Воспоминания. Александр «Папик» Канаев

Собственно говоря, я уже и не помню, как Янка впервые появилась в моей жизни. Наверное, первый раз песни услышал, был такой альбом, который они записывали в электричестве в Тюмени — Деклассированным Элементам, там ещё кривой барабан: мне он очень понравился; потом ещё акустика, которая меньше зацепила, а вот как познакомились уже здесь — не могу вспомнить, чёрт его знает. Всё время какие-то люди, тусовки, компании, концерты... Но помню, что познакомились и как-то так болтали очень много, постоянно тусовались вместе — вся вот эта контора: Джефф, Кузя, Серёжа Зеленский, Янка, Янкина подружка... Получилось так, что у меня была девочка знакомая, она жила где-то у «Политехнической», рядом с Алексом Оголтелым, и Ослик ¹ там где-то жил — она в библиотеке работала, такая Марина Кисельникова. А потом выяснилось, что она ещё и янкина близкая подруга, мы, когда в этой компании встретились, — удивились. И вот вместе как-то встречались; помню концертники акустические на Кирпичном, я, наверное, на всех квартирниках там бывал. Постоянные поездки по каким-то гостям... Я, в общем-то, меломан, на музыке такой, повёрнутый — и довольно много общего нашли. И когда мы с Егором поболтали, у нас с ним сразу же на этой теме завелось, и он, помню, говорит: «А давай ты у нас на концертах звук поделаешь». «Ну, давай, — говорю, — попробуем». Я тогда этим, в принципе, занимался, но по мелочи больше, и вот тогда я на VII фестивале, когда они играли, и во «Времени» на пульте сам не сидел, но как-то покручивал чего-то вместе с операторами. Чего-то делали, поэтому, наверное, близко и подружились. Не то, чтоб близко, а так — сотрудничали, всё время чего-то обсуждали, общались. А так как компании были большие, всё время вместе все и собирались, постоянно. Или я к Фирсову приду, или встретимся где-то в городе, или на концертах, — поэтому общение всё как-то смазалось. Помню, что с глазу на глаз редко получалось разговаривать.

Что я действительно помню, — что когда был фестиваль этот, VII Рок-клубовский, в тот день, когда они прилетали, мы с Фирсовым ездили их встречать в аэропорт. Егор пошёл ночевать к Серёге, а остальные ребята пошли ко мне, это было ночью, жара была, и мы пошли пешком, потому что транспорт не ходил уже. Потом ещё пару раз Янка ко мне приезжала ночевать, когда ей негде было останавливаться, — с Маринкой они ночевали, у меня квартира большая, постоянно кто-то ночевал.

Был такой тоже примечательный эпизод: когда они приехали как-то всей компанией, — они вечно все вместе приезжали — была зима, и тоже было им негде жить. И то ли они позвонили, то ли ещё как — в общем, надо было найти квартиру. И я нашёл квартиру у одних знакомых девчонок, на набережной Фонтанки. Такая была большая квартира, она пустовала, а девочка, которая там жила в одной комнате, в ЖЭКе работала, и эта квартира не числилась на фонде, — а ещё три комнаты было свободных. И я к ней пришёл, говорю: «Вот — можно, поживут?» А девочки тоже по записям знали их: «Ой, да ради Бога, пусть хоть все живут, нам не жалко. Там, тем более, горячая вода, кухня — всё есть». Я говорю: «Замечательно». Мне дали ключи, и мы сразу же с вокзала поехали туда, и они все там и жили. Егор только жил, как всегда, у Фирсова, а Кузя у жены, — а Джефф, Серёга, Янка, Маринка — они все там жили, часто там сидели, они такие были, в общем-то, домоседы, редко куда ходили, но по вечерам выбирались компанией погулять. Помню, Янка была сильно простужена, у неё сопли текли, и девчонки её даже в поликлинику водили вместе, постоянно капли какие-то давали, поили какими-то чаями с вареньем, и отлёживалась она несколько дней, потому что концерты надо было давать, акустика, как всегда, была заявлена.

