источник: | http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/08/745/73.html |
дата: | 2008.02.27 |
издание: | Завтра № 9 (744) Ридус (2019.09.10) |
текст: | Андрей Фефелов |
фото: | |
см. также: |
источник: | http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/08/745/73.html |
дата: | 2008.02.27 |
издание: | Завтра № 9 (744) Ридус (2019.09.10) |
текст: | Андрей Фефелов |
фото: | |
см. также: |
Звонила Маша, сотрудник московского филиала одного крупного европейского банка. Рыдая, долго не могла ничего сказать. Наконец: «Знаешь... Летов умер...»
Я шел по холодной бесснежной Москве и размышлял: кем был последние годы Егор Летов для неё и для тех многих вчерашних мальчиков и девочек, которые еще недавно, подобно песенному дурачку, ходили по небу и искали себе подобных? Наверное, для них, теперь основательно повзрослевших и окопавшихся в этом мире, Летов был своеобразным якорем, удерживающим на расстоянии вытянутой руки живую мятежную юность. И вот натянутая якорная цепь не выдержала и лопнула, кораблик унесло в далекое синее море.
Но кем был Егор Летов для меня — человека, мягко говоря, далекого от молодежной культуры 80-х и 90-х годов?
Отдаю себе отчет в том, что в эти печальные дни каждый пятый умеющий грамоте фанат «Гражданской Обороны» сочтет своим долгом в Интернете написать нечто на смерть Летова. Какое-нибудь суждение или, может быть, личное воспоминание. Не удержусь и я от подобного.
Я познакомился с Летовым на пике протестного движения в России в 1993 году. Дело было в начале зимы. Кровавый отблеск октября лежал на лицах моих товарищей. В Доме культуры имени Горького, недалече от Савеловского вокзала, должно было состояться любопытное мероприятие. Интеллектуальные лидеры оппозиции и рок-музыканты в ходе пресс-конференции должны были продемонстрировать общность идеалов и волю к победе. После этого планировался небольшой, по сути, закрытый концерт. Духовную оппозицию представляли три Александра: Проханов, Дугин и Казинцев из «Нашего современника». Популярным рок-идолом оказался Егор Летов. Последнее обстоятельство роковым образом сказалось на течении всего мероприятия. Ничего подобного я ни до, ни после не видел.
Еще подходя к зданию Дома культуры, я обратил внимание на некоторую нервозность, царящую у входа в клуб. Основательная толпа юных панков, человек эдак в сто, стремилась пробиться внутрь «послушать Егора». Охрана их, естественно, не пускала, ссылаясь на то, что мероприятие носит вполне себе закрытый характер и вообще: «Нечего тут околачиваться...» Панки недовольно бухтели, а я, с трудом пробираясь к дверям, успел заметить, что в сторону несчастного Дома культуры, прямо по проезжей части консолидированно, со свистом и выкриками, движется еще одна, гораздо большая, толпа молодежи.
Не дождавшись «встречи на Эльбе», я, показав на входе журналистское удостоверение, в предоставленную мне узкую щель проскользнул внутрь помещения.
В освещенном холле на втором этаже царила атмосфера светского салона. Чисто выбритый Александр Гелиевич Дугин вальяжно обращался к Александру Ивановичу Казинцеву, а оба они елейно — к Игорю Федоровичу Летову, который стоял тут же и заинтересованно кивал, ежесекундно тонкими пальцами поправляя сползающие с носа большие квадратные очки. Я поспешил влиться в эту замечательную компанию и совсем было собрался произнести нечто запоминающееся, как вдруг за спинами моих собеседников я увидел потрясшую меня картину. Через окно было видно, как в наступающих сумерках по водосточной трубе соседнего здания карабкаются с десяток довольно грязно одетых юнцов с огромными раскрашенными ирокезами на бритых черепах. Всё это напоминало лучшие кадры из фильма «Мед Макс». Группа молодых «индейцев», достигнув нужного этажа, с упорством одурманенных кошек продолжила свой путь по бровке стены.
Когда началась достославная пресс-конференция, оказалось, что здание полностью окружено. О, это был Крестовый поход детей!
С улицы раздавался характерный, похожий на звук прибоя, гул.
Казалось, всё молодое население рабочих окраин, всё ближнее Подмосковье покинуло свои подъезды и подворотни и пожаловало сюда. «Егор! Егор! Егор!!!» — неслось с улицы.
