ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ЕГОРА

В октябре 2007 года неожиданно
позвонил Сергей Попков, директор
группы Гражданская Оборона, и сказал,
что Егор Летов хотел бы пообщаться
с журналом Billboard. Мы встретились
27 октября и почти час говорили перед
концертом в гримерке клуба «Точка».
А потом через два дня он вдруг приехал
ко мне домой, и добрую половину дня мы
слушали музыку, рылись в пластинках,
и все это время Егор опять говорил.
Кто мог тогда представить, что это,
вероятно, его последнее интервью?

КОРНИ НЕРУССКОЙ ПСИХОДЕЛИИ

Я воспитан на психоделическом роке. Одна из самых моих любимых групп — Country Joe & the Fish. Я часами могу говорить об этой музыке, разбирать каждую песню, анализировать каждый ход или соло. Ведь в нашей стране эту музыку никто толком не слушал и не понимал. У нас все как слушали Uriah Неер, так и до сих пор всю рок-музыку этим меряют. С каждым годом я все больше и больше погружаюсь в воронку 60–70-х. Фрэнк Заппа (Frank Zappa) для меня сложный персонаж, я не совсем понимаю то, что он иногда пытается сказать. А вот Ника Дрейка (Nick Drake) собрал всего, я готов слушать его музыку постоянно, это полностью моя музыка. Или вот Фил Окс (Phil Ochs), как такую музыку можно пропустить?

Сейчас я делаю то, что мне хотелось делать всю свою жизнь, но по разным причинам не получалось. Я всегда хотел, чтобы моя музыка звучала как калифорнийская психоделия 60-х. Раньше я писал политические тексты, матерился, пытался эпатировать. Это было тогда необходимым исходя из ситуации, и это помогало достичь цели. В нашей стране так надо. Это правила игры, которые не поменялись и до сих пор. Истоки нашего звука никто не понимает, и это крайне досадно. Мы не играем русский рок. Наши ноги растут из The Who или, например, из The Love, но никак не из русского рока. Но ведь эту музыку у нас никто не слушает, вот и вешают нам ярлыки в меру своих скудных познаний. Меня тут один журналист спросил, мол, что такое панк-рок? Я начал рассуждать про Television, а он долго смотрел на меня, а потом и говорит: а как же Green Day? Ну что тут скажешь?

Когда я начинаю писать альбом, я ни на что конкретное не ориентируюсь. Все мои музыкальные знания отходят на задний план и больше служат опорой. Мне каждый раз хочется разрушить состоявшиеся вещи, нарушить правила, пусть даже установленные мной. Если уже что-то сделано до тебя, то какой смысл двигаться в эту же сторону? Незачем повторять то, что сделал Кантри Джо Макдональд (Country Joe McDonald), можно просто поставить его пластинку и слушать.

ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ СОБСТВЕННОЙ МУЗЫКИ И ЖАЖДА ОДИНОЧЕСТВА

Во многих своих альбомах я себя уже не узнаю. Все это сделал кто-то другой. Этот другой не думает так, как я сейчас. Я сегодняшний уже все сделал бы иначе. Когда я записываю свою музыку, я не понимаю до конца, как это будет восприниматься. Когда я сочинял свой последний альбом, он еще имел ко мне какое-то отношение. Но как только его выпустили на диске, он начал жить своей собственной жизнью. Как быстро повзрослевшее дитя, как самостоятельная личность. Я не очень понимаю те вещи, которые делаю. Как только я начинаю понимать, что мне хочется сказать, — становится не интересно, а песня превращается в набор лозунгов. На это время тратить не хочется.

Принцип творчества простой: взял — отдай. Я очень много беру, но если я не дармоед, то должен отдать полученное. Я должен ответить тем, чего еще в мире нет, и пусть это уже берут другие. И то, что мне удалось за эти годы столько всего сделать — значит, не зря жил, значит, жизнь удалась. Хотя то, что я сейчас делаю, это уже бонус к основному материалу. Главное я уже отдал.

Меня вся эта истерия вокруг моего имени только утомляет. Я крайне замкнутый человек, любящий одиночество. Мне в обыкновенной маршрутке проехать — большое испытание, меня гнетет такой опыт. Мне не нравится, когда меня узнают на улице, постоянно глазеют, подходят, что-то говорят. Я устаю от этого. Счастье — оказаться в горах или в лесу, там я чувствую себя максимально свободно и расслабленно. Ко мне постоянно кто-то рвется в гримерку, пытается попасть домой... я вот люблю Достоевского, очень люблю, но будь он жив, мне все равно даже и в голову бы не пришло прийти к нему домой, протянуть бумажку, мол, напиши мне тут что-то на память.

