«СЛЕДЫ НА СНЕГУ»:
АНАЛИЗ ОДНОГО ТЕКСТА

В ранних текстах Егор Летов обычно оперирует определённым набором категорий: это категории смерти, гражданственности, семейности, — причем, чаще всего этим текстам свойственен манифестационный характер.

К середине 1980-х гг. стихотворения и тексты песен становятся семантически более сложными. Летов уже не излагает свою программу, а пытается решить вопросы экзистенциального характера. В это же время для него значимой становится категория логичности. К 1990 г. он практически отказывается от социальной тематики и обращается к метафизике.

Песенный текст «Следы на снегу» чрезвычайно показателен для этого периода; он содержит целую парадигму мотивов, характерных для летовского творчества; категория смерти, вообще главенствующая в художественном пространстве Летова, в этом тексте осмысляется несколько иначе, чем ранее.

Сам текст состоит из четырёх строф, в зависимости от альбома, по-разному следующих один за другим. Мы приводим версию с альбома «Прыг-скок» (1991 г.), входящего в дилогию «Детские песенки».

Он стиснув зубы смотрел мне вслед
Всё было словно на самом деле
Но приглядевшись он очень понял
Что я не оставляю следов на свежем снегу

А мёртвая мышь в кармане гниёт
А мёртвая мышь гниёт в кармане
И теперь никто никого не найдёт
Ведь я не оставляю следов на свежем снегу

Свои подумали что я чужой
Чужие заподозрили что я ебанулся
И все они решили что я опасен
Ведь я не оставляю следов на свежем снегу

Меня давно бы уж зарыли в снег¹
Меня давно бы посадили в яму
Меня давно бы уж нашли по следу
Но я не оставляю следов на свежем снегу

Не оставляю следов на снегу

Как мы видим, данный текст раскрывает тему смерти в творчестве Летова. Cмерть является в художественном пространстве Летова, как показывают наблюдения, весьма сложной и многоуровневой категорией. Она может быть как физической, так и духовной. Физическое существование автоматически подразумевает духовную смерть, и наоборот. Ни в одной ситуации лирический герой Летова не может существовать сразу на двух уровнях: физическом и духовном; эти уровни противопоставляются друг другу во всём летовском творчестве.

Данный текст не является исключением. Лирический герой не обладает телом, что указано в рефрене: «Не оставляю следов на свежем снегу». Благодаря физическому не-существованию² он избегает гибели, неизбежной³ для обладающего телом:

Меня давно бы уж зарыли в снег
Меня давно бы посадили в яму
Меня давно бы уж нашли по следу
Но я не оставляю следов на свежем снегу

Очевидно, опасность, угрожающая лирическому герою, является смертоносной, но повредить она могла бы только его несуществующему телу. Освобождаясь от тела, герой освобождается и от смерти; для не имеющего тела смерти нет вовсе.

Указанная опасность не персонифицирована и даже никак не конкретизирована. Герой подвергается (или подвергался бы, обладай он телом) преследованию⁴. На первый взгляд, она исходит от лагеря «чужих»⁵, — но здесь мы сталкиваемся с занятным парадоксом, который является, пожалуй, исключительным: граница между «чужими» и «своими» стирается, они сближаются и помещаются по одну сторону благодаря тому, что одинаково отторгают героя:

Свои подумали что я чужой
Чужие заподозрили что я ебанулся
И все они решили что я опасен

Помимо этого, данный стих демонстрирует нам мотив безумия, столь важный для Летова. «Чужие заподозрили, что я ебанулся». Этот мотив здесь не явный, само безумие упомянуто словно бы вскользь, оно существует только в форме ощущения: герой лишь подозревается в безумии, никак не подтверждённом реально. На первый взгляд, это доказательство сумасшествия, да ещё исходящее от «чужих», так ничтожно, что может и вовсе не упоминаться. Однако если мы рассмотрим текст с этой точки зрения, то увидим, что не только безумие лирического героя раскрывается через ощущения наблюдателя, но и сам герой явлен нам лишь постольку, поскольку воспринимается другими.

В самом деле, в тексте нет ни одного указания на то, что герой существует автономно от чувств окружающих. Его визуальный облик — это только его восприятие посторонним субъектом: «Он стиснув зубы смотрел мне вслед». Также неизвестно, опасен ли герой на самом деле и в чём опасность заключается; просто «все они решили, что я опасен». Некие «они» фиксируют всё происходящее с героем; хотя формально нарратором является сам герой (ибо повествование ведётся от первого лица), фактически он существует в тексте лишь в той степени, в которой воспринимается извне.

Более того, сама реальность в этом тексте оказывается размытой.

Всё было словно на самом деле

Именно это «словно» демонстрирует нам наличие в тексте мотива игры. Вообще, этот мотив для Летова достаточно значим. Он является элементом категории алогичности. Логика, по Летову, — фактор деструктивный. Алогичность и игра как её выражение⁶ позволяют герою освободиться от смерти. Напр.:

Я стрельну себе в висок — потечёт весёлый сок
Если это повторить — будет вдвое веселей.

Обратимость смерти сводит её на нет. Если умирание можно повторить, оно перестаёт быть фатальным, становится игрою. Такая же игра — всё, происходящее с лирическим героем текста «Следы на снегу». Он действует понарошку, «словно на самом деле» и оттого не ощущает себя в реальности. В этом и причина его не-существования: пространства, в котором можно находиться по-настоящему, просто нет. На отсутствующее же пространство воздействовать невозможно, оттого герой и не оставляет следов.

Вполне возможно, что происходящее с героем — лишь частное выражение общей тенденции, на что указывает строка: «Теперь никто никого не найдёт».

Таким образом, мы видим, что текст «Следы на снегу» раскрывает тему не-существования реальности. Фактически, реальность подвергается сомнению. Этот текст задаёт вектор летовского творчества на долгое время. В последующие годы, вплоть до 2007⁷, Летов неизменно будет сомневаться в наличии окружающей реальности и доказывать её отсутствие. Апогеем станет альбом «Зачем снятся сны?», в текстах которого объективной реальности уже не найдётся места.