Владимир Козлов: «Сибирский панк действительно был сценой, которая имела большое значение»

С 5 по 7 декабря в московском Центре документального кино состоялся первый кинофестиваль «Панк вокруг света», на котором писатель и режиссер Владимир Козлов представил свой новый фильм «Следы на снегу», рассказывающий историю «сибирского панка» — знакового явления позднесоветской действительности. Странным образом об этой музыке вдруг снова вспомнили. Молодежь узнаёт о ней из кавер-версий, сделанных западными артистами, от Massive Attack и Vialka до Грега Фентона и Kalashnikov, а старики просто наряжают праздничный автомат и готовятся встретить грядущий «новый 37-ой».

Если я правильно понимаю, вы знакомы не только с «сибирским панком», однако фильм сняли именно о нем. Чем обусловлен выбор темы?

Я думаю, во всем панке, как советском, так и постсоветском, именно сибирское направление является тем пластом, который можно рассматривать в качестве отдельного феномена, отдельного комьюнити, отдельной сцены. Все остальное, как правило, — это просто группы, которые могут быть интересны в большей или меньшей степени. По крайней мере если брать то время, 80-е годы. «Сибирский панк» действительно был сценой, которая имела большое значение, как культурное, так и политическое. К сожалению, прошло уже 25 лет, и никто так и не сделал об этом фильм. Люди начинают забывать это явление. Я имею в виду новых людей, новую аудиторию, молодежь ничего не знает об этом. Поэтому хотелось поговорить на данную тему, к тому же я сам являюсь слушателем этой музыки вот уже практически 25 лет.

«Следы на снегу» вышли почти одновременно с фильмом «Здорово и вечно». Не было ли у вас опасения, что вы не выдержите конкуренции?

Нет, не было. Я не рассматривал этот фильм как конкурирующий проект. Я с самого начала знал, что делает Наталья Чумакова, а она была в курсе, что делаю я. Было понятно, что ее фильм будет о «Гражданской обороне» и Егоре Летове, а мой — о явлении «сибирский панк» в целом, включая, конечно, и «Гражданскую оборону» как группу номер один, которую просто невозможно не упомянуть. Но в то же время я рассказываю и о других вещах: Новосибирске, Тюмени — о том, чего в фильме Натальи Чумаковой могло и не быть, во всяком случае в таком объеме.

С другой стороны, это настолько независимый андеграундный уровень, что говорить о конкуренции здесь вообще неправильно. Конкуренция бывает среди блокбастеров, а на уровне андеграунда, думаю, люди, которым интересна тема, придут на оба фильма.

Песни, которые звучат в вашем фильме и в «Здорово и вечно», были написаны в другой стране, при совершенно иной политической обстановке. Как вы думаете, в современных политических реалиях они утратили свою актуальность?

Самые плакатные песни, такие как «КГБ-рок», естественно, потеряли свою актуальность, их можно воспринимать только как документ времени, примету давно ушедшего контекста. Но есть огромное количество песен, в которых политические реалии того времени не были отражены явно или которые допускают новое толкование. Например, «Все идет по плану» — не важно, к месту или нет, — исполняют на протестных митингах в последние годы. То есть, если в песне звучит что-то кроме антисоветских заявлений, что-то глубокое, она будет в любом контексте восприниматься как актуальная.

Интересно, что очень многие песни из того времени допускают новое толкование и могут быть адаптированы к сегодняшним реалиям. Допустим, те же «Здорово и вечно» или «Новый 37-ой». Не этим ли как раз и объясняется всплеск интереса к «сибирскому панку»?

