона” Кокорина (барабаны — его полную профнепригодность отмечают все, кто ОКТЯБРЕЙ когда-либо слышал). Мнение очевидца: “Уральские баллады о тусовочной жизни современной девушки хиппи. С панк-роком ничего общего не имеет”. Шандец тебе, Егорушка! “Баба-панк к хиппизму отношения не имеет, чистый панк, агрессивный”. Ну да, да...

Тогда же писался “тюменский бутлег” “Деклассированным Элементам” — в местной “полустудии”, на магнитофон “Сатурн”.

Очередной автостопный сезон забрасывает Янку с Егором в Питер — первые квартирники — ждали уже известного по самописным альбомам Летова, получали в комплекте Янку и обалдевали. Все. Всегда. В Москве — та же реакция: “Духовно анемичная, изверившаяся Москва ходила на Янку, как куда-то в эпоху Возрождения — дивясь в ней той силе чувств, которую не видела в себе”, — вспоминает Гурьев, добавляя беспощадно: мы ее ели. Не знаю. “От песен Янки веет безысходностью, но с ними почему-то легче безысходность эту преодолеть”, — написала менее авторитетная журналистка, но это справедливее и уместнее — невозможно есть человека, настолько жалеющего мир. Верующие причащаются плоти и крови Христовой; съедают ли они Христа?

Но: “От вселенской любви только морды в крови”. Чьи? Янку боготворили, обожали, преклонялись — перед плотной основательной сибирской девочкой, руки в феньках, на рыжих лохмах хайратник, шитый бисером; не мадонна, не анемичное хрупкое чудо. Кажется, она жила, вовсе не замечая этого преклонения, жила полностью в себе. Песни — абсолютно интимны. “Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах...” могла написать только безоглядно (и безответно?) влюбленная женщина. В кого?

После 88-го года — и чем дальше, тем заметнее — стихи и песни становятся все более темными, неконкретными, тяжкими. Многие — в мужском роде. И много карнизов, падений и многоэтажек.

А я почему-то стою и смотрю до сих пор
Как многоэтажный полет зарывается в снег...

Январь 89-го, 28 число — первые публичные концерты в Москве, в ДК МАМИ: сначала Летов в электричестве, потом Янка с ГО, белый свет в зале, обдолбанные пункера, урбанистический концерт. 19 февраля — в ДК МЭИ, аншлаг (из-за ОБОРОНЫ). 20 февраля — концерт памяти Башлачева в Питере, маленький зальчик ДК Пищевиков, в сборной солянке из необъявляемых исполнителей (в лицо знали, кажется, только Ревякина и Задерия) три песни, доведенные ревером до языческих заклинаний: мороз по коже, шепот: “Кто это?”

Концерт в Иркутске.^**

Концерт в Харькове 26 июня, ДК “Пищевик” (дались всем эти пищевики!). Порвалась струна, — перестроила гитару на пять, потом другая — доиграла на четырех. “А могла бы, наверное, доиграть и на одной”. В Харькове ее еще плохо знали, но приняли безоговорочно.

Осень — концерт в рамках “Некст Стоп Рок-Н-Ролл” в Новосибирске.^*** В 89-м же — альбомы (те самые, перелицованные Егором), а в начале года еще один “Домой!”, акустическая запись на две гитары с Летовым, сделанная дома у тогдашнего их директора Сергея Фирсова — специально для русской эмиграции в Париже (зачем?), в 95-м переизданная под названием “Продано!”

Год 1990 открылся для тех, кто следил за Янкиными выступлениями, Череповецкой “Рок-Акустикой”, о которой написано больше всего, которая записана — да только никто этих записей не издает^**** (“Слышала, на „Мелодии“ выходит ваша пластинка? — Ложь. Не записывалась и записываться не собираюсь, даже если предложат”). Мнения обо всех, кто там играл, разнородны и разноречивы, о Янке — однозначны: “...как живительная влага для искаженной и опаленной солнцем земли. Ее голос вливался в вены, пульсировал внутри, разгоняя кровь и очищая душу от тех фекалий, которыми загружает нас окружающий социум”. “Ты, Янка — большая река”. Сколько раз потом цитировалась эта фраза Маши Володиной? Это не пророчество, это о песнях.

...И сохнут ключи в пустынях, а взрыв потрясает сушу
Когда умирает богиня, когда оставляет души...

