Воспоминания. Олег Коврига

Когда я вспоминаю своих товарищей или просто знакомых, в голове моей в первый момент возникает некая размазанная картина, почти всегда озвученная даже не самим голосом этого человека, а чем-то, предваряющим его. Например, если я вспоминаю Аню Герасимову (Умку), я в первую очередь слышу напор, ударную волну, идущую впереди её голоса. Свинью я, почему-то, вспоминаю смеющимся, а своего дружка Славу — заикающимся перед тем, как он начинает говорить. А Янку я, почему-то, вспоминаю в полной тишине, — она просто молчит, и внимательно смотрит.

Башлачёвские слова из песни «На жизнь поэтов»: «...подняв свои полные вёдра внимательных глаз» — по моим ощущениям, больше всего подходят именно к ней. Хотя я, как ни странно, не считаю её выдающимся поэтом и Автором. Для тая она, скорее, младшая сестрёнка. Добрая, честная, хорошая сестрёнка, которой не хватило тепла.

Янку я впервые увидел на очень странном концерте, который Берт устроил в аудитории автомеханического института. Аудитория была довольно большая, а публики — всего человек тридцать. Тем не менее, это был нормальный электрический концерт ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ и Янки со всеми необходимыми атрибутами. Но у меня было такое ощущение, что я пришёл к ребятам на репетицию, и зал как таковой вообще отсутствует. Особенно это чувствовалось по отношению к Янке, потому что когда она не пела, а просто играла ритм. Янка смотрела на публику. Причём, смотрела не на публику-толпу, а на отдельно взятых людей, как человек пришедший в гости в незнакомую компанию, чувствующий себя при этом не очень уютно и пытающие найти для себя хоть какую-нибудь точку опоры.

По-моему, она никогда и не ощущала себя артистом, стоящим на сцене.

После концерта около метро «Красногвардейская» мы пили спирт, который мне тогда выдавали на работе как химику, — и вдруг очередная бутылка разбавленного спирта, охлаждавшаяся на кухне под водой, исчезла в неизвестном направлении. Мне абсолютно не было жалко спирта, которого я тогда получал действительно много, но было очень обидно, что такой факт вообще произошёл, тем более, что каждый мог наливать себе сам, без всяких ограничений. Потом я долго пытался понять, кто же это мог сделать — и методом исключения решил, что единственным кандидатом остаётся Дима Даун, ставший потом гитаристом РЕЗЕРВАЦИИ ЗДЕСЬ. За всех остальных я просто мог поручиться, что им бы и в голову не пришло воровать у товарищей бухло. Правда, и Диму я представлял в этой роли с большой натяжкой, потому что, несмотря на все свои недостатки, он был вполне добродушным парнем.

А на концерте в ДК МЭИ вдруг кто-то упомянул про Диму в присутствии Янки. Я проворчал, что «всё бы ничего, но, по-моему, это он тогда спёр спирт из-под крана». А Янка покраснела — и говорит: «Нет, это не он. Это Пятак спёр. Мы поом пришли домой, — и он его достал. А мы даже и не знали, что сказать». Тут я вспомнил, что давал этому Пятаку штук десять кассет, которые в 89-м году были весьма ценной вещью — и говорю: «Слушай, а может, ты попробуешь там, в Новосибирске, позвонить ему и забрать кассеты?» А она отвечает: «Я, конечно, позвоню и скажу ему — Пятак, сука, отдай Олегу кассеты! Но ведь он всё равно не отдаст. Такой уж это человек».

В общем-то, я очень мало с ней общался, — и вспоминать мне почти нечего. Янка была человеком скромным, и ничего особенного в моём присутствии не делала и не говорила, хотя у меня было ощущение, что если бы судьба свела нас ближе, то именно с ней мне было бы общаться намного проще, чем с большинством музыкантов.

В 88-м году Коля Рок-н-Ролл появился в Москве со своим другом-музыкантом Витькой Пьяным. Мы с ним сидели на Шаболовке у Максима Ляшко. Перед этим Макс и Коля пели песни — и Коля, который тогда любил импровизировать и гнать всё, что придёт в голову, пел: «Витьку Пьяного люблю. Так люблю, что не съем!» А потом мы, естественно, водку пили, — и Коля всё время подначивал этого бедного застенчивого Витьку (пьяного, естественно, как и все мы в тот момент). Сначала Коля раскручивал Витьку на рассказы про тёщу тётю Капу, которая говорит ему: «Витя, ты — плохой папа!» А потом стал приставать: «Ну, а про любовь, про любовь-то свою расскажи!» Витя долго отмахивался, а потом стал что-то сбивчиво говорить про Янку: «Понимаешь... Ангедония! У человека сердце кровью обливается, а этот (презрительный жест, показывающий круглые Летовские очки) — не понимает, мучает её!». Вообще-то я стараюсь в чужую личную жизнь не лезть, но когда Янка померла, я эти слова вспоминал.

Круг поклонников у ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ и Янки примерно один, но за песнями у Янки и Егора стоят совершенно разные вещи. В одном из «УРлайтов» было интервью с Летовым ¹, в котором он сам совершенно верно определил главное, что отличает их друг от друга, как людей:

— Мы с Янкой часто спорили. Она говорила, что человека стоит пожалеть уже за то, что он родился. А я наоборот, считаю...

Егор Летов, безусловно, искренний и талантливый автор. По-моему, более талантливый, чем Янка. Он действительно переживает то, что поёт. Но при этом абсолютно не может сопереживать кому-то другому, и абсолютно не отвечает за свои слова. Надо сказать, что в основной своей массе рок-музыканты вообще являются карикатурой на человечество, сочетая ранимость по отношению к самому себе и почти абсолютную неспособность проявить сочувствие к кому-то другому. А муки совести — это всего лишь одно из проявлений похмельного синдрома. Янка как раз была редким исключением (к счастью, не единственным). Она людей любила и жалела. При этом мне кажется, что чувство иронии и самоиронии у неё почти отсутствовало. Это спасительное чувство вообще в большей степени свойственно жителям больших городов западной части России, и в меньшей степени — тем, кто родился, например, в Сибири. Если бы Янке повезло, и она попала бы в среду, которая могла бы её согреть, всё могло бы быть по-другому. Но она жила среди рок-музыкантов, которые заражали её своей болью, отсасывая её тепло и не давая взамен того, что могло бы согреть саму Янку.

Вот так вот я про неё думаю. Хотя, возможно, всё это не более, чем мои домыслы.

2001 г., Москва.

Изображения