ГЛАЗАМИ КУЗИ

Один из основателей и бывший бас-гитарист группы Гражданская Оборона Константин Рябинов, больше известный как Кузя УО, вспоминает о буднях, проведенных с Егором Летовым.

В 1989 году мы приехали на седьмой фестиваль ленинградского рок-клуба. Состав тогда был: Летов, Джефф. Аркаша Климкин, а кто играл на басе, я не помню, кто-то из Новосибирска. Джефф по какой-то причине не приехал. И поэтому пришлось мне. Мы с Летовым к тому времени уже записали «Коммунизмов» кучу. Я работал на заводе, у меня заканчивалась смена, я приходил домой, ужинал, ехал к Игорю Федоровичу, и мы там вот, значит, «Коммунизмы» и все такое... А 7 июня 1989 года мы приехали на седьмой фестиваль. Тогда же нас записали в рок-клуб. У меня до сих пор трудовая книжка там находится. Я очень долго работаю там артистом.

Так рок-клуба уже нет...

Есть! У меня стоит печать, что Ленинградский рок-клуб реорганизован в Санкт-петербургский рок-клуб.

В 1989 же году был первый концерт в Таллинне, где мы заработали по 40 рублей, потому что нам инкриминировали уничтожение какого-то очень дорогого микрофона. Аркаша играл на барабанах, Джефф на гитаре, я на басе, а Летов был освобожденным вокалистом. Примерно в это же время мы записали на точке у АукцЫона в Питере «Песни радости и счастья»...

По словам Фирсова, вы там еще болванки записали...

Нет, это были не болванки, просто Аркаша записал барабаны. Потом еще были какие-то концерты в Москве. Там уже Зеленский появился. Вот хронологию совсем не могу восстановить. В общем, как-то плотно все происходило.

А потом Игорь Федорович сказал, что все, никаких... Как-то он это мотивировал. Видимо, он до сих пор это помнит. Я не думаю, что это было связано с какими-то внешними обстоятельствами. Это внутри у него что-то.

Усталость?

Может быть. Ну вот решил так человек. А я что — пожалуйста, хорошо, заканчиваем, о’кей. Закончили. Надо что-то делать. Ну вот. Фирсов уезжал в Париж и предложил мне остаться у него, записывать кассеты на потребу широких слоев населения. Там, кстати говоря, еще работал Вова Матушкин. Он разносил кассеты по ларькам. Сейчас он играет на гитаре в ансамбле Маркшейдер Кунст. А тогда у него была эстетика Роберта Смита (Robert Smith, The Cure). Я вставал часа в два и начинал тиражировать Любэ, Газманова, Юго-Запад, Чудо-Юдо, Водопады им. Вахтанга Кикабидзе ну и, разумеется, Гражданскую Оборону. Потом приходил Роберт Смит и все забирал.

Летов в это время в Омске болел энцефалитом и писал «Прыг-Скок». Он приехал в Питер то ли в конце августа, то ли в конце сентября и привез уже готовый материал. Ну не совсем готовый — то, что получилось. А приехал он давать концерт. Это был самый последний квартирник у Филаретовых. Тогда Света Лосева сказала: «Все, мальчик из коротеньких штанишек вырос!» Там потому что люди в проеме двери, это просто были головы такие, то есть они лежали друг на друге в двери.

В 1992 году мы писали в Омске «Сто лет одиночества». Я очень люблю этот альбом. У нас было два магнитофона «Олимп», для поддержки еще какие-то катушечные магнитофоны. Тогда уже появился ПХ-1000 — один из самый первых наших процессоров. Какие-то примочки совсем простецкие. Сначала были записаны барабаны... Я могу привести пример, вот «Вечная весна в одиночной камере»... а, но там барабанов нет... «Свобода»... она тоже без барабанов... Ну, допустим, «Глина научит». Да! Сначала Летов записал барабаны, потом записали одновременно бас и гитару от начала до конца (переписать невозможно), а потом уже вокал, клавиши и все. Мы долго все это писали. В какой-то момент у нас кончились деньги. Нам иногда даже нечего было жрать, честно говоря. У меня случился первый приступ этого кишечного дурацкого заболевания. Я загремел в больницу. Но к тому моменту «Сто лет одиночества» уже было практически закончено.