Это и был народ, в самом непосредственном, текучем, стихийном, взрывном и широком значении этого понятия.
В какой-то момент на всех этажах захрустели выдавливаемые стекла, затрещали сбиваемые с петель двери, и племя молодое, незнакомое, с матом и воплями как-то единовременно ворвалось внутрь здания.
Следом, в те же проломы и развороченные рамы, лез разгоряченный ОМОН. Это был экипированный в каски и бронежилеты, известный своими зверствами, московский ОМОН.
Прямо в клубе началось избиение младенцев.
Милицейские ландскнехты в круглых шлемах хватали и тащили куда-то рычащих и брыкающихся подростков. О стены взрывались стеклянные бутылки, а на загривки визжащих фанатов сыпались удары резиновых дубинок.
«Битва беспощадна» закончилось разгромом безоружных панков и газовой атакой ОМОНа, который не постеснялся внутри помещения применить слезоточивый газ типа «Черемуха». Как я узнал позже, почитатели Летова разбили на улице десяток автомобилей, а потом, выкинув вагоновожатого, захватили и угнали(!) трамвай.
Это великолепное бесчинство потрясло меня до глубины души. За всем за этим стоял довольно миниатюрный и обросший волосами человек с внимательными умными глазами.
Позже я еще раз обратил внимание на его тонкие костяные пальцы. Удивил меня мелкий, четкий, бисерный почерк Летова. Этот его почерк, с малюсенькими выклеванными буковками, говорил о существовании обратной стороны поэтического буйства, о наличии рациональной, организованной части его личности, противопоставленной экстатическому безумию творчества.
Где-то середине 90-х Летов попросил выслать ему в Омск рисунок со знаменосцем, рассекающим шеренги карателей. Этот мой графический лубок позднее стал обложкой альбома «Гражданской обороны» «Солнцеворот».
Примерно в те же годы я с Дмитрием Аграновским навестил Летова, который на тот момент проживал в каком-то логове на окраине Москвы. Заехали мы днем и ненадолго, но в итоге, как водится, залипли до самой темной ночи.
В течение примерно десяти часов, пока шли всякие разговоры да беседы, на скатерти среди закусок крутило пленку мое старое, раздолбанное записывающее устройство. Кое-что из записанного на той пленке привожу ниже. Летов говорил:
«Хлеб, жизнь, любовь — это единственная реальность. Это и есть Бог. Бог — это то, за что мы можем умереть навсегда, абсолютно и не требовать никакого вознаграждения не в чем — ни в жизни не после. Если это будет ясно всем, то, я думаю, после этого всё изменится.
Первый, кто это сделал, был Христос. И возникла в истории человечества религия, которая была истории вопреки. Возникла система ценностей, внутри которой человек делает всё вопреки самому себе, своей физиологии. Делает вещи, за которые он не получит никакой награды.
Да, нужно делать дело без надежды на личное спасение и благой исход. И при этом делать свое дело на полную катушку. Ведь дело всё равно останется. Так поступали великие до нас.
Смысл — это когда без тебя, без твоих личных действий смысла никакого нет. А когда его нет, тогда человек либо становится подонком и тухнет по разным причинам, или берет и делает этот смысл сам.
Я считаю, что единственный выход для человечества — создать собственный смысл бытия.
То, что показал великий философ Достоевский. Он показал бессмысленность человека относительно этой великой бессмысленности, его пустоту, но при этом и способность человека создать себе смысл.
Может быть, между жизнью и смертью разницы нет? Ты такой же остаешься и идешь дальше. На эти темы я могу бесконечно говорить. Это не метафизика. Это реальность».
Последний раз я видел Летова в начале нулевых, после концерта. Быть может, он в тот вечер смертельно устал или находился под воздействием каких-то сильных транквилизаторов. Он едва ли различал происходящее. В его облике вдруг явился блаженный странник. Передо мной согбенно стоял то ли слепой дервиш, то ли старый-старый деревенский батюшка. Но, быть может, после чудовищного концертного выплеска, после страшной растраты своей магической энергии всякий раз он был именно таков? Не знаю.
Об этом смогут рассказать люди, которые знали Игоря Федоровича гораздо ближе и дольше, чем я.
Я иду по солнечной, почти уже весенней Москве и думаю: «Нас не становится меньше. Ведь существует секретная калитка в пустоте».