источник: | |
дата: | 2005 |
издание: | «Поэты Русского Рока» |
текст: | Екатерина Борисова |
см. также: | Изображения |
источник: | |
дата: | 2005 |
издание: | «Поэты Русского Рока» |
текст: | Екатерина Борисова |
см. также: | Изображения |
Русский рок стал прирастать Сибирью во второй половине 80-х годов, — когда получили широкое распространение альбомы ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ, а КАЛИНОВ МОСТ выступил на фестивале в Подольске. В этих двух рок-командах таилась неслыханная дотоле ленинградскими и московскими интеллектуалами глубинная мощь. Сибирский рок напоминал толстенное дерево, уходящее корнями в языческий фольклор и футуристическую поэзию, а кроной упиравшееся в густые небеса психоделии и гаражного рока.
Нужно отметить, что Сибирь с давних пор была автономным культурным конгломератом, переваривала песенно-поэтические традиции множества населяющих ее народностей и была далека от западнических веяний столиц. Новосибирцу Дмитрию Ревякину вместе с его КАЛИНОВЫМ МОСТОМ удалось настоять это поликультурное разнотравье на канонах психоделического блюза, синтезировать культурные мотивы православия, славянского язычества и восточных религий и адекватно адаптировать их для слушателя. Почвенническая поэтическая система в текстах Ревякина, полных фольклорных образов, псевдославянских лингвистических новообразований и отсылок к творчеству футуристов, сомкнулась с поэзией Александра Башлачева и оказала весомое влияние на зрелое творчество Константина Кинчева и более поздних представителей российского фолка. Налицо было взаимное обогащение русской Европы и русской же Азии: жители столиц вдохнули полной грудью ядреный аромат таежно-степной вольницы, а сибиряки вырвались из своих медвежьих углов к толпам чутко внимающих слушателей.
Не миновала такого творческого дуализма и ревякинская землячка Янка Дягилева. Испытав влияние и Башлачева, и Летова, будучи восторженно принятой в Москве и Питере, она все же осталась сибирячкой, сохранила в своих песнях исконные, нутряные фольклорные интонации. Они лишь обогащали ее интимные песни, полные не только истинно женской, но и общечеловеческой жалости и любви ко всему сущему. Пение под гитару было для нее самым органичным способом донести самое себя до слушателей; независимо от их количества, ей удавалось достучаться до сердца каждого в отдельности. Янке могли быть симпатичны идеалы хиппистского братства-сестринства в той же степени, что и противоборческий надрыв панка, но сама она не принадлежала ни одному из движений, как бы ни пытались втиснуть ее творчество в какие-либо стилистические рамки и исследователи Янкиной короткой жизни, и ее свидетели. Даже Егору Летову, записывавшему Янкины альбомы и предъявившему ее творчество миру, прокрустова панк-операция не удалась.
Всю свою жизнь и деятельность Летов видел борьбой. Нигилистская эстетика была для него на определенном этапе просто средством для подрыва ненавистных социальных устоев, способом противостояния безжалостной системе уравнивания. Смыкание идеи рок-революции и революции вообще было движущим элементом Летовского творчества. Но достигать переворота в сознании слушателей Летов умел не прямолинейными лозунгами, но бешеной энергетикой слова, голоса и музыки. И драйв этот ему удавалось практически в одиночку зафиксировать на магнитофонной пленке. Своими текстами Летов как зазубренным ножом вскрывал толстые покровы мнимого благополучия советского общества и вываливал наружу всю внутреннюю гниль, тупость и мерзость. Ненормативная лексика в летовских песнях не несла отдельной эпатажной функции, а была просто естественным, адекватным содержанию элементом. Впрочем, не единой борьбой с внешними раздражителями жил Летов-автор и его коллабораторы-соратники Константин «Кузя Уо» Рябинов и Вадим «Черный Лукич» Кузьмин, в их творчестве больше экзистенциальной проблематики, путей глобального осознания собственного «я». Именно поэтому они остаются актуальными и поныне. И скоморошье ерничание Кузьмы, где трагичное соседствует с потешным, и сказочный, лирический, немного книжный антураж песен Лукича, и летовские эксперименты с текстами древних заговоров, — те же походы в фольклористку, предпринимаемые по линиям, сообразным внутренним потребностям каждого. Клоунада — детство внутреннее, взрослое, горьковатое. Сказка — детство внешнее, романтическое и светлое. Язычество — детство всего человечества, инстинктивное балансирование между явью и мороком, бытом и бытием, житьем и нежитью.
Те же самые пограничные состояния души между жизнью и смертью исследовал и оренбуржец Ник Рок-н-Ролл, только для него панк-эстетика была в большей степени игрой, театром на рок-сцене. Панк им воспринимался не только как способ раздразнить систему, но и как путь эскапизма, самоизоляции от разрушающих внешних воздействий. В этом Ник больше похож на Свина, нежели на бойцов сибирского панк-движения. Но и ему свойственно обращение к древним архетипам, предстающим то в образе карикатурной старухи, то в туманном облике готической Улялюм, то в библейских цитатах. В его сценическом поведении больше от священного древнескандинавского безумия-берсеркства, чем от панк-стандартов. Уход в себя есть выход из сиюминутных реалий, попытка достичь тех самых корней, без которых невозможно представить себе то, что мы условно называем «сибирским рок-движением». То, что стоит считать самой русской ветвью раскидистого древа отечественного рока.