И, насколько я помню, когда я общался с ними, меня удивляло, что они — ну, исключая Джеффа, пожалуй, который любил компанию составить по выпивке — не пили. А может быть, пили, но я не помню, чтобы было какое-то пьянство, как у нас принято: сразу за пивом. С пивом тогда был напряг, — за сухим постоянно бегать. И вот мы с Джеффом подружились больше всех, потому что он тоже очень любил выпить, и мне всё время: «Давай на угол! Давай на угол!». — «Ну, давай!». А об остальных я ничего такого вот вспомнить не могу; по-моему, ничего не пили, больше гоняли чаи какие-то — и болтали ночи напролёт, всё время какие-то разговоры, разговоры.... А запомнил я почему ту квартиру, — там такая большая Янкина фотография висела, кудрявцевский снимок на фоне рельс. Хорошая фотка, у меня её девчонки выпросили, и мы её там повесили. И Янка тогда её там увидела, но ничего не сказала, правда...

Был концерт, первый вообще электрический, в концертном зале «Время» — здесь, на Юго-Западе.² Это, по-моему, вообще был первый концерт ОБОРОНЫ в Питере, и тогда Янка первый раз играла, я её, наверное, первый раз тогда на сцене увидел, если так вспомнить. Вообще этот концерт был изумительный, почему до сих пор видеоматериалы не всплыли — очень странно, он ведь вообще специально был организован именно для съёмки, его делали какие-то французы или немцы — какая-то маленькая телевизионная компания. И вот, они весь концерт снимали, сами отбирали группы; я весь этот концерт отсидел, было достаточно тяжело, но было очень весело. Я, честно говоря, наверное, Янкины живые электрические концерты видел только два раза — во «Времени» и на VII фестивале, кажется. Хотя, может быть, на фестивале её и не было, я просто сидел на пульте, мне было не отойти. Как-то так получилось, что я весь фестиваль просидел за пультом, мы с Фирсовым писали весь фестиваль, я сидел, менял кассеты, отстраивал всё, и попутно ещё и звук делал...

Ещё вспомнил: по-моему, это был 89-й год, когда в Таллинне был второй фестиваль «Рок-Саммер» — первый был в 88-м, — а у нас были таллиннские друзья знакомые, и они говорят: «Приезжайте, мы поможем с жильём, со всеми делами». Тоже были большие любители ОБОРОНЫ, Янки — такой музыки. И Зеленский такой: «Яныч, поехали на фестиваль!» Они Янку всегда Янычем называли. «Видела я их жопяной фестиваль!» — «Ну, чего ты, поехали! Все-таки этот будет, JESUS AND MARY CHAIN» — «Видела я этот жопяной МЭРИ ЧЕЙН!» — «Яныч, кончай придуриваться. Поехали, там ещё то-то будет». — «Говяной этот...» У неё такие разговоры были, я почему-то запомнил, потому что у нас Питер, привыкаешь к своему какому-то сленгу, своим словам. А они приезжают, — у них всё время в разговорах своё проскакивает, и вот, был такой очень забавный разговор. Янка в конце говорит: «Говённый фестиваль, я не поеду, видела я их всех!» Но в результате получилось, что все, в общем-то, поехали, и почему-то так вышло, что все уехали раньше на один-два дня, всей толпой, а мы с Янкой — единственный раз — вдвоём поехали. Ехали вдвоём, и почему-то таллиннский поезд нас поразил таким несовковым комфортом: обычный плацкартный поезд, но шторки на окнах, на всех столиках вазочки с цветами, маленькие такие. Цветы были, конечно, неживые, искусственные, а такая небольшая вазочка симпатичная — Янка её забрала на память. И мы всю ночь не спали, сидели друг против друга, в окно пялились — белые ночи — и чего-то болтали, болтали, а вот о чём — не помню. Но не пили, что самое интересное — то ли денег у нас не было, то ли просто ничего не взяли. Так всю ночь и протрепались. Ещё помню — я её тогда первый раз в очках увидел, у неё были такие старые большие очки в такой тигровой оправе, нормальные очки для зрения — я, кстати, почему-то ни на одной фотографии её в очках не видел. И у неё очки упали, и одна дужка сломалась, а под рукой ничего подходящего не было, и я ей чего-то там присобачил на скрепку, прикрутил... Она их оденет, махнёт головой — бух, опять свалятся, так всё и ходила с этими очками ломаными. А в Таллинне фестиваль смутно помню, вообще всё как-то смазано. Большая была компания, человек восемь, жили в каком-то общежитии, где ребята, которые нас позвали, жили — там отдельная комната, и на фестиваль ходили отдельно, потому что проходки всем не смогли достать, и половина ходила по проходкам, а остальные — кто как: удастся на халяву пролезть — лезли, а нет — так билет 5 рублей стоил, большие по тем временам деньги, жаба душила покупать.