НАРУШЕНИЕ ПРАВИЛ И МИФ О СИБИРСКОМ ПАНКЕ

Я давно понял одну вещь — в нашей стране группа существует только тогда, когда выпускает альбомы. За счет этого Гражданская Оборона и стала тем, чем является сегодня. Ведь вокруг меня было огромное количество команд. Но все сидели и ждали, когда случится некое чудо — продюсер с деньгами, крутая студия, контракт. А у нас был магнитофон «Нота» — мы на него и записывались. Тогда самым важным моментом были тексты — так, значит, и нужно было давать эти тексты. Ставь узконаправленный микрофон и постарайся записаться так, чтобы каждое слово было понятным, а остальное совершенно не важно. Главное — не бойся нарушать правила!

Мы первыми начали играть в этой стране панк-рок старого американского образца, типа Ramones. До этого ведь у нас панком считали то, что, например, Свинья делал, но какой это панк-рок? Но самое обидное — не с кем было соревноваться. А соревноваться музыканту или группе обязательно нужно, иначе как творец просто вырождаешься. Чем больше в твоей нише сильных соперников, тем больше вероятность, что ты сделаешь что-то настоящее. В 80-е были достойные коллективы, с которыми нам приходилось соревноваться: БОМЖ, Инструкция По Выживанию, ДК. Потом все они исчезли, в андеграунде мы остались одни. На нас стали молиться, нас стали проклинать, но никто не задумывался, почему мы одни?

Тогда же в Новосибирске я создавал мифическое панк-движение. Нас было человек пять. Но я выдумывал различные группы, мы сочиняли альбомы, хотя делали это все те же пять человек, по очереди становясь фронтменами очередной группы. Но, в конечном счете, тогда у страны создалось впечатление, что в Новосибирске идет страшное движение, куча групп, своя школа и так далее. Моя задумка сработала, и до сих пор многие уверены, что тогда у нас было мощное панк-движение. Но ничего такого не было совершенно! Часто было так, что я сочинял песню, но подписывал ее именами тех, кто был в эту минуту рядом, чтобы создавать видимость массовости. Сейчас, правда, пожинаю плоды — для переиздания вынужден получать разрешения у вымышленных авторов.

СМЕРТЬ, ПСИХУШКА И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

Вокруг нашего творчества сложился какой-то непонятный ореол суицида, мол, мы постоянно поем об этом, проповедуем эти идеи. При этом сами до сих пор живы. Но стоит понимать такую вещь — я начинал в 1984 году, когда был самый настоящий Советский Союз, и я был уверен, что так будет всегда. Таких, как я, знали поименно и наблюдали за нами, иногда давая понять, что мы на крючке. Например, могли просто так, для профилактики, дать по лицу на улице. Я работал художником, возвращался с обеденного перерыва, стоял на остановке. Подошел мужик в тренировочном костюме и сразу, без слов ударил меня в лицо. «Ты неправильно себя ведешь, — сказал после этого, поднял мои очки, положил их в карман и добавил: — Это мне на память будет». Вот что это должно было означать? Потом вызвали в местное отделение КГБ, стращали там. Положили в психбольницу с диагнозом «вялотекущая шизофрения». На моих глазах человека закололи галопиридолом до такой степени, что он действительно сошел с ума. А потом на контрасте аминазин, и он превратился в растение. До больницы он рисовал женщин без лица. У него даже выставка была в Омске, которую страшно обгадили в местной прессе. Он сделал триптих — две женщины без лиц и гипсовый ящик. Когда собралась публика, он ударил по ящику молотком, и оттуда вылетели голуби. Тут его сразу в психушку.

Когда меня начали колоть, я придумал свои методы борьбы — научился отстраняться от тела, сосредотачивался на духовном, много писал. Ко мне часто приходил Манагер, я ему все свои записи передавал. Тогда было написано невероятное количество стихов и рассказов, они у меня до сих пор хранятся. Но когда физическая боль стала невыносимой, я пришел к главврачу и сказал: хотите смерть? Я сейчас убегу, найду ближайшую многоэтажку и выброшусь. Врач посмотрел на меня внимательно и вдруг сказал, мол, ладно, черт с тобой. И меня перестали колоть вообще и даже таблетки не давали. Определили меня работать на кухню, там я свой срок и досидел. Ровно 8 марта 1985 года мне сказали — гуляй.

Тогда я четко понимал — так будет всегда, и сколько ни пыжься, все равно найдут, посадят, убьют. И это ощущение, что смерть твоя всегда рядом, освобождает и культивирует внутренний праздник. Человек перед лицом смерти никогда не врет. Молодым, знающим про советский период понаслышке, это сложно объяснить. Никто из нас ведь умирать не собирался, просто тогда мы так ощущали действительность — на грани смерти.