Через месяц, в феврале — мемориал Башлачева в Питере, в БКЗ, тоже записанный и разобранный по полочкам. Опять в связке с Летовым, опять мало песен — всего три, да надо ли больше? Липницкий в “СДВИГЕ” (издание Московской Рок-лаборатории) упрекнул Янку в излишней безысходности и отсутствии юмора в песнях. Вам нужен Янкин юмор? Не верю, что в жизни она была вечно печальна, но нет ни одной смешной песни (разве что лукавая “Печаль Моя Светла”, ранняя, старая), ни одного забавного стишка. Какой, к черту, юмор на поминальном концерте, какой оптимизм? Ни Янка, ни Егор не участвовали в финальном хоровом (жизнеутверждающем) пении ильченковской “Бей, Колокол”. Ни Янка, ни Егор не попали в телеверсию этого концерта.

Кстати, оба на тот момент числились членами ленинградского Рок-клуба.

Зима-весна — серия квартирников в Питере, в Кирпичном переулке — Летов-Янка-Олди.^***** И более или менее хождение по рукам записей, в основном акустических.

Осень 1990 — зеленоградский фестиваль “Молодой Европейский Андеграунд” (уж так гордо!), организаторы — Гурьев, Коблов, Никитин — “Контр’Культ’Ура”, “Тихий Парад”. Без Летова, с ОКТЯБРЯМИ, с дикими аппаратными проблемами, пропадавшей гитарой, неслышным голосом. Все равно — “О-о-о!”, как всегда. И все как будто боятся писать о Янке, боятся навредить даже восторженным словом. “Подснежнику все равно, кто его раздавил — белка или медведь”. Почему все к ней относились так, только ли из-за песен?

Последний из больших фестивалей с Янкой — “Рок-Азия” в Барнауле (в предыдущих фестивалях этой серии, называвшихся “Рок-Периферия”, она не участвовала — по причине “абстрактного облома”) 9-13 октября 1990 г. Играла с ОКТЯБРЯМИ. Мнение Тоби Холдстворта из “Синсер Менеджмент” (Лондон): “Это большое искусство. Грязь со вкусом — это круто!” Мнение из зала: “Боже, где она нашла таких лабухов!” Сама тоже, кажется, была недовольна — едва закончив последнюю песню, сорвала гитару и грохнула ею о сцену. И ушла.

Кто-то додумался обозвать ее “леди-панк”.

В начале 1991-го она записала четыре песни, темные и страшные — “Выше Ноги От Земли”, “На Дороге Пятак”, “Про Чертиков”, “Придет Вода”. На конец весны кем-то планировался Янкин совместный с БГ и КАЛИНОВЫМ МОСТОМ тур по городам Золотого Кольца/Русского Севера (ура-кобура!), ждали ее и на первых московских “Индюках”. Но на дверях ДК Русакова висел огромный плакат “Летова не будет!”, а о Янке передавали друг другу изустно: у нее жуткая депрессия, приезжала в Москву, пролежала сутки на кровати лицом к стенке и уехала домой... Домой.

Тревогу подняли тоже в Москве, не дома. В Новосибирск звонил художник Кирилл Кувырдин, ему отвечали, мол, с ней так бывает: ушла, погуляет, вернется. Потом журналист Щекочихин, толком и не знавший, что за Янка такая, достал по каким-то своим каналам новосибирскую милицию, которая стала искать. И нашла.

Дальше вы все знаете. Статьи-исследования-поминания, переиздания на CD прижизненных альбомов, бутлегов. Диапазон от почтительно сохраненного Олегом Ковригой квартирника 89-го года (“Акустика”)^****** до наглого Джулиановского “Столетнего Дождя”. Изданная Летовым книжка со стихами — своими, Кузи Уо и Янкиными. Все.

Зачем она сделала это? Я не верю в “солдатскую” версию Летова. Я не верю в гурьевское “мы ее доели”. При чем тут мы? Она не для нас жила, да и пела, может быть, не для нас. Для кого? Кто позвал ее за собой? Или — от кого, чего она бежала — головой в реку?

Погаснет огонь в лампадах, умолкнут священные гимны
Не будет ни рая, ни ада, когда наши Боги погибнут
Так иди и твори, что надо, не бойся, никто не накажет
Теперь ничего не свято...

Изображения

Комментарии