Мы ездили в Таллинн с ОБОРОНОЙ два раза потом, — но Янки тогда не было, она не играла. Была ли она вообще ещё в Таллинне, — не помню, на фотографиях её вроде бы нет. Тогда была толпа народу, — тот же Берт был, — эти негативы у меня сохранились, они редкостью не являются, потому что я тогда всю эту плёнку, которую отснял, распечатал в великом множестве и задарил всем, по-моему, у каждого было по экземпляру. И второй раз, когда я с ОБОРОНОЙ туда ездил, — это был на Ледовой Арене концерт, — Янки точно не было с нами. Эта поездка в Таллинн сопровождалась очень сильным пьянством — очень сильным. А я тогда ездил от Рок-клуба, торговать рок-клубовской продукцией — значками, буклетами, газетами... и у меня был во-от такой кошелёк денег! И мы ещё до концерта очень сильно набрались пивом, так что когда на концерт поехали, я уже торговать не мог, так какие-то знакомые таллиннские девочки торговали. И потом на следующий день пошли на... не помню, как у них там барахолка называется, где собирались все. И вот Аркаша подойдёт: «Там мужик водку продаёт!» — «Скока?» — «Сорок» — «На!» Джефф подойдёт: «А там DEAD KENNEDYS такая пластинка редкая!» — «Скока?» — «Столько-то» — «Пойдём. Сам посмотрю». Пришёл, купил. Мне кто-то: «А у Егора такой нет...» — «Егор, на!» Вот так вот. Я тогда очень много денег пропил, казённых, причём, все потом думал, — как я их буду отдавать? Дико было...

