ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЕГОРА

Перед премьерой фильма о «Гражданской Обороне», выход которого приурочен к 30-летию группы, RS встретился с теми, кто знал Егора Летова не только как музыканта и меломана, но и как мощного оратора с устоявшейся позицией

Мы же с Игорем мутанты в какой-то степени, — по телефону рассказывает о фронтмене «Гражданской обороны» его брат, герой русского фри-джаза Сергей Летов. Сейчас Сергей лежит в больнице с пневмонией. — Наши родители получили очень серьезную дозу радиационного излучения в Семипалатинске. Мама и бабушка умерли от рака, а я появился на свет через месяц после запрета испытаний в атмосфере. Может, радиационная мутация и послужила причиной того, что мы с Егором родились такими необычными?«

Сергей Летов выпустил книгу о неофициальном советском искусстве 80-90-х «Кандидат в Будды». Целая глава в ней посвящена Егору Летову, которого Сергей принципиально называет Игорем. «Изначально я эту главу вставлять не планировал, — признается Сергей. — Но после смерти брата прошло шесть лет, и теперь эта тема уже не так болезненна. Я выделил эпизоды, связанные с его приездом в Москву — это было начало 80-х, когда мы оба были заражены желанием выступать. К тому моменту я окончил институт, а брат — школу. Он приехал в Москву поступать в ПТУ, в котором даже проучился несколько месяцев, пока его не выгнали за непосещаемость. Жил он тогда у меня — в деревянном доме между Малаховкой и Красково. Там мы, к большому неудовольствию местных жителей, начали проводить первые музыкальные эксперименты — он на ударных, я на саксофоне».

Старший Летов полагает, что его опыт занятий музыкой и вдохновил Егора. «В то время у нас еще не было настоящих инструментов, — говорит он. — Так что Игорь играл на всяких индустриальных коробочках и железячках, которые делал мой товарищ-ударник Михаил Жуков из „Звуков Му“ — его первый учитель». Впрочем, авангард, которым интересовались Сергей Летов и «Звуки Му», к истории «Гражданской обороны» имел весьма опосредованное отношение. С ним младшего Летова будет роднить только творческий метод и стремление к деконструкции. Главным источником вдохновения при организации «Гражданской обороны» была гаражная психоделическая музыка конца 60-х. Первые альбомы были записаны Летовым и Кузьмой Рябиновым в 84-85-х годах: использовалась бытовая советская аппаратура. Скромный размах предприятия не уберег музыкантов от внимания КГБ и военкомата — Кузьму отправили служить на Байконур, а Летов уехал из родного Омска в Москву.

Два года спустя Летов вернется в Сибирь и даст концерт под названием «Адольф Гитлер». После скандала на новосибирском фестивале Егор быстро перезнакомился со всеми местными музыкантами-подполыциками. Тогда же Летов обрел «соратницу по оружию» в лице Янки Дягилевой, об отношениях с которой он скажет в конце 90-х: «Какое-то время мы были в определенном смысле как бы мужем и женой, если так вот говорить, если сравнивать с Лимоновым и Медведевой — но при этом жили жизнью такой, очень свободной». Студийный альбом «Коммунизм», пробы альтернативных методов распространения пластинок (диски передавались в формате «из рук в руки»), беснующиеся поклонники и революционная молодость — почти готовый материал для картины Оливера Стоуна.

Название нового документального фильма о Летове «Здорово и вечно», который сняла его жена Наталья Чумакова, идентично одноименной песне и альбому «Гражданской обороны» 1989 года. На этом диске группа зазвучала на полную мощность: там был и хит «Моя оборона», и на редкость гармоничный для русской музыки коктейль из славянского по духу пост-панка и нойз-рока. Чумакова полагает, что у нее получился не документальный байопик, а фильм про эпоху, «про то состояние, про коммунизм и про все, что связано с Летовым».

Группа «Гражданская оборона» была создана тридцать лет назад, и отечественный рок с тех пор не сумел породить более цельного явления. Сила коллектива Егора Летова была в формировании объединяющей людей атмосферы анархии, и если что-то когда-либо могло быть названо «русским роком», то это музыка «Обороны» — гаражный панк с текстами, исполняемыми в манере юродивого прорицателя. Творческий подход Егора, понятное дело, создавал для окружающих проблемы.