Трудно сказать. Я все-таки сторонник точки зрения, согласно которой нынешний контекст очень-очень отличается от того, что был в советское время. Я прекрасно помню конец 80-х и начало 90-х, на которые, собственно, и пришелся пик популярности «сибирского панка». Мне кажется, что политический месседж, конкретно антисоветский, был тогда важным и воспринимался подавляющим большинством общества. Сейчас общество с точки зрения отношения к подобным вещам — к политическим вопросам и каким-то другим важным делам — не такое монолитное, мнения сильно разошлись, поэтому я не думаю, что эти песни могут сейчас играть серьезную политическую роль. На определенном глубинном уровне энергетика протеста, которая в них содержится, может быть близка людям и сегодня. Разумеется, это помимо глубины текстов, даже какой-то экзистенциальной глубины. Наверное, даже если 25 лет назад песня была написана как антисоветская и сегодня этот антисоветский элемент полностью утратил свой смысл, некий глубинный протест все равно может быть актуален.

Вы как-то были связаны с сибирской сценой 80-х годов?

Нет, и я считаю, что это хорошо. Потому что это позволило мне взглянуть на вещи со стороны, абсолютно объективным взглядом. Между людьми, которые были когда-то участниками этой единой сцены, на сегодняшний день сложились далеко не самые простые отношения. Кого-то уже просто нет в живых, а те, кто остались, сценой как таковой давно не являются, сцена закончилась еще тогда, в самом начале 90-х. Если бы фильм делал кто-то изнутри, он, безусловно, имел бы свой субъективный взгляд, а это не всегда хорошо. Да, мне предъявляли претензии разные люди: дескать, я пришел со стороны, не имел к этому совершенно никакого отношения, но почему-то взялся делать про это фильм. На что я могу ответить: а почему за 25 лет ни один из тех, кто был внутри, не сделал своего фильма? Если бы он был, мой фильм не понадобился бы. Но фильма-то не было.

Ваш фильм заканчивается на 91 годе, однако многие группы продолжили существовать и после. Как вы относитесь к более позднему творчеству сибирской сцены?

Я считаю, что именно как сцена «сибирский панк» закончился в 91 году, и смерть Янки Дягилевой стала таким символическим концом всего этого. На тот момент из главных артистов сибирской сцены только «Инструкция по выживанию» продолжала активную деятельность. «Гражданская оборона» сделала длительный перерыв в творчестве, хотя изначально Егор Летов в 90 году вообще распустил группу, но потом они все-таки записали альбомы и вернулись. Некоторые вообще окончательно ушли из музыки. Поэтому лично для меня сцена закончилась. То, что было потом и отчасти продолжается сейчас, — это уже история отдельных групп и артистов, вышедших из сибирской панк-рок-сцены 80-х, но самой сцены давно нет.

А как вы относитесь к трем последним альбомам «Гражданской обороны», которые вышли один за другим: «Долгая счастливая жизнь», «Реанимация» и «Зачем снятся сны?»

Если честно, они мне нравятся несколько меньше раннего творчества 80-х. Они совершенно другие. В том смысле, что это уже не совсем панк-рок, каким он был тогда, это какой-то гаражный психоделический панк, идущий скорее от протопанка 60-х годов. Летов неоднократно говорил, что эта музыка на него влияла. Что-то мне нравится больше, что-то меньше, но чисто субъективно, на уровне моего собственного вкуса мне это не так близко, как альбомы 80-х: «Мышеловка», «Некрофилия», «Так закалялась сталь», «Все идет по плану». Хотя я тоже с интересом и удовольствием купил их и послушал, как только они вышли.

Вы сказали, что, когда снимали фильм, занимали позицию стороннего наблюдателя. Известно, что данная сцена во многом питалась мифами. Насколько вам была важна именно фактическая, документальная истинность материала? Пытались ли вы как-то подтвердить или опровергнуть известные мифы?