Та запись, которую у Фирика делали под акустику, — это было без меня, я, честно говоря, был против этих записей по тому способу, как он их делал. Мы постоянно с ним по поводу звука ругались: у него было два микрофонных входа и просто два микрофона: один к гитаре, а второй привязывали на швабру, которую прислоняли к стулу — для вокала. И получалось такое дурацкое стерео — на одной дорожке вокал, на другой — гитара. Я говорю: «Пиши ты одним микрофоном, посередине как-то поймай, а так я в этом участвовать не буду». Так вот Егора записали, этот его акустический альбом Русское Поле Эксперимента, и Янкин; причём в этом микрофоне самое дурацкое что было? Он был стерео, там два капсюля было — левый и правый. Зато вот, в принципе, в чём я поучаствовал — это сессии 1989 года, когда они альбомы записывали подряд. Была тогда точка АУКЦЫОНА в метро «Удельная», там клуб был какой-то — как ребята сказали, что там клуб «афганцев». И вот там была точка, такое дурацкое помещение шести метров в длину, но очень узкое — я честно говоря, не понимаю, как там АУКЦЫОН репетировал, потому что там всю комнату в ширину занимала барабанная установка, которая стояла у окна. А по бокам стояли комбики, усилители, всё друг на друге... И как раз тогда ОБОРОНА задумала писать свои альбомы — Войну, Армагеддон Попс и ещё два. Егор писал всё на бобины, и я приволок свой магнитофон, «Астра-110», она до сих пор у меня ещё жива, работает нормально. И как писали, — это было жутко интересно, мы с Егором жутко ругались по этому поводу, потому что у него был такой подход: все ручки до отказа, уровень зашкаливает — так и надо. Я с ним ругался-ругался, говорю: «Давай я заморочусь, принесу пульт» — потому что там писали даже не через микшер, а через какую-то фигню двухканальную. «Какой пульт?! Ты что! Пульт — это попсня! Надо писаться вот так, по-рокенролльски!» А, естественно, аукцыонщики забрали свой рабочий барабан, не оставили. И оборонщики взяли барабан у кого-то взаймы, не помню, у кого, и у этого барабана был пластик лопнувший, его заклеили скотчем, а ещё и пружина обвисла — такой звук был гумозный! А они все в восторге: «О! Кайф, здорово!» Его дыркой вниз перевернули, пружиной вверх, и Аркаша Климкин по пружине прямо тогда и барабанил, а микрофон повесили сверху, над установкой, и одним микрофоном это всё и снимали. И когда закончили писать эти все болванки для егоровского альбома, начали писать Янкины — Домой! и Ангедония. Я жутко жалею, что не могу найти негативы — я тогда таскал с собой фотоаппарат и фотографировал весь этот «процесс записи», и на улице — там столовка была недалеко, и мы ходили туда обедать... И вот когда мы Янку записывали, Егора уже не было, и я, помню, уже нормально сидел, звук делал. Не то, чтоб мы там супер всё отстраивали, но хоть как-то варьировать микрофонами можно было, ближе-дальше, чего-то там такое. Егора не было, были Кузьма, Джефф, Аркаша Климкин; и вот мы начали чего-то придумывать, перестановку делать, комбики двигать. Я не помню, играл Кузьма на Янкиных записях или не играл, но факт тот, что он там тусовался вместе со всеми, и мы чего-то там делали, потому что остальные ребята — что Джефф, что Аркаша достаточно пассивно относились к записи. Типа: «А! Перекур? Сидим...», «Ну, чё, будем играть? Нет? А, ну мы тогда пойдём, погуляем...» — вот так вот. Я тогда ещё жутко ругался, было обидно: в Питере был массовый завоз дефективной плёнки на 500-метровых катушках «Свема», они все сыпались, и я помню, что я записывал, а на следующий день включаем эти болванки, а они все сыплются к чёртовой матери! А Егор: «Да фигня! Всё равно — болванки, я всё равно буду всё это дописывать, переделывать, всё будет по-другому...» — а мы писали барабаны, бас и какие-то гитары. Я говорю: «Ну обидно ведь, барабаны посыплются — кайфа-то не будет...» — но ничего вроде, судя по всему, вышло... Ну, Янку быстро записали, потому что всё откатано было. По-моему, дня два-три заняло это, причём не стали делать каких-то особых дублей, ничего. У них всё было так отыграно замечательно, что буквально с первого, со второго дубля сразу вещь закатывали: «Нормально?» — «Нормально» — «Давай дальше». Акустики не делали, она на электрической гитаре играла, причём всё время стоя. Джефф сидя играл, лентяй. Мне, кстати, нравилась манера игры Аркашки Климкина. Он не как многие барабанщики традиционные, которые используют рабочий, бочку и хай-хэт — он играл рабочий и потому большому, получался очень интересный рисунок...