Первое выступление «Обороны» в «буржуазном», по мнению Летова, клубе «16 тонн» породило дикую ситуацию. «Тогда Егор приехал в Москву и предложил мне за компанию пойти с ним в книжный магазин, где он периодически закупался „умной“ литературой, — вспоминает бывший руководитель инди-лейбла Solnze Records Олег Тарасов. — В магазин мы благополучно опоздали, и тогда Егор предложил: „Может, возьмем бутылочку водочки?“ Когда жена Егора Наталья увидела бутылку, то сразу закричала: „Ну все, концерта завтра не будет!“ Его и правда не получилось. Однако удалось заснять происходящее там на камеру. Это был концерт, на котором не было спето ни одной песни. „Перед буржуями петь не буду!“ — кричал со сцены Егор».

Тарасов говорит, что никому не отдаст эту запись — «у меня и так мало чего в жизни осталось».

Есть описание памятного концерта и в сети: «Летов сидел в центре сцены на стульчике и пытался что-то пробубнить, а народ на него смотрел как на редкий вид обезьян в зоопарке. Примерно через полчаса, когда весь народ на концерт уже запустили, Егора со сцены увели. Вот, в принципе, и все. Все это безобразие записывал Берт Тарасов, параллельно рассказывая: «А вот были времена...».

В конце 80-х, когда в Москве вовсю шла перестройка, в Омске, где появилась «Гражданская оборона», люди еще жили по старинке: стукачество и отслеживание неблагонадежных неформалов оставались обыденными явлениями. «У меня был знакомый гэбист, с которым мы разговорились о Летове, — вспоминает Сергей Жариков, основатель московской группы «ДК». — Мы тогда с «ГО» были знакомы заочно, и я сказал, что Летов — нормальный парень. Он был фанатом «ДК», я посылал ему разные катушки. И вот однажды кто-то написал на Егора донос, что он якобы занимается антисоветской деятельностью. Мы вовремя спохватились и послали в Омск человека, который вытащил его в Москву. Сергей Летов, с которым мы дружили, сказал тогда: «Нужно спасать, а то вот-вот загремит в психушку».

«Папе творчество Игоря нравилось больше, чем моя музыка, — вспоминает Сергей Летов. — Сейчас ему восемьдесят восемь лет. Я ему привез все пластинки Игоря, купил проигрыватель, но папа не может дослушать до конца ни одной песни — начинает плакать. И я все это убрал». Сергей говорит, что Летов-младший до конца своих дней оставался «большим подростком», презирал театр, считая это буржуазным времяпровождением, и упрекал брата в том, что его музыка элитарна. «Как ты можешь играть в театре на сорок пять человек? Я бы никогда не стал этого делать», — говорил Егор. При этом инфантильность лидера «Обороны» в житейском плане шла вразрез с его звериной целеустремленностью, когда приходилось решать профессиональные вопросы.

Сергей Летов считает, что в этом отношении младший брат его перерос. Сила Летова-пиарщика была очевидна многим, в том числе и молодым левым политикам, которые часто использовали методы музыканта в своих акциях, а иногда и помогали самому Егору в трудных ситуациях. «В 1999 году, вступив в „Трудовую Россию“, я решил осуществить давнюю мечту и организовать концерт Егора, — рассказывал политик Сергей Удальцов, который начал слушать „Оборону“ в 14-15 лет, а о смерти Летова узнал в отделении милиции, куда его привезли после очередной протестной акции, в интервью „Эхо Москвы“. — Это была акустика в кинотеатре „Ленинград“. Администрации я наплел, что Летов — бард типа Олега Митяева, арендовал зал рублей за пятьсот, а на афише так и было написано: бард Егор Летов».

«Когда я только начал заниматься творческой деятельностью, я полностью обезопасил себя от появления на телевидении с помощью мата, резких политических заявлений и эпатажа, — рассказывал Летов в интервью RS. — Потом, когда случился переворот, назвался коммунистом — чтобы меня ни в коем случае не начали расхваливать. Когда в 1989 году началась „гробомания“, я тут же разогнал ее (группу, — прим. RS), а потом ее назвал так, чтобы о нас было трудно упоминать СМИ. Надо максимально защищать себя от конъюнктурности».

Сергей Жариков вспоминает, как сразу после переезда Летова в Москву он повел его в газету «Завтра», где заместитель главного редактора Владимир Бондаренко тут же организовал круглый стол для дискуссии о русском роке и политике. «Ельцина, конечно, поливали, — продолжает Жариков. — Сейчас очень смешно вспоминать, как я его пытался втянуть в общественную жизнь. У либералов тогда были всякие Гребенщиковы, а у патриотического клана не было своих музыкантов. И тогда я решил подогнать „Завтра“ Летова. Помню, как в редакции говорили: „Нам неудобно в газету-то с такими волосами“, — они обалдели, увидев его прическу».

