Снаружи всех измерений

В воронежском кинотеатре «Спартак» прошёл показ документального фильма Натальи Чумаковой и Анны Цирлиной «Здорово и вечно» о группе «Гражданская оборона»

Наталья Чумакова — вдова, соратница, наследница и т.д. То есть «Здорово и вечно» — продукт, в определённой мере, «семейный»; однако нет ощущения, что эта версия «из первых рук» — «официальная», окончательная.

С нетерпением жду других — в виде фильма или книги. В день, когда вернулся домой из «Спартака», увидел в Интернете сообщение о скорой премьере документальной картины прозаика Владимира Козлова «Следы на снегу» — надеюсь, и её воронежцы смогут увидеть. Козлов, правда, обещал рассказать не о судьбе конкретного человека, а о контексте (в значительной степени Летовым созданном): о сибирской панк-сцене, которая без «Гражданской обороны» и «Коммунизма» была бы, наверное, явлением локальным, хотя и всё равно самобытным. Тема-то, конечно, для большого документального телесериала, но в нынешней России его появление невозможно.

После рекламного блока, после предупреждения «В фильме содержатся сцены курения» на экране появляется знаменитая эмблема летовской домашней студии «ГрОб Рекордс» — до поры мифического лейбла. Название родилось в пору, когда никто не поверил бы, что сделанные здесь записи скоро выйдут на пластинках и компакт-дисках.

Картинка — та же: силуэт девочки в пальто с фотографии из Освенцима. Только теперь перед нами — работа «ГрОб Films». И тут-то я осознаю: «Гражданская оборона» продолжается. Человек, её создавший, лежит в могиле, но дело его в надёжных руках. Новых песен не будет, зато самые близкие их автору люди помогут нам что-то лучше понять о старых (без которых мы, люди моего поколения, были бы гораздо хуже). И сделают это методом, который был главным для основателя «ГрОб Рекордс»: «Если нет музыки, какую ты хочешь слышать, сделай её сам».

Однажды хлипкий очкарик, «книжный мальчик» Игорь под влиянием стихов русских футуристов, прозы Кафки, Шаламова, Аксёнова и западных рок-пластинок придумал стратегию личного выживания. Чтобы остаться собой, надо сражаться за свои идеалы, за любимые книги и пластинки. К середине 1980-х в СССР для многих молодых людей рок-музыка стала чем-то сродни религии. Или неким воображаемым пространством (опять же, пространством, ощущаемым скорее как духовное, чем как музыкальное), где можно было на сорок минут, пока играет пластинка, спрятаться от окружавшей мертвечины. Игоря окружала Сибирь, «лютое место», по словам одного из участвующих в фильме очевидцев. Место, где между одним городом и другим, — сотни километров снегов и лесов. Первые соратники Егора Летова, если не считать нескольких в родном Омске, протягивали ему руку из Тюмени или вовсе из какой-нибудь Юрги, Усолья... Такие же одиночки, аутсайдеры, которые ежедневно, выйдя из дома, рисковали быть избиты за очки, джинсы и длинные волосы.

Да мало ли что могло выделять из серой советской толпы то самое творческое меньшинство, призванное вытягивать нас из болота, формировать с помощью песен, книг, изобретений «повестку завтрашнего дня» — там, где масса предпочитает день позавчерашний, а высовывающихся, не соответствующих «норме» наказывает жестоко?

Я ищу таких, как я,
Сумасшедших и смешных,
Сумасшедших и больных.
А когда я их найду —
Мы уйдём отсюда прочь,
Мы уйдём отсюда в ночь —
Мы уйдём из зоопарка! —

вскоре подпевало магнитофонным записям «Обороны» «заране обречённое на полный провал», «убившее в себе государство» поколение в Новосибирске и Москве, Харькове и Иркутске, Воронеже и Питере. Можно ли утверждать, что «Летов победил»? Ведь страстно жаждущий не «духовного преображения», а прихода очередного «фюрера», «Хозяина» (чтоб тот «всем этим очкарикам, интеллигентишкам, жидам, либерастам, гомосекам показал»), тупой обыватель, с которым Егор сражался всю жизнь, в России торжествует, а в телевизоре — те же рыла, что и во времена Салтыкова-Щедрина. Но такая постановка вопроса неправильна, ибо создатель «Гражданской обороны» видел собственную победу совсем в ином:

Азартно давили прикладами, каблуками,
Чугунными небосводами,
свинцовыми потолками,
Топили в блевотине стылой осенней грязи
и кипящих весенних помоях
Рубили сплеча топорами и саблями
Копались штыками
в цветастых упругих кишках
А он всё стоит и стоит на своём
Победоносный
Проклятый
Отчаянный
Словно отрезанный ломоть
Одна нога в могиле
Другая — на облаке
Усталый смертельный
Холодный седой
Убитый убитый
До глины до мяса
Стоит улыбается
Шепчет:
«Моя взяла».

«В самом акте творчества (особенно в роке) есть, на мой взгляд, некое „прометейство“, — проповедовал Егор Летов в одном из интервью, — этакая кража, захват, крамольное и бунтарское похищение у горнего мира „небесного огня“, знания, энергии, силы, света — в подарок, в дар своим увечным, лишённым, убогим, обиженным, обделённым сородичам, „болезным“ — тем, кому изувечено и извечно не положено. И Матросов, и Махно, воюющий единовременно на всех фронтах, и Высоцкий, и Шукшин, и Тарковский, вообще, каждый истинно живой каждым своим честным, горьким и ликующим действием как бы затыкает собой некое чудовищное метафизическое дуло, хоть на пару мгновений. И тут не важно — чем придется платить, какой карой... главное — что амбразура пару секунд безмолвствовала.

