Применительно к смерти слово «вовремя» всегда звучит кощунством и глупостью, особенно когда человек уходит в сорок три года, и все-таки я назову уход Летова безвременным и своевременным, даже, может быть, волевым.
Он словно приказал себе уйти – чтобы не встроиться в систему, не разрушить поздним примирением той зловещей гармонии, какой была вся его жизнь. Еще немного – гиганты медиаиндустрии начали бы выпускать его диски, и сам он как будто умиротворялся с годами. Теперь ничего этого не будет. В историю русской музыки – и общества – ушел пламенный, нереформированный, упрямый человек из Омска.
В 1994 году один из основателей НБП Тарас Рабко передал мне письмо с поездом Москва–Париж. Рабко писал: есть такой кумир молодежи, хорошо бы ты с ним познакомился и привлек в партию. В Москве нам организовали встречу в районе Измайлово, в типичной московской «двушке»: атмосфера была самая летовская, апокрифическая, в полном соответствии с репутацией сибирского панка. Когда мы с Рабко пришли, все были уже изрядно выпивши, в ванной пытались совокупляться, в кухне толпились панк-девушки, в коридоре навзничь лежал человек, через которого приходилось переступать, – и среди всего этого сибирские панки, скинув полушубки, ночь напролет яростно рубились в спорах о православии. Мы еле унесли ноги, но атмосфера этого вертепа мне понравилась – и понравился сам Егор. Наташа Медведева при первом знакомстве с ним посмотрела на него вполне уважительно – редкость почти невероятная: обычно она тут же просекала цену новому знакомому и безжалостно высмеивала его. Но в Егоре нечего было высмеять – он стопроцентно соответствовал образу, который культивировал. Помню его первое знакомство с Баркашовым, тоже в середине девяностых: Баркашов попытался его поддеть: «Что-то ты бедновато одет, что это на тебе за кеды?» Летов срезал его мгновенно и чисто: «Я одеваюсь так же, как мои фанаты, а мои фанаты – люди бедные». Эти красные и левые идеи сидели в нем необычайно глубоко – надо помнить, что его отец состоит в КПРФ. Эти идеи Егор принес в партию, из которой, кстати, никогда не выходил – я сам выписал ему билет за номером четыре. Никто не ждал, что он будет расклейщиком листовок или разносчиком «Лимонок», но благодаря ему в партию пошла радикальная молодежь, доверявшая ему абсолютно.
Помню ужасно смешную и странную сцену: Ленинские горы, смотровая площадка, май 1994 года, Летов должен был выступать перед толпой сгрузовика, на котором стояли депутат Носов, Анпилов и я. Анпиловские старушки играли на баянах. Летов растерялся – микрофон был один, второго, для гитары, не поставили, – и Анпилов встал перед ним на одно колено, чтобы держать микрофон перед гитарой. Егор выступал последним, толпа панков – изодранных, синих, настоящих – ждала его и неистовствовала: «Егорушка! Вот тебе фенечка!» После первой же песни началась настоящая истерика, все полезли на грузовик – древний и, вероятно, помнящий еще Ленина. Я кричал водителю: «Трогай!», но он не мог завестись. Водитель тоже был классический, древний, в фуфайке. «Гони!» – орал Анпилов. Мы рванули с места, опрокинулись все стойки, панки с криком «ура» бежали за нами, мотор опять заглох, и Анпилов, выпрыгнувший из кузова, пытался остановить толпу летовских фанатов, раскинув руки жестом, каким ловят кур. Все это время Летов не переставал петь. Было великолепно.
Говорили, что он обладал темной энергетикой, что вокруг него гибли люди – легендой стала его история с Янкой Дягилевой, к гибели которой он, по-моему, непричастен… Что тут скажешь? Вспомним Ницше: «Все вокруг героя превращается в трагедию». «Все идет по плану» – я больше всего любил именно эту его песню, да еще «Дурачка», хотя не слишком хорошо знаю его музыку. Я люблю не музыку, а таких людей, как Летов – упрямый панк в полушубке, безупречно последовательный в песнях, жизни и смерти.
Применительно к смерти слово «вовремя» всегда звучит кощунством и глупостью, особенно когда человек уходит в сорок три года, и все-таки я назову уход Летова безвременным и своевременным, даже, может быть, волевым.