Жариков утверждает, что в период знакомства Егор был подавлен — попытка внедрить Летова в патриотические структуры была всего лишь способом его как-то растрясти. Впрочем, кризис лидера «Обороны» был не только творческим. «Уже позже отец Егора попросил как-то повлиять на сына по поводу пьянства, — говорит Жариков. — Но как человеку можно запретить пить? Он же по натуре был не панк, а хиппи, и отношение к жизни у него было вполне соответствующее. Не панковское совсем. И ему всегда нужен был диалог».

«1999-й, 2000-й год, публика на „Гражданскую оборону“ ходила совершенно невменяемая, — всп/оминает Наталья Чумакова. — Говорили, что на концертах „ГО“ собираются только коммунисты и фашисты. Мы выступали в несчастных кинотеатрах, которые на концертах буквально разбирали по дощечкам». В одном из интервью Летов суммировал свои представления об идеальном выступлении в те времена: «Я задавал ритм и орал, а в зале творилось что-то невообразимое: люди валялись, дрались, кровища кругом. Вот это я понимаю, вот это концерт».

Чумакова полагает, что Летов использовал специальную тактику и наблюдал за изменениями в настроении своей публики как разведчик. «Он считал, что концерт — это война, — говорит Чумакова. — И публику надо было брать за горло и держать, потому что только при таком раскладе произойдет обмен энергией». Этот навык лидер «Гражданской обороны» приобрел во время серии своих политических концертов «Русский прорыв», когда Летов понял, что с русскими зрителями лучше всего общаться с позиции вожака и доминирующего оратора.

При столкновении с залами, наполненными людьми иного сорта, магия «Обороны» уходила. В середине нулевых коллектив Егора Летова снова вошел в моду, и на выступления «ГО» стали ходить не только озверевшие люмпены, но и толстые бородачи в ярких майках, которые не стеснялись фотографироваться на фоне сцены — говорить с такими с позиции силы было уже невозможно. По сути, Летов столкнулся с близкими по духу людьми — меломанами, спортивными болельщиками, художниками — и вести наступательный военный диалог со своими двойниками было тяжело.

«Когда Игорь только приехал ко мне в Москву, все мы были длинноволосыми и бородатыми, — вспоминает Сергей Летов начало 80-х. — Нас очень не любил местный пролетариат. Однажды Игорь вышел на платформе „Фрезер“, к нему подошли парни, назвали очкариком и разбили очки. Он отказался покупать новые и решил, что будет ходить с треугольным осколком в правом глазу». Сергей вспоминает, что брат любил рассказывать, какое впечатление на него произвела станция «Панки», где стояло табло с крутящимися пластинками и надписью «Панки везде». «Здорово и вечно» рассказывает как раз об этих шальных годах. «Этот фильм мы снимали вдвоем с Анной Цирлиной, — уточняет Наталья Чумакова. — Приходилось самой ездить по всей России и записывать интервью с разными людьми на камеру. Никому другому я это доверить не могла. Иногда я делала по двадцать-тридцать дублей делать. Когда кончилось финансирование, собрали деньги при помощи краудфандинга, так что опыт съемки фильма про то время можно назвать удачным. У меня есть надежда, что я сниму потом продолжение».

С Натальей Чумаковой мы встречаемся на проспекте Мира в кафе «Мадам Галифе», которое Наталья выбрала сама, предварительно ознакомившись с рецензиями на заведение. Чумакова — бойкая компактная брюнетка с идеально выпрямленными волосами в темном свитере и кроссовках. Пока мы говорим, она выпивает пол-литра зеленого чая и заказывает тыквенный суп. «Мне бы сидеть на уголке и бренчать на гитаре, — говорит Наташа, размышляя о том, что привело ее к созданию документального кино. — Никаких амбиций в плане продвижения при Егоре у меня не было. Он сам был отличным организатором и пиарщиком: на первых порах даже рассылал журналистам свои записи и печатал что-то вроде визиток. Он вообще любил печатать и фотографировать, так что эти визитки были сделаны талантливо — они распространялись как вирус, и уже никакой пиар был не нужен. В последние годы он даже не давал интервью и лишь отвечал на вопросы фанатов на сайте».