Я пережил смерти многих близких мне людей. И каждый раз во мне образовывалась черная дыра. Вот живешь, и твой внутренний мир — тобою же сотканный ковер из людей, мест, событий. А потом раз — в одном месте дыра, в другом... И эти дыры навсегда, их уже ничем не затянуть. Все эти люди — они ведь тоже часть тебя. Когда умерла мама, я сочинил песню «Моя оборона». С каждым умершим человеком у меня теперь ассоциируется песня, написанная сразу после его ухода. Эти люди продолжают жить со мной в конкретных песнях.

ЯНКА И «СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА»

В 1991 году умерла Янка. На эту тему есть чудовищное количество спекуляций. Я не знаю, что с ней тогда происходило. Мы последний год почти не виделись. У нее тогда появился молодой человек, она с ним жила. Расставание прошло не самым лучшим образом — такой резкий разворот в разные стороны. У нее наметился очевидный крен в сторону коммерциализации, типа, все для людей, народ нужно воспитывать, нести им добро и так далее.

А потом мне позвонили и сказали — Янка исчезла. Мы пытались что-то предпринять, даже к знахарям и колдунам ходили. Это длилось две недели. И вдруг я понял, что она умерла. Ко мне прилетела бабочка в пять часов утра. Это был махаон, они в наших краях вообще не водятся. Бабочка села мне на руку, крепко вцепившись в нее. Я попытался согнать ее, но она крепко держалась. Так я и шел по лесу с этой диковинной бабочкой. Я знал, что это она со мной прилетела прощаться. Я тоже простился с ней. Она выслушала меня и улетела.

Когда умерла Янка, мы выпустили «Сто лет одиночества». Мы писали его полтора года и вообще тогда не выступали. Это был благодатный период, о котором я сейчас могу только мечтать. Я бы вообще концерты не давал. Играл бы один концерт в год, но так, чтобы это был настоящий праздник. Я хочу заниматься студийной деятельностью. Но с финансовой стороны не давать концерты очень сложно. Раньше было проще. За «Прыг Скок» я получил $25 тыс. Когда у тебя есть такие деньги, работать гораздо проще. Деньги дают художнику свободу. Тогда я думал только о творчестве. Мы не ездили на эти ужасные концерты, мы сидели и сочиняли с утра до вечера. «Сто лет одиночества» — свободная работа, на ней нет печати каких-то обязательств. Но когда я этот альбом выпустил, пришлось взять паузу. Тут многое наслоилось — кризис среднего возраста, стойкое ощущение надвигающейся старости, проблемы с выпивкой. Это тоже нужно было пройти.

«ДОЛГАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ» И «РЕАНИМАЦИЯ»

Меня жутко потрясли события, связанные с захватом мюзикла «Норд-Ост». Я жил тогда в Москве... На этом фоне за один присест я сочинил сразу пять песен, позже вошедшие в альбом «Долгая счастливая жизнь». Я вернулся домой, и дальше уже все шло без остановки. Потом я неожиданно понял, что получается какая-то опера, посвященная наркотикам. Почему людям это необходимо? Вся история человечества, культуры, искусства — все связано с какими-то костылями, на которые они должны опираться.

Я и сам побывал в реанимации. Я много пил. Вообще песни отлично сочиняются на второй день после выхода из запоя. Именно в этот момент наступает прояснение и выплеск энергии. После одного серьезного запоя меня и привезли в реанимацию. Рядом постоянно кто-то умирал. Их просто складывали в коридоре. А потом вдруг привезли солдата, ему оставалось жить минут пятнадцать, но за это время ему что-то открылось, и из него вдруг пошла такая поэзия! Он говорил безостановочно — про тополя, про собак, про раненого командира... Я у врача попросил карандаш и стал лихорадочно все это записывать. Так получилась песня «Реанимация». Она состоит полностью из того, что сказал перед смертью этот солдат. Музыка в голове сразу родилась, все сложилось воедино, оставалось только записать.

СЕЙЧАС СЧАСТЛИВ

Наш последний альбом оценят лет через пять, а то и десять. Его ждет судьба «Ста лет одиночества», который приняли с огромным опозданием. «Зачем снятся сны» я делал, не обращая никакого внимания на реалии сегодняшнего дня. Получился самый правильный альбом Гражданской Обороны. Вполне возможно, что после него я уже ничего больше делать не буду. Нужно делать паузы, а не продолжать сочинять одно и то же до бесконечности. Сейчас мне вот точно ничего нового выпускать больше не хочется.

Наш бунт не закончился, он просто поднялся на новый уровень, послушай внимательно новый альбом. Просто большинству этого еще не понять. Вообще я рад, что до сих пор не умер и продолжаю ломать свои же штампы, работать, писать новые песни, значение которых вы поймете потом. Я не знаю, сколько это продлится, но сейчас я счастлив.

Изображения