Вечная весна в одиночной камере

Начало нынешнего века для рок-н-ролльной России — пора юбилеев. Маститые музыканты один за другим справляют N-летия своих групп, принимают поздравления с личными круглыми и солидными датами. Для кого-то это повод для торжества, для кого-то — время подведения итогов. Кто-то уже стар, а кто-то вечно молод... И только ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА, как обычно, выламывается из общего ряда, и 20 лет со времени ее основания (как и 40-летие Егора Летова) не воспринимаются умом и не ощущаются душой. И как дата, и как повод, и как факт.

Причин абстрактности для ОБОРОНЫ этих юбилейных цифр — несколько, и ни одна не главнее другой. Можно сказать, что квинтэссенция активности группы и ее наибольшего влияния вместилась, по сути, всего лишь в 5 лет: с момента легендарного и скандального выступления на I Новосибирском рок-фестивале весной 1987 года (которое в дальнейшем дало повод повторять в самых разных контекстах расхожую формулу: «Настоящий панк в России существовал всего 25 минут», — даром, что формально это была вовсе не ОБОРОНА, а Егор Летов + музыканты дружественного ПИК & КЛАКСОНА) — и до выхода в середине 1992-го последнего великого альбома «Сто Лет Одиночества» (и это опять — на этот раз уже — была не ОБОРОНА, а проект ЕГОР И ОП...ДЕНЕВШИЕ). Дробность периодов и мозаичность названий и составов затрудняют подсчеты, но ни до, ни после этих пяти лет ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ не любили столь истово и не преследовали столь яростно, не вгрызались так глубоко в персону и идеи Летова, не поднимали его на щит и не винили во всех представимых грехах. Вот и еще одна причина неявности юбилейных скруглений: дотошные исследователи и упертые любители легко перечислят все альбомы и ПОСЕВА, и КОММУНИЗМА, и других Летовских проектов, назовут имена, фамилии и прозвища всех музыкантов, не-музыкантов и просто сочувствующих, кто входил когда-то в состав ГО или околачивался поблизости, — но, по большому счету, ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА всегда приравнивалась лишь к нему, к Летову, и ни к кому больше. И это абсолютно верно, и любая статья о группе неминуемо превращается в исследование личности и деяний ее основного столпа, потому что даже идеи, заимствованные Летовым у кого-то иного, неизбежно перекраивались им под себя, многократно усиливались и широко транслировались от его собственного лица. Дело тут не в неоспоримом лидерстве Егора в рамках любого из известных бэндов, к которым он имел отношение, не в его таланте и харизматичности, и даже не в той убедительной мощи, с которой происходила трансляция. Дело в том, что Летов для большинства — от рядовых фанатов до мудрейших критиков — всегда был, прежде всего, именно что носителем идеи. Не музыкантом, не певцом, не поэтом, не исполнителем — нет, идеологом. Почитайте статьи, сравните интервью (и того, и другого — море разливанное): сколь немногие рассуждают и спрашивают Егора об искусстве! Постоянный рефрен, какой-де Летов начитанный и образованный, и какая у него огромная коллекция пластинок — лишь антураж, сотрясение воздуха, повод для странноватого мостика к тому, что с умным человеком и говорить надо об «умном», то есть о политике, философии, социологии, религии... Может, оно и верно; может, подвох в том, что музыкальные вкусы Летова далеко не всем понятны (кроме пресловутой советской эстрады 50-60-х, в его личном топе значатся группы, которые знает не так-то много народу, а коль знает, так не слишком-то в них врубается); да только четко вырисовывается вывод, что на протяжении всех этих лет Егор был — и остается, и это третья причина, если возвращаться к ним, — не более чем символом. Символом чего, — каждый выбирал по себе: панк-рока, анархии, андеграунда, суицида, протеста, антикоммунизма, коммунизма... А человек-символ может быть героичен или жертвеннен, свят или проклят, — только вот подлинным, реальным человеком ему быть не должно. Потому Летова на концертах не слушают, а воспринимают и созерцают, и рвутся на сцену, чтоб пощупать миф, а не прикоснуться к теплой, настоящей руке; потому всякий знает наизусть пяток песен ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ, и любит покричать их по нетрезвому делу под худо настроенную гитару, и поскандировать «Панки, хой!», — но мало кто берет на себя труд понять, про что, собственно, повествует песня «Все Идет По Плану», и по какой такой причине батюшка Ленин разложился именно на плесень и липовый мед, — и что это за дома, полные розовых людей, отчего вечность пахнет нефтью, и каким образом злая собачка умерла восвояси, безусловно являясь к тому же тринадцатым апостолом. И спрашивают: «Егор, что ты думаешь о ...», а не «Егор, а почему?..» Потому что потому.