Чумакова оказалась последней боевой подругой Летова, который со своими девушками, по словам очевидцев, обращался скорее как с друзьями и без лишних сантиментов. «Егор в нашей компании воспринимался как нечто такое асексуальное, — вспоминает Олег Тарасов о Летове начала 90-х. — Он все время говорил: „Не до того! Какой секс? Мы тут вот чем занимаемся! А вы мне трахаться предлагаете“. В общем, у него была куча других интересных занятий».

«Однажды меня попросили вписать «Гражданскую оборону» на время их концерта в Новосибирске, — вспоминает о своем первом знакомстве с Летовым Наталья Чумакова. — Но до этого, в 1991 году, мы виделись на похоронах Янки Дягилевой. Помню, как мы основательно с ним разговорились, но не про музыку, а про судьбу. Когда они только зашли ко мне, разговор шел о футболе, и я тогда подумала: «Ага, вот хорошие люди ко мне приехали, будет с кем о футболе поговорить».

Встреча с фанаткой футбола Чумаковой, которая впоследствии стала бас-гитаристкой «Гражданской обороны» («Он и Янку пытался научить, и Аню Волкову, но они как-то без энтузиазма к этому отнеслись») в некоторой степени наполнила жизнь Летова гармонией. Войны в ней точно стало меньше, зато появились вопросы, как себя реализовывать, ведь подход к творчеству у Егора остался таким же, как раньше.

«Ему было важно, чтобы спутница участвовала во всей его музыкальной деятельности, — уверена Чумакова. — Я думаю, что только так с ним и можно было строить отношения. Если бы я не разделяла его интересов, он стал бы делиться ими с кем-то еще. Но то, что мы сможем играть вместе, было понятно сразу». По словам Чумаковой, похожие требования предъявлялись и к другим близким людям. Несмотря на природную веселость, Летов мало кого к себе подпускал. «У него и друзей-то как таковых не было, — говорит Наташа. — Даже его самого близкого человека Кузьму трудно назвать именно другом. Он скорее был „лучшим из лучших партнеров“. Зато с Летовым никогда не было скучно».

Сергей Летов сказал мне, что во всех вопросах мнения Егора и Натальи совпадали на сто процентов, и когда я упоминаю об этом, Чумакова смеется. «Но ведь мы и ссорились тоже, — говорит она. — Из-за футбола, например. Я-то с детства болела за „Спартак“, а когда мы с Егором познакомились, он ни за кого особо не болел, просто очень интересовался. И назло мне он стал болеть за ЦСКА, говорил, что его папа—военный, поэтому нужно поддерживать армейский клуб. Когда смотрели чемпионат, тоже болели за разных и дико скандалили, хлопая дверями». Чумакова полагает, что для Летова принципиальным моментом было переговорить собеседника, в котором он всегда видел соперника. «Он довел ораторские навыки до такого совершенства, что иногда мне просто нечего было возразить в ответ, — говорит Чумакова. — Просто хотелось что-то в него кинуть». Наташа улыбается: «Побеждал он почти всегда».

Сейчас Наталья Чумакова практически не играет: нет желания, да и портить воспоминания о выступлениях с «Гражданской обороной» не хочется. «Наташа — человек, глубоко влюбленный в Игоря, — говорит Сергей Летов. — Я смотрел наброски ее фильма и был тронут до слез. Он был семейный человек, всегда искал уюта и замкнутости, и Наташа все это ему дала». Разгадку секрета постоянных перерождений Летова (от хиппи до революционера и от панк-вождя до тихого семьянина с пивом и футболом) его брат находит в том, что Егор отличался повышенной внушаемостью и непостоянством. «Кто-то мог рассказать ему историю, — говорит Сергей. — А через какое-то время он уже пересказывал ее от первого лица. Это еще в детстве началось. При этом излагал он намного ярче, чем в первоисточнике. Истории обрастали деталями и звучали убедительнее. Поэтому его портрет и нельзя составить по интервью — сегодня ему нравилось одно, завтра — совершенно другое. Такой он был человек».

«Личность Летова не соответствовала тому образу, который рисовался на сцене, — вспоминает его издатель и организатор концертов Олег Тарасов. — В жизни он был тихим и спокойным, а брутальная мощь и энергетика появлялись только на концертах. Он был фантастически эрудирован. Даже переехав в Германию, я покупал то же самое, что заказывал себе Егор — Big Black, Стива Альбини, гаражный панк 60-х. Он выписывал с запада фэнзины вроде „Maximum Rock’n’Roll“, всегда был в курсе всех новинок». При этом Тарасов вспоминает, что на концертах «Гражданской обороны» висело знамя с изображением автомата Калашникова и аббревиатурой «Авангарда красной молодежи», а Сергей Удальцов объявлял со сцены разогревающие команды. «Но в начале нулевых группа стала выходить из подполья, — продолжает Тарасов. — Интервью Егора появлялись в глянце вроде Playboy — над предложением последних Летов сначала дико смеялся, а потом сдружился с автором текста Максимом Семеляком. Но при этом в „Гражданской обороне“ был жесткий мораторий на общение с тележурналистами. Барабанщик Андрюшкин был изгнан из-за того, что в 2004 году начал раздавать интервью за кулисами в Лужниках. Все было извращено при монтаже, и Летов его уволил. Он вообще был очень жестким лидером — из-за этого происходили смены состава».

