Песенка о святости, мыше и камыше (Егор Летов, 20–21 мая 1990)
Руку жали, провожали
Врали срали истошно распевали
Убийственную песенку матёрую которую
Ооо —
Ушами не услышать
Мозгами не понять
Всю ночь во сне я что-то знал такое вот лихое
Что никак не вспомнить ни мене, ни тебе
Ни мышу, ни камышу, ни конуре, ни кобуре
Ооо —
Руками не потрогать
Словами не назвать
Слепой охотник стреляет наугад
Разбилась чашка
Значит — не догнать и не измерить
Больше не догнать и не понять
Свят, кто слышал отголосок
Дважды свят, кто видел отражение
Стократно свят, у кого лежит в кармане то что —
Ооо —
Глазами не увидеть
Мозгами не понять.
Слепой охотник стреляет наугад
Разбилась чашка
Значит — не поймать и не измерить
Больше не поймать и не измерить
Больше не поймать и не измерить
Больше не поймать и не понять
Руку жали, провожали
Врали срали рожали убивали
Подавали знаки тебе и мне которые
Ооо —
Глазами не увидеть
Мозгами не понять.
Комментарии
Стихотворение опубликовано в книгах:
Присутствует на следующих релизах:
Песня исполнялась на следующих концертах:
Примечания
О СВЯТОСТИ, МЫШЕ И КАМЫШЕ
Так получилось, что в то время я вел сугубо ночной образ жизни — песня возникла под утро где-то в лесу под сильным воздействием психостимуляторов.
Я различаю семантическую бессмыслицу, состоящую из нарушений правил обыденной, так называемой «нормальной» речи — и ситуационную бессмыслицу, вытекающую из алогичности человеческих отношений и ситуаций. У Введенского бессмыслица не только ситуаций, но и семантическая, у Хармса преобладает ситуационная — «борьба со смыслами», как он говорит в стихотворении «Молитва» (1931).
У Кафки, Хармса и Введенского бессмысленные ситуации или положения, в которые попадает человек, часто открывают его ноуменальное существо («сокровенный сердца человек») и его отношение к тому, что превосходит его понимание.
Введенский до самого конца не отказался от «звезды бессмыслицы». Его вещи со временем делаются все глубже и сложнее — «звезда бессмыслицы» углубляется, но одновременно проясняется: стиль и характер вещи становятся настолько ясными и прозрачными, что абсурд, алогичность, бессмыслицу я чувствую как мое, именно мое алогичное, абсурдное существование, я уже не вижу их алогичности. Наоборот, логичность, как показывает мне Введенский, это что-то абсолютно чуждое мне, внешнее; сама логичность, сама логика Аристотеля начинает казаться мне абсурдом. Но бессмыслица не относительна. Она — абсолютная реальность — это Логос, ставший плотью. Сам этот личный Логос алогичен, так же, как и Его вочеловечение. Но эта бессмыслица стала пониманием моего существования. Понять бессмыслицу нельзя: понятая бессмыслица уже не бессмыслица. Нельзя также искать смысл бессмыслицы; смысл бессмыслицы — такая же, если не большая, бессмыслица. «Звезда бессмыслицы» — есть то, что нельзя услышать ушами, увидеть глазами, понять умом.
[Я. С. Друскин «Чинари» («Аврора». 1989. № 6)]