Скажем так, я понимал, что добиться истины практически невозможно, потому что каждый, с кем я говорил, имел свою собственную версию происходившего. Где-то это могла быть мифология, где-то человек просто мог что-то забыть. Я считаю, что это полностью на совести интервьюируемых людей: то, как они захотели предстать в фильме и представить свое время и свою деятельность, является их решением, и это, несомненно, их право. Единственное, что для меня было важно и принципиально, — это такие ключевые моменты, как способы распространения записей, проведения концертов, то есть я хотел показать, что это было действительно нечто абсолютно некоммерческое, абсолютно андеграундное, находившееся сначала под прямым запретом, а потом под полузапретом. Для меня важны были именно эти моменты. А в отдельных частных мифах, если они не противоречат общему концепту, я не вижу ничего страшного. Естественно, никто не говорил, что играл концерты для аудитории в 100 тысяч человек. Если кто-то мифологизировал свою деятельность, украшая ее вымышленными деталями, которые не имеют принципиального значения, — ничего страшного. Доказать что-то уже невозможно. В тех случаях, когда люди давали разные версии, зритель сам может решать, кому верить.

У вас в фильме мелькает термин DIY, однако вряд ли он был известен в 80-е годы, поэтому выглядит некоторым анахронизмом. Не кажется ли вам, что упоминание этого явления несколько нарушает баланс в фильме?

Нет, ведь там даже есть титр, который говорит, что люди делали DIY, не зная, что это такое, не подозревая о его существовании. А один из героев, Сура из группы «Флирт», говорит, что да, он только потом узнал, что такое DIY, хотя всегда им занимался. На самом-то деле DIY появился в начале 80-х. Американская, калифорнийская волна панк-рока (в частности, группа Dead Kennedys), привела к тому, что впервые и в большом количестве стали появляться всякие фэнзины, маленькие лейблы, то есть это явление существовало и раньше. Естественно, в России про это никто не знал, хотя, когда я говорил с иностранцами о сибирских группах, они находили много общего и с еще более ранними коллективами, например с нью-йоркской сценой 70-х: Ramones, Патти Смит, Television. Это было что-то настолько же андеграундное, настолько же абсолютно некоммерческое, как и «сибирский панк». Поэтому — нет, я не считаю, что упоминание DIY выглядит анахронизмом. Если бы кто-нибудь сказал, что знал, что такое DIY, делал DIY, — тогда да, это было бы странно. А так — нет.

Если я правильно помню, у вас у самого была панк-группа «Дисфункция».

Да, много-много лет назад.

У меня была ваша кассета. Я совершенно не помню, что там была за музыка, поэтому не могли бы вы немного рассказать о своем панк-прошлом или, возможно, настоящем?

Нет, панк-настоящего у меня нет, это мое прошлое, причем достаточно давнее. Как слушатель этой музыки, я сам хотел играть, и некоторые песни я писал очень давно, с самых ранних лет, но долгое время у меня не было состава, поэтому я не мог нормально записаться. В результате тот альбом, который вы, вероятно, имеете в виду, был записан достаточно поздно, в него вошел старый материал, а как концертная группа мы просуществовали около двух лет, когда я уже переехал в Москву. Скажем так, это было абсолютно вне контекста. До экзистенциального панка я не дотягивал по уровню своего материала, а заниматься панком коммерческим, который был частью контекста, было неинтересно. В общем-то, это стало основной причиной, по которой группа просуществовала так недолго. Я понял, что надо заниматься своим делом, а не тем, что у меня не слишком хорошо получается и что в существующем контексте вообще не нужно.

Расскажите немного о вашем новом фильме «Кожа», который выйдет в 2015 году.

Это совсем другой фильм, игровой. До «Следов на снегу» я снял первый игровой фильм «Десятка». То, как я снимаю фильмы, идеологически достаточно близко к панк-року, потому что это делается минималистки: минимальными средствами, за минимальные деньги, и мы, съемочная группа, не стремимся к техническому совершенству. На техническом уровне у нас могут быть проблемы, но главное, чтобы на уровне идеи это было близко к тому, что мы хотим сказать. «Кожа» — это игровой фильм, полнометражный, снимал я его в октябре в Тольятти и Самаре, полностью с местной группой, то есть это также и региональное кино, не московское, не столичное. Сейчас мы готовимся к монтажу, надеемся, что в первой половине следующего года мы его закончим, а что касается жанра, то это такая молодежная драма с элементами роуд-муви.