Сергей Летов говорит о том, что и политические взгляды Егора менялись довольно часто: во многом из-за постоянного желания находиться в оппозиции. «До 1991 года я сам был сторонником либерализма, — говорит музыкант. — Но потом я долго работал на Западе и начал понимать ошибочность своих суждений. Аналогичные трансформации происходили и с братом — в 1993 году он принимал участие в обороне Белого Дома, и я очень за него переживал. В середине 90-х он влился в радикальные движения — водил дружбу с Баркашовым и Лимоновым. Но я во всем его поддерживал и отговаривать не пытался. В начале нулевых политика стала Игоря утомлять. Он отказался от поддержки Баркашова и „Русского национального единства“, которые с помощью группы стали себя рекламировать. Брат болезненно относился к людям, которые хотели использовать его, и мгновенно это распознавал. Примерно так же резко он отказался и от мира авангардистов, который я показал ему».

Сейчас Наталья Чумакова готовит к изданию архивы Летова, работе с которыми посвящает почти сто процентов своего времени. «Конечно, мне проще было сделать фильм о его раннем этапе, — говорит она. — В позднем я участвовала сама, и вспоминать об этом больно. Когда у него случался кризис, это могло растянуться надолго». Наталья вспоминает, что в 1997-м, когда они только познакомились, Егор уже мало писал, а потом — вплоть до 2002 года— не мог написать ни строчки. «Это было тяжелое время, — говорит Наталья. — Закончилась крахом и история с „Русским прорывом“ (попытка создать антиельцинское рок-движение, куда в результате вошли „ГО“, „Родина“ и несколько других групп, — прим. RS), и какие-то личные моменты. Все было настолько невыносимо, что мне даже показалось, что Егор может покончить с собой».

Нынешнее поколение не понимает, что такое цена слова, — говорил Летов в интервью Rolling Stone, попутно посмеиваясь над Coldplay и The White Stripes. — Хотя вся настоящая музыка идет от этого: ты можешь не просто получить по башке, но и быть убитым, но все равно что-то такое делаешь. Сейчас же нужно написать песню не про Путина даже, а про определенного полевого командира чеченской или дагестанской диаспоры. Или, допустим, конкретной преступной группировки. Вот тогда да!«

Егор Летов был похоронен в футболке с иерусалимским крестом, которую он купил во время одной из поездок в Израиль — каждый год они с Натальей гостили у лидера группы «Госплан» Адольфа Равича. «Вначале нулевых в Израиле было создано собственное отделение Национал-большевистской партии, — вспоминает Адольф. — Тогда же Алекс Мух впервые привез Летова, и был устроен нелегальный концерт. Для разогрева Егор специально выбрал нашу группу — сказал, что мы напоминаем ему „ГО“. Перед выступлением я сидел в рок-клубе и настраивал гитару. Оборачиваюсь — передо мной Летов».

Равич вспоминает, что впервые приехав в Израиль на две недели, Летов в своем образе странника-мудреца сразу органично вписался в местный ландшафт. «Его интересовало любое проявление жизни, — говорит Адольф. — Он видел что-то и превращал это в тему для обсуждения. Творческий процесс стимулировало абсолютно все. За неделю до смерти я разговаривал с ним, и у Летова было потрясающее настроение: «Я взял нового барабанщика, у меня такие планы!» Равич считает, что слухи об алкоголизме Летова сильно преувеличены (при нем Егор пил только пиво), а из наркотиков в его жизни существовала только кислота, под влиянием которой был записан эпохальный для русской музыки альбом «Сто лет одиночества».

«Я разноцветный, — с плохо скрываемой бравадой говорил о своей порывистости Летов. — Я синий, коричневый, красный, розовый, голубой. Сегодня я говорю одно, а завтра — другое. На самом же деле, я всегда говорю одно и то же, просто разными частями. При красных я буду белым, а при белых — красным».