А ведь в лучших своих интервью Егор Летов — Игорь Федорович Летов, младший брат знаменитого авангардно-джазового саксофониста Сергея Летова, ценитель и литературы, и поэзии, один из любимых писателей коего Достоевский, а поэтов — Введенский, — рассказывает интереснейшие вещи именно об искусстве: об атональности как способе организации музыкальной ткани, о разнице между английским и американским видением рока, о психоделии и ранних гаражниках, о своем понимании литературных текстов, — рассказывает с удовольствием, увлечением и знанием дела, с радостью от того, что его в кои-то веки спросили об этом. И пусть он никогда не оперирует самим термином «искусство»; пусть творчество для него — прорыв, скачок в неведомые дали, ниже кладбища, выше солнышка, и поэзия — езда в незнаемое (словами также любимого им Маяковского), и процесс писания песен, музыки — шаманство, медитация, прямой контакт с космосом (любовь, кстати, — тоже); пусть натуральная звуковая грязь всегда была ему ближе отточенности музыкальных изысков, а неумение играть и петь не причислялось к человеческим недостаткам; пусть для него вершина в оценочной шкале творений характеризуется словом «Настоящее» (всегда с большой буквы), да и рокер, в его понятиях, — нелюдь, то есть не-человек, а значит, существо вне любого прикладного контекста... Пусть так. Но ведь невозможно не заметить, что Летов — отличный, талантливейший мелодист! Косвенным признаком этого служит та самая популярность его песен мимо понимания текста, которая приводит и к хоровому пению в подворотнях, и к серии Трибьютов — благодарный материал, как правило, убитый чужим воплощением, потому что мало написать хитовую песню, надо ее уметь и спеть, и сыграть, и осмыслить, и понять... У Летова превосходный голос: можно послушать и авторский сольник «Вершки И Корешки», и фирсовскую акустическую запись «Русское Поле Эксперимента», чтоб, отвлекшись на время от фирменных Летовских форсажей, надсадного крика и яростного ора, услышать роскошный глубокий голос, большой диапазон, способность тонко интонировать... Знаю людей, могущих снимать вокальную манеру Летова достаточно близко к оригиналу и даже исполнять полноценную программу из его песен, — они всегда, коли уж берутся за «Русское Поле» или «Мясную Избушку», ставят эти песни последним номером: после них голос садится примерно на сутки. Летов иной раз поет эти громадные, тяжелейшие не только для восприятия, но и для исполнения вещи в середине программы, — поет запросто, и его хватает еще на час... Летов — интереснейший автор: не только умелый коллажист, но и новатор, выработавший на основе изначально чужих поэтических приемов собственную манеру письма, свой особенный язык: мало что в песнях и стихах, но и в устной и письменной речи (особенно это видно в тех его интервью, которые он посчитал нужным взять сам у себя); за исследования его творчества пока брались немногие (Алексей Курбановский, например), и оно еще ждет своих диссертантов.