Как появилась книжка «Русское поле экспериментов»?

Вот это уже не ко мне вопрос.

Ну там же твои стихи...

Да... Игорь Федорович, видимо, испросили моего согласия. Не помню точно. Ну примерно так: «Давайте издадим книгу. Я, Янка и Вы». — «Да пожалуйста». Ну и все. Там какие-то две встречи с корректорами — и книжка вышла. Как раз осенью 1993 года. Потом случились известные события. И мы решили снова играть — революция на дворе, не дома же сидеть!

А как вы писали «Солнцеворот» и «Невыносимую легкость бытия»?

Ой, это очень сложная вещь, это технология настолько сложная... Это когда записаны восемь голосов...

...И шестнадцать гитар...

Шестнадцать гитар это ладно, но с голосами у нас в основном была не то чтобы проблема, а основная работа.

Восемь голосов Летова?

Восемь или шесть, не помню, иногда шесть, иногда восемь... Ромыч в 1993 году записывал альбом, там звукооператор была какая-то барышня...

Эвелина.

Да, Эвелина. Он пел, видимо, на одной дорожке одно, а на другой дорожке другое, а потом Эвелина взяла и совместила эти дорожки. Вот я так понимаю, для себя. Получилось, что человек поет двумя голосами. Игорь Федорович это услышал, и у него возникла идея записать восемь голосов. Это можно понять в каком-то смысле, можно понять раздвоение личности, но развосьмиреиие! Это тяжелая работа. По две секунды вычленять из шести голосов и складывать их каждый день.

А ты этим занимался?

Мы занимались этим вместе. Летов спел шесть раз одну партию на разные голоса, а я занимался тем, что говорил: «Может быть, этот убрать и это вставить? Может, этот голос не надо? Вы знаете, по-моему, лучше так. Не правда ли? Ну да, так, по-моему, лучше». То есть я сидел и по восемь часов слушал шесть голосов Летова одной песни. Нет, это замечательно, это звучит великолепно, но это настолько титанический труд! Я уж не говорю про труд Игоря Федоровича.

И все это вы делали без компьютера?

Как же-с, a «Alesis»?

А разве это компьютер?

Ну это такая многоканальная хрень. Я с ума сходил. Я ехал на троллейбусе в ад. Я серьезно тебе говорю. Это был АД! «А вот так если? А может вот так? А может тут хрипотцы вот этой?..» Я уже ничего не слышу... и коньяк уже все... надо опять за коньяком... Стояло полкомнаты пустых бутылок из-под коньяка... По две, по одной секунде, по полторы... В этом что-то есть, конечно... Но это было невыносимо...

С гитарами все проще происходило. Они там все в одной частоте играют, и не разложить их было, потому что оборудование не позволяло. Их просто навалили одну на другую и получилась одна такая... гитара. Гитара и гитара — «рррры». Там не понять что. Вот если бы объем... Но тогда еще не было возможности расширить.

Расскажи про ваши гастроли в Америке.

Да чего — приехали в Америку. Встретили нас нормальные ребята, отвезли в Нью-Джерси, поселили в гостинице, как оказалось потом, вместе с театром Романа Виктюка. Я охренел, когда утром узнал об этом. Там разница часов сумасшедшая, я просто захотел спать. Глаза закрывались, и все. Все ушли куда-то гулять, я лег себе спокойно и тупо проспал практически до концерта. Мы играли в каком-то небольшом клубе в центре Нью-Йорка. Клуб был заполнен примерно наполовину.

Многие не пришли, потому что не поверили, что мы приедем, что такое вообще возможно. Когда стоишь на сцене, вообще не понятно, где ты находишься — в Москве, или в Нью-Йорке, или в Новосибирске... Концерт и концерт. На следующее утро я просыпаюсь, все спят. Один Марк глазами мне очень выразительно моргнул, мы с горем пополам через несколько часов купили опохмелиться и уехали в Балтимор, где, собственно, неделю и прожили, потому что все остальные концерты обломались.

Вообще, мне всегда все это было чуждо. Не могу я играть куплет-припев. Мне это скучно...

7 января 2007 года, Санкт-Петербург

Изображения