«Юродство» в поэме Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» и в поэзии Егора Летова

Едва ли не каждый автор, пишущий о Венедикте Ерофееве и его поэме, считает необходимым упомянуть о юродстве, имея в виду культурную традицию, восходящую к древнерусской словесности.^[1]

Первоначально юродство — это культурный феномен, характерный для средневековой Руси. А. М. Панченко выделяет следующие сущностные, содержательные и формальные черты древнерусского юродства:

1. Амбивалентность: юродивый принадлежит миру антикультуры, одновременно опираясь на нравственные ценности христианства.

2. Зрелищность. Сочетание критики действительности, не соответствующей христианским нормам, и заступничества, бунта и смирения.

3. Приемы самоунижения, мнимого безумия; презрения к общественным приличиям, эстетика безобразного; аскетизм и нагота; использование особого языка, косноязычного бормотания, сходного с языком детей.^[2]

Юродство в литературе выделяется уже на основании этих признаков, однако проявляются они в соответствии с законами литературного бытия, то есть это может быть герой-юродивый и связанный с ним комплекс мотивов (например, у Достоевского), особый язык (у Хлебникова) и т.д..

Задача данного исследования — попытаться выявить основные формы литературного юродства в поэме В. Ерофеева и в поэзии Егора Летова, их значение, а также причины обращения к ним интересующих нас авторов.

Новизна работы состоит прежде всего в сравнительном аспекте, который позволяет определить своеобразие функционирования изучаемого феномена в различных художественных системах.

Творчество Егора Летова — одно из самых показательных проявлений рок-культуры 80-х годов. Близость внутренних установок героя поэмы Венедикта Ерофеева идеям контркультуры была отмечена Н. В. Живолуповой, выделившей такие объединяющие черты, как «позиция тотального отрицания навязываемых идеологических, нравственных, художественных ценностей, уход в царство тёмной меонической свободы».^[3]

Именно подобная близость обусловила использование сходных художественных приёмов, мотивов, в том числе и связанных с юродством.

Итак, мы можем выделить следующий ряд «юродских» мотивов:

1. Мотив самоуничижения, самоглумления.

Веничка часто называет себя (иногда вслед за другими) сиротой, примитивом, дурным человеком, «легковеснее всех идиотов, но и мрачнее всякого дерьма».^[4] У Летова похожая система мотивов представлена в песне «Прыг-скок»:^[5]

Сядь на лесенку,
Послушай песенку
Сухого колодца
Виноватого уродца

Мотив самоуничижения сохраняет свою изначальную функцию. Однако у Летова он часто политизируется, идеализируется:

Каждый может в меня насрать,
Каждый может в меня нассать,
Я набит говном по горло
Я общественный унитаз
Мне велели — я ответил «Есть!»

(«Есть!»)

2. Мотив мнимого безумия.

Венедикт Ерофеев: «с извечными законами бытия нам дуракам, не совладать», «я и дурак, и демон и пустомеля разом».

Егор Летов: «Я ищу таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных»; «Ходит дурачок по лесу, ищет дурачок глупее себя».

По мнению А.М. Панченко, смысл данного приёма заключается в том, что «дурак», который признал себя дураком, перестаёт быть таковым,^[6] т.е. претендует на особую мудрость.

Однако этот мотив и у Летова, и у Ерофеева связан не только с юродством, но и с традицией абсурда, а шире — со стремлением к антирационализму. Например, Веничка, желая попасть в Кремль, всегда попадает на Курский вокзал — ситуация, напоминающая главу «Сад, где цветы говорили» из «Алисы в Зазеркалье», когда Алиса хочет добраться до вершины холма и всё время выходит к дому. У Е. Летова в силу специфики стихотворной формы абсурд выражен ярче всего на лексическом уровне.^[7]

3. Презрение к общественным приличиям.

В юродстве эстетика безобразного связана с приматом этики, духовного начала.

Этот мотив более последовательно представлен в поэзии Егора Летова, впитавшей в себя традиции русского футуризма и панковской культуры, и проявляется как в использовании ненормативной лексики, так и в натурализме, о чём можно судить уже по одним названиям песен: «Мы в глубокой жопе», «Нас из жопы высрут вон», «Жрать», «Мне насрать на своё лицо».

Венедикт Ерофеев также широко использует ненормативную лексику и элементы натурализма, но для него характерна такая черта, как деликатность, не свойственная юродству.

И в поэзии Егора Летова, и в поэме Вен. Ерофеева разнообразно представлена критика разных сторон действительности. Например, у Летова этот аспект проявляется в самих названиях и рефренах песен: «Убей в себе государство», «Здесь стыдно быть хорошим», «Я всегда буду против», «Хороший царь и знакомая вонь» и т.д. Это и политический протест, и протест против равнодушия, сытости и неприятие бессмысленных смертей.

У Ерофеева основной приём критики действительности — гротеск. Гротеск в поэме представляет собой отдельный предмет для разговора, поэтому отметим лишь такую отличительную его особенность, как направленность не только на окружающую реальность, но и на самого себя. (Например, эпизод увольнения в главе «Новогиреево — Реутово».)

Юродство — это единство бунта и смирения. Для лирического героя поэзии Егора Летова смирение абсолютно не свойственно. Смирение — объект изображения, обличения, поэт отождествляет смирение с равнодушием, например, в песнях «Отряд не заметил потери бойца», «Как листовка, так и я», «Какое мне дело — я буду молчать». Что же касается подвига, то он для Е. Летова заключается в противостоянии «системе», «государству».

Но и для Венедикта Ерофеева характерно не только малодушие и пафос неучастия, но и «энергия бунта», отмеченную Г. Померанцем.^[8] И для Венички также ненавистно равнодушие: «Я презираю поколение, идущее за нами. <...> Я не говорю, что мы в их годы волокли с собой целый груз святынь. Боже упаси! — святынь у нас было совсем чуть-чуть, но зато сколько вещей, на которые нам было не наплевать. А вот им — на всё наплевать».

Говоря о «Москве — Петушках», следует отметить, что мотивы юродства практически исчезают ближе к концу. Смерть Венички можно истолковать как неизбежный итог, ожидающий всех «смирившихся», а гротескный образ ангелов с шилом в руках — как результат релятивизма, и, в первую очередь, релятивизма этического.

Рассматривая поэзию Егора Летова, нельзя не сказать об особом языке, который поэт пытается создать, следуя традициям футуристов, обэриутов и русского юродства, приближая его к языку детей и животных. Это такие песни, как «Пяли-Мурр», «Клалафуда-клалафу», «Лирическое настроение» и др.

Итак, мы можем сделать следующие выводы:

1. Обращение к традиции юродства обусловлено стремлением противопоставить себя официальной культуре, а также стремлением к антирационализму.
2. Для Венедикта Ерофеева в большей степени характерна сущностная близость юродству, для Е. Летова — наличие формальных приёмов, связанных с юродством, причём часто политизированных.

Для Венедикта Ерофеева амбивалентность юродства становится источником трагических противоречий.

Автор: Г. Ш. Нугманова