Или не стоит, может быть, поверять алгеброй гармонию? Искать смысл, сравнивать словесные конструкции и мелодические линии, выискивать прототипы и отсеивать оригинальные находки? Все равно ведь приходится констатировать, что главное, что привлекает и будоражит в Летове, — это его личность. Его энергетика — сценическая, прежде всего. Его уникальный драйв, который распределяется среди внимающих по двум отчетливо раздельным потокам: негатив и позитив, некрофилия и оптимизм, суицидальность и жизнеутверждение. Чернушный вариант почему-то всегда всасывался более жадно и смаковался с наибольшей тщательностью. С цитатами, примерами и упреками. Обильность инвектив в его текстах была предметом восхищения эстетствующей богемы (которая по той же причине сейчас обожает ЛЕНИНГРАД) и городской шпаны (у коей в кумирах равнозначно гулял СЕКТОР ГАЗА). Особенно на ура лихие рефрены вроде «Пошли вы все на х...!», «Винтовка это праздник, все летит в п...ду!» или «Все в порядке, за...бись!» шли в середине-конце 80-х — как символ перестроечной свободы или, соответственно, непростительной вседозволенности; это было необычно, эпатажно, круто. Не так-то просто было разглядеть, что для Егора-поэта, Егора-песнетворца мат всегда оказывался всего лишь одним из средств выражения чувств и описания состояний; слова в ряду слов, откуда в нужный момент берется единственно нужное, максимально достоверное в требуемом контексте: пограничные состояния (надо ли говорить, что в те времена гонений они были для Летова постоянны?) описываются пограничной лексикой. Максимально острая часть дома — громоотвод. Когда на тебя рушится стена, едва ли ограничишься слабым «увы». Надо еще помнить, что древнейший смысл мата — сакральность: это слова-заклинания, слова, описывающие потаенное, смутное, скрытое, запретное. И она из главнейших функций Летовских песен — медитация, ритуал, шаманизм, заклятие духов, если угодно. Связь с космосом, с иными структурами бытия. Это особо заметно в альбомах «Прыг-Скок» и «Сто Лет Одиночества», где и музыка от линейного мелодизма уходит в психоделику, размывается стеной звука, и текст отсылает к древним заклинаниям-заговорам, но и в ранних песнях и программах медитативность тоже есть, она просто не так явна. И классические альбомы ОБОРОНЫ 1988 года (пост-панк-готические, однокрасочные), и столь же хрестоматийные 1989-го (почти нойзовые, нарочито грязные), — все притапливающие валом звука мелодические линии и заставляющие мучить воображение в тщетной попытке разобрать текст — из этой истории. Да и ранние КОММУНИЗМЫ, коли уж на то пошло, сделаны в этой же технике, сродственной самодельной практике сосредоточенного повторения любого слова раз сто подряд: тогда это слово неизбежно станет абсурдным, новым, лишенным въевшегося смысла. В КОММУНИЗМАХ бралось «расширенное слово» (советская эстрадная песня, пропагандистское стихотворение, трибунная речь) — и проговаривалось, пропевалось, воспроизводилось именно на уровне медитации с целью вывернуть наизнанку и показать суть. Суть часто оказывалась нелепа, но еще чаще — страшна: в поздней, совсем не смешной «Хронике Пикирующего Бомбардировщика» изначально благостный книжный фрагмент про пойманного и съеденного Мересьевым ежика одной лишь интонацией заставлял трястись от отвращения и ужаса. Летов на сцене (с группой) в тот период — чистый шаман: то дикие метания и падения, то странная, не вяжущаяся со смыслом песни, угловатая, безумная пластика, кружения по периметру подобно зверю в невидимой клетке, — двинулось тело кругами по комнате, без постороннего усилия, само по себе...