Главное — что вражеское орудие выведено из строя хоть на пару секунд. Значит, свои получили передышку. И тут не важно — узнает ли кто об этом, поймёт ли...»

Люди, которые участвовали в том сражении, спустя годы вполне осознают важность всего, что с ними случилось, но, если верить фильму «Здорово и вечно», не очень понимают, в каких терминах описывать своё прошлое. Многое из рассказанного ими очень трогательно.

Барабанщик Аркадий Климкин вспоминает о том, как однажды для него Летовым был составлен список книг, которые тот должен прочитать. Ещё кто-то из музыкантов — о том, как местный ГБшник во время обыска конфисковал «Мастера и Маргариту» — считая, очевидно, что даже дозволенное в столице недопустимо в советской глуши. Но эти истории мало что объясняют в феномене «Обороны», возникшей и добившейся успеха, казалось бы, вопреки всему.

Может быть, дело в ракурсе: всё-таки фильм не про «ГрОб Рекордс» и людей, которые, посетив летовское поле экспериментов, сами стали самобытными творцами. «Доплывём», «Бабье лето», «Кончились патроны» Чёрного Лукича — Вадима Кузьмина, лежащего ныне на одном из воронежских кладбищ, «Ветер в поле» или «Среди мёртвых праздник» Олега Судакова (Манагера), хоть и не народные хиты, — такие же великие русские песни, как «Ходит дурачок», «Всё как у людей», «Всё идёт по плану». Не говоря о двадцати с чем-то песнях, которые успела записать за свою короткую жизнь Янка Дягилева. Тот же Манагер тяготеет в своих текстах к образным конструкциям почти в духе Платонова, а с годами оказался и оригинальным публицистом... Но вот своего друга Егора объяснить нам «под запись» отчего-то не может.

Или не очень хочет. Если вы раньше не поняли — что теперь-то объяснять? Но если и так — не исчезает ощущение, что концептуально этих хороших и очень талантливых людей когда-то «выстроили», сформулировали всё-таки не они сами, а тот, о ком теперь приходится говорить какие-то слова.

Пару раз в кадр попадают письма Летова-подростка каким-то приятелям — и ты думаешь: а он-то уже лет в пятнадцать знал, что будет дальше, всё спланировал! Это подросток рано повзрослел или, наоборот, взрослый долго пытался сохранить в себе внутреннего Холдена Колфилда (однажды всё-таки ускользнувшего)? В летовских монологах, сохранённых для нас самиздатовскими рок-журналами конца 1980-х, действительно много мальчишеского; «серьёзного мужика» и его младшего брата «реального пацана» никогда бы подобные мысли не посетили: «Мне всё время, когда я иду по улице, кажется, что я — не человек, а что-то вроде марсианина, замаскированного, загримированного, более или менее удачно под гражданина. И в любой момент эта мимикрия... может раскрыться... Я — чужой. Природно, изначально чужой. Вечно чужой. И все они знают это, чувствуют, как акулы — кровь. Я всем им чужой, и мне чужды и крайне отвратительны все ихние набрякшие радости и горести, идеалы и пороки, всё, чем они живут и о чём мечтают. Это — мой врожденный инстинкт. Здесь я диверсант, заброшенный на вражескую территорию. Этакий Штирлиц».

А «панк-рок» — это не более чем спасительная оболочка, чтоб бродить по миру, где дышат болотным смрадом.

Ради победы личной революции можно петь песни, писать стихи. Снять кино — тоже неплохая идея; но кинокамеры под рукой нет, технологии, которые в 2014 году помогут «непрофессионалу» Наталье Чумаковой сделать «Здорово и вечно», в 1985-м ещё не изобретены; зато есть магнитофон «Олимп-003». Всех гитаристов распугали омские Гбшники, а ты играешь только на барабанах? Не беда, можно самому научиться придумывать аккорды и записывать альбомы в одиночку.

Идеолог московской группы «ДК» Сергей Жариков, выпуская самиздатовский журнал «Сморчок», второй номер мог обозначить как двенадцатый, третий — как тридцать третий — отчасти чтобы забить «файлы КГБ» ложной информацией, отчасти — чтобы запутать будущих историков. В начале июня 1987 года Егор Летов, уже переживший газетную травлю, преследование со стороны провинциальных спецслужб, отречение недавних друзей, как следствие — распад первого состава своей группы, записал дома сразу пять альбомов.

Сделал это в одиночку — и даты записи всюду указал разные. Группы на тот момент, по сути, не было, а легенда уже родилась. Спустя пару лет школьники и студенты по всей стране будут переписывать кассеты новой группы и разучивать аккорды, чтобы петь её песни под гитарку. Однажды летом мужскую часть класса, в котором я учился, вместе с нашими ровесниками из других городских школ вывезли за город на военные сборы и поселили в больших палатках рядом с воинской частью. Нас знакомили с духом казармы, для чего проводили ежедневно утренние пробежки, построения на плацу и показывали всяческое оружие.

А когда мы возвращались в палатки, в соседней кто-то начинал петь. Чаще всего — одну песню, и её слова, кроме странного припева, было сложно разобрать. Словосочетание «Гражданская оборона» уже не раз звучало в разговорах одноклассников, но оригинальная запись той песни попала ко мне гораздо позже.

...Птицы смеются,
вдруг замолчали на миг — надо уметь.
Дети дерутся, руки спешат напрямик —
только б успеть
Кольца и двери,
хоть бы остаться в тени и не дышать
А мёртвые звери —
как изумленно они любят лежать.

«Какая странная», — должно быть, думал я, прислушиваясь к глуховатым нестройным звукам. И почему-то запомнил их.