Потом, когда Егор привёз уже готовые альбомы, я всё сидел и сравнивал, — потому что было слышно разницу: там, где я звук подчистил, и там, где Егор. Там, где делал я, барабаны лучше прописались. Егор-то всё на зашкале делал, там такой был хрип, что всё смазывалось, и получилась немножко каша. И очень много в прессе разногласий на тему: испортил ли Егор янкины альбомы или улучшил? На самом деле, по-моему, он просто под себя всё это делал, под свой звук. Была ещё запись, она более поздняя, на виниле выходила — Стыд И Срам — там был другой звук, так он лучше звучит, на самом деле, интересней... А что он говорит, будто ничего почти на тех альбомах, которые дописывались и сводились у него, не делал... Может быть, он и говорит правду, только так как он человек очень такой сильный, он может кого угодно переубедить. И я думаю, что если Янка это и делала сама, — то только под его влиянием. Потом, может быть, и пожалела, но... По-моему, в «Идиоте» Достоевского была фраза: «Сам себе человека придумает, а потом с ним и живёт». У Егора, то есть, по-моему так: он придумывает что-нибудь и сам в это искренне верит, а потом, через какое-то время, что-то новое придумывает и опять в это искренне верит, а старое уже отрицать начинает. И у него всё это так правдоподобно получается, что ему постоянно веришь и попадаешь под это влияние. Насколько я помню, — мы из-за музыки всё время ругались, потому что расхождения были. Я считал, что нужно записать всё правильно, с точки зрения технологической, а уж потом искажай, как хочешь, верти, как хочешь. А он говорил, что так нельзя, надо всё сразу записывать. И было обидно, потому что его альбомы — ладно, там ещё ничего, а Янкины — ну нельзя так. Мне очень хотелось сделать такой звук, как на Деклассированным Элементам, хотя сказать, что я на него ориентировался, нельзя — на что там было ориентироваться, когда прописывали только барабаны, бас и гитару? — я просто к этому более ревностно относился, чего-то хотелось более нормальное сделать. Потом это всё отслушивалось, проверялось... Егор-то все эти матрицы с собой увёз, поэтому я не уверен, но, по-моему, там Янка даже больше напела, чем вошло в альбомы. Она какие-то вещи просто пела, без ребят, наигрывала, что-то у неё не получалось — она бросала. «Ай, — говорит, — не идёт, не буду, неинтересно». И ещё чему я удивился: когда появились полноценные альбомы, там были вещи, которые я не слышал во время записи...

На самом-то деле, записей, по-моему, и не осталось — вот что самое дурацкое. Мне вот чем понравился тот альбом, который они в Тюмени писали, — звуком понравился. Там такой саунд, который в кайф, и когда я слушал акустику — почему-то меня не торкало. И когда Егор привёз два альбома эти, я слушаю — местами, вроде, ничего, что-то есть, но в основном мрак, потому что накладывал очень много гитар, и делал такой очень грязный-грязный панк. И почему-то от этого получалась какая-то озлобленность, агрессия. А тюменский альбом — он был, не мой взгляд, наоборот, не агрессивный, а с примесью какой-то печали, романтики, чего-то такого... Там и звук был такой, почему-то очень напоминал первые два альбома SIOUXSIE AND THE BANCHEES, у Янки что-то от этого было. И вот, когда Егор привёз эти альбомы, я всё думал: «Эх, обидно! Почему же как-то не по-моему?» — и я тогда даже так расстроился, что оба альбома переписывать не стал, а выписал только те песни, которые мне понравились чисто по звуку. И потом, когда у Фирсова появлялись разные записи с каких-то концертов, — я всё время искал этот звук, который бы меня торкнул. Но, честно говоря, так и не нашёл... Я всё Фирика долбал, говорил: «Давай этот оригинал выцепим, тюменский», — потому что у него копия была с какой-то бобины писана, она тоже была наполовину осыпавшаяся, всё время какие-то провалы шли, несовпадение головки, — слышно, что что-то не так, причём ясно, что оригинал намного лучше по качеству. И мне очень хотелось этот оригинал достать, у меня просто такое отношение к звуку — если понравится, то всё, а если не нравится, то будь это хоть суперальбом, — не торкает. А там вот была очень удачная подборка, хотя чисто технологически, с музыкантской точки зрения говорят, что кто в лес, кто по дрова все играют. Я этого не слышу, у меня это чисто на эмоции: вот нравится, и всё, саунд верно подобрали...