То, что пугает, неизбежно связывается с разрушением, а пуще того — со смертью, которая страшит всех без исключения. Летов — анархист, Летов — певец суицида: привычные ярлыки. Только анархистом в русском понимании он, в общем-то, никогда не был. Что такое бунт в исконной народной интерпретации? «Царя-батюшку грохнуть, царицу-матушку трахнуть», — и на их место сразу же посадить своих выдвиженцев, установить новый порядок. Не выходя за рамки тоталитаризма. «До основания, а затем...». Для Летова-творца «затем» нет никакого стройного внешнего плана, а внутреннее движение, направленное вечно «за флажки», за все известные измерения — путь более Бодхисаттвы, чем батьки Махно (стоило бы поразмыслить на тему, каким образом Летов, пользуясь почти теми же источниками и даже приемами, что и Гребенщиков, пройдя весьма похожими тропками, достиг совершенно иных результатов). Что до суицида, то бесстрашие перед ликом смерти не означает ее воспевания. «Лишь калитка по-прежнему настежь, лишь поначалу слегка будет больно» — да, но возврата все равно нет. Егор не пугает, но и не прельщает («покончить с собой — уничтожить весь мир»: истинно людская правда), в его песнях смерть стоит в одном строгом ряду со всеми прочими проявлениями органической жизни, и тем самым лишается своей жуткой особости. Смерть везде, — значит, ее нет. Если кто-то умер у тебя на глазах, а ты остался таким же, как и был, — значит, ты ничего не понял ни про жизнь, ни про смерть. Надо осознать постоянное, неизбывное ее присутствие, чтоб перестать мучиться бытовыми проблемами и всем прочим, не относящимся к эволюции души. Закончить, наконец, выдавливать в себе раба, и начать раба в себе отрицать. Это тоже свобода. И способ ее достижения у каждого свой, но расплата за обретение всегда одна и та же — одиночество. Не только непринадлежность к толпе, но и невозможность иметь друзей. Близких людей. Любимых. Нормальная судьба всякого большого художника. Обыденный его крест.

А строчки из песен в обвинение или оправдание можно приводить любые. Ведь интерпретация тоже сугубо индивидуальна, и каждый берет свое там, где видит свое. Недаром одна из самых частых песенных цитат из Летова — «Я иллюзорен со всех сторон», а из других источников — выработанная кем-то формула: «Что такое Егор Летов, не знает никто». Я не проницательнее других, я тоже не знаю. И можно ли препарировать живого человека? Но артист всегда публичен — в этом тоже его одиночество, — и, если незауряден, обязательно подвергается искуствоведческой вивисекции (не говорю о жизнеописательной, часто творимой презренными методами папарацци). Насколько корректной и беспристрастной, — это зависит уже не от него.

Если говорить о духовном росте, об эволюции Летова-художника, то, анализируя альбомы от первых к последним, можно заметить удивительную вещь: Егор живет наоборот. Совершая постоянные прыжки от частного к общему, от мира к надмирному, от быта к бытию, снимая с себя оболочку за оболочкой, слой за слоем. Первые 10 лет это движение шло со всё возрастающей скоростью. Взросление на совковых реалиях, эпатаж, политический памфлет, нигилизм — ПОСЕВ, ранняя ОБОРОНА — пролетает резко и проходит без осложнений, как ветрянка, оставив, возможно, лишь два-три струпа на теле. Стоп! Наступившая взрослость, не помедлив, начинает разматываться назад, отрабатывая и отбрасывая все мифы всевозможных возрастных этапов, в том числе социально обусловленных. За пару лет от себя отстреливается «Хроника...» как настоящая война с ее психологией и мифологией, и «Солдатский Сон» как война понарошку, глупые дембельские песни, магией голоса поднятые до реальных, больных чувств... обе войны прожиты не в реальной жизни, но обе — всерьез. Отработаны, взвешены, отмерены и разделены. «Лет Ит Би» — хипповая, уличная юность, светлая, наивная и прекрасная, с прозрачной музыкой и мантрой про Бетти и Джека на коллективно-бессознательный мотив «Lady In Black» URIAH HEEP, выламывающейся в дворовую «Стоп Для РОЛЛИНГ СТОУНЗ» — тоже про войну, но уже ненастоящую, мальчишески романтизированную. Выход в позднее детство — еще всего лишь внешнее, знаковое. Но и эту шкуру — долой, и дальше идет «Прыг-Скок» с подзаголовком «Детские Песенки»: Маленький принц из сказки для взрослых, плюшевый мишутка и червячки из детских снов, «на цыпочках подкравшись к себе, я позвонил и убежал» — детство надо трогать лишь так, ибо оно хрупко и непознаваемо: среди детей нет аналитиков, — и весь этот цветной мир (раньше красок не было, песенный мир Летова казался черно-белым с редкими привнесенными вкраплениями неуместных цветов) обрамлен языческими, шаманскими, психоделическими вещами-заговорами-заклинаниями «Про Дурачка» и «Прыг-Скок», — и частное человечье детство тем самым обращается в зарю всего человечества. И далее — «Сто Лет Одиночества»: через мучительную потерю Янки, как защита, и обрыв, и реквием (не только «Офелия», но и весь альбом, если вслушаться) — падение в эмбриональное состояние. «Первый срок отбывал я в утробе, ничего там хорошего нет» у Высоцкого и «Вечная весна в одиночной камере» у Летова — это об одном и том же, хотя и очень по-разному. После этого, последнего броска — какие слои снимать, куда выпадать дальше? Только в новое рождение, другую жизнь...

Многие помнят шок от политической переориентировки Летова в 1993-94 годах, от его «Русского прорыва», публичных речей, новых сподвижников и деяний. Многие тогда от него отвернулись. Кто-то увидел в нем предателя воспитанных им же идеалов анархии и протеста; кто-то недоуменно осознавал, что строчки «при коммунизме все будет за...бись» и другие подобные теперь нужно воспринимать не как изощренную издевку, а в буквальном смысле; кто-то посчитал, что Егор «продался» и занимается саморекламой... Я не собираюсь его защищать и толковать лишь в его пользу то, что он тогда говорил и делал: за все, что не касается мистических сторон бытия, человек может и должен отвечать сам. Но почему-то никто не додумался сопоставить этот непонятный период с возрастом Летова. На пороге тридцатилетия человек часто обнаруживает в себе творческий спад, мучительно переоценивает жизненные ценности, сомневается в правильности избранного дела, ищет новые пути самореализации. Из метафизической утробы Егор вывалился вот в такую свою новую жизнь; не научившись еще заново творить, не найдя пока нового себя, направил силы, энергию, мысли, требующие выхода, вот в это русло. Да, конечно, все мы в ответе за тех, кого приручили, но вспомним еще раз о том, что творчество людей, подобных Летову, крайне индивидуалистично (и поэтому ему в середине 90-х так плохо удавались массовые гимны и марши): для тех, кому в ОБОРОНЕ кач важнее смысла, политические метаморфозы Егора не стали определяющими, а рефлексирующие чистоплюи вообще-то должны бы уметь обходиться без духовных подпорок в лице музыканта, только что пережившего острейший возрастной и творческий кризис.

Егор выбирался из него долго, поэтапно и медленно. Темп взят совершенно иной, разгон идет вовсе не со старта. «Солнцеворот» и «Невыносимая Легкость Бытия» — альбомы с чрезвычайно откровенными названиями, но по наполнению и силе не идущие ни в какое сравнение с предыдущей парой. Тщательная работа над реставрацией и изданием старого материала: воссоздание и анализ былого себя. «Звездопад» — меланхоличный сборник кавер-версий. Зарубежные гастроли как проба на излом. Снисходительное разрешение на Трибьюты как один из методов посмотреть со стороны на былое своё. Интервью Летова последних лет посвящены творчеству; недавние его музыкальные эксперименты (например, альянс с братом Сергеем) демонстрируют зрелость. Долгожданный новый альбом с как всегда многозначительным названием «Долгая Счастливая Жизнь» вышел в юбилейное полугодие. Можно искать и находить в этом любую символику. И вообще что угодно. Егор Летов все равно будет делать только то, что он может, хочет и способен делать.
И на все вопросы отвечать: всегда живой.

Екатерина БОРИСОВА

Изображения