А после 89-го года я Янку только один раз встретил в Питере. Я как раз тогда в Рок-клубе работал и пошёл пообедать в блинную на Загородном. С Пяти Углов ³ выхожу через проходной двор на Загородный — и буквально нос к носу сталкиваюсь с Янкой и Маринкой-Федяем. А я знал, что их в Питере нет, что у них должен был быть концерт в Киеве — у ОБОРОНЫ и у Янки. Я говорю: «О! Привет! А чего вы здесь делаете? Вы, вроде, должны где-то там играть?» А Янка мне так вроде зашуганно: «Да не, я вот только что прилетела, час назад, мы вот только-только на „Владимирской“ с Маринкой встретились...» И я как-то так — тренировка питерская! — краем глаза смотрю — у Маринки целый пакет портвейна! Причём бутылки вот так лёжа уложены. Я, помню, очень удивился, потому что говорю, пьянства замечено не было. Я говорю: «А это вот?» — «Мы купили». — «Где, — говорю, — в Киеве, что ли?» — «Не, здесь». Я говорю: «А зачем вам столько? Две девушки и целая сумка!» — «Ну, так, пригодится...» Я говорю: «А я, вот, обедать иду, давайте за встречу бутылку раскатаем» — «Ну, пойдём...» И мы почему-то пошли не в блинную, а напротив, через дорогу — там сейчас какая-то дорогая пиццерия — в кафе, я пообедать купил и им, и себе, мы сели, и под столом, тогда ещё было стрёмно с этим делом, распили эту бутылку. Я говорю: «Я вот, в принципе, могу освободиться, если чего, потусоваться. В Рок-клуб пошли?» — «Не-не-не! Не пойдём!» — «А куда вы пойдёте?» — «Ну, у нас так... у нас дела». А я думаю — куда они пойдут с целой сумкой портвейна? А они: «Ты только никому не говори, что Янка-то приехала!» «Ладно, — говорю, — не скажу, а чего тайна-то такая?» Запомнилось так... Это летом было — или не летом? — но не зимой, тепло было, все одеты были по нормальному. У Янки тогда, помню, была такая самодельная чёрная футболка с длинными рукавами, с надписью «ГО» и Егором — она всё в ней ходила. Почему-то я её запомнил именно в этой футболке, непонятно, почему...

Я её долго не видел, и причём, когда в последний раз приезжали оборонщики, когда она жива ещё была, я с Джеффом больше всех общался, он ко мне в гости приезжал, и я спрашивал, как то, как сё. «Да вот, Янка чего-то плохо». Я говорю: «А чего плохо?» — «Да, — говорит, — сидит дома, никуда не ходит, ничего не делает, сидит, в окно смотрит. Общается мало. Или гулять куда-нибудь выйдет, — худая стала, ни с кем не общается...» Я спрашиваю: «А что такое-то? Вроде повода-то нет...» — «Да я не знаю, — говорит, — что-то у неё крыша съехала, общаться с ней совершенно невозможно, или обматерит, пошлёт, или вообще ничего не скажет...» Это было месяца за два-три до её смерти, а уже потом, когда я в газете прочитал, то даже и не удивился, почему-то, что странно. И вспомнил сразу, что мне Джефф говорил и всё прочее, думаю, — ладно... На самом-то деле непонятно, что у человека случилось. Но мне было жалко... Я долго-долго с собой вырезку газетную носил, из «Комсомольской правды» — называлась «Ушла Янка». Я её вырезал тогда и в паспорте носил, и только в этом году она у меня просто развалилась...

7.06.1999, Санкт-Петербург.

Изображения

Комментарии

Текст, выделенный серым цветом, в сборнике статей отсутствует, есть на сайте http://yanka.lenin.ru.