Жаркое лето поэта Егора Летова

В конце 80-х, когда помирала перестройка, демократы считали его своим. Еще бы — ведь он пел такие песни, от которых режим, казалось, ощутимо расшатывался. Но в 1993 году он защищал Белый Дом под танковым огнем и был по другую сторону. Его обвинили в предательстве и мимикрии. В ответ он только смеялся. Затем он участвовал в рок-движении «Русский прорыв», и коммунисты думали, что он у них в кармане. Но от Зюганова он так же далек, как от Чубайса. Его называли панком в обличье хиппи. Но он ни тот, ни другой. Действительно, разве дело в длине волос, музыкальной агрессии или политических играх? Ну а в чем же тогда, собственно, дело? Что же тогда важно? Для него, Егора Летова, для которого однажды утром в Вавилоне пошел густой снег.

Где-то в середине тридцатых годов была прервана русская поэтическая традиция. Казалось, окончательно и бесповоротно. Погибли Гумилев, Маяковский, Введенский, Есенин, мучительно доживал свою жизнь Хармс. Заболоцкому и Брюсову удалось стать конформистами. Они выжили, но от творчества не осталось и запаха. Вернее, запах остался, но это был запах морга, Вольный-раздольный напор Вознесенского и Евтушенко оказался карнавальным огнем: блескучим и фальшивым. Ловушка для доверчивых иностранцев. Напор очень скоро превратился в запор. Интеллигентских кумиров — Галича и Окуджаву оставим без комментариев: их влияние было клановым и узконаправленным. Настоящим глотком воздуха был, пожалуй, лишь Высоцкий. Он стал той точкой, от которой и берет свое начало новая русская поэзия. Традиция не была уничтожена, она оказалась всего лишь дискретной. Через 50 лет в России снова появились НАСТОЯЩИЕ поэты. Они возникли в рок-среде, самом живом, самом реальном срезе культурного пространства. Первый из них — Александр Башлачев, второй — наш сегодняшний герой Егор Летов.

Из маститых рок-критиков Летова не понял почти никто: Артем Троицкий думал, что он обличитель гопников-люберов, Николай Мейнерт и Илья Смирнов видели в нем борца с тоталитаризмом. Для угрюмых московских идеологов контркультуры, под предводительством Сергея Гурьева, Летов был певцом экзистенциального дна, безысходности и мрака. Интеллектуалы-радикалы считали, что Летов — олицетворение анархического бунта. Все были правы и никто не был прав. «Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг»...

«Мне все говорят — у тебя, мол, одна чернуха, мракобесие, депрессняк... Это говорит о том, что ни хрена никто не петрит! Я совершенно трезво и искренне говорю — все мои песни (или почти все) — именно о любви, свете и радости. То есть о том, каково, когда этого нет!» (Из интервью Егора Летова журналу «Контр Культ УР’а», 1991 год)

Все, кто пытался разобраться в Летове и его творчестве, допускали одну ошибку: они рассматривали Егора каких-то своих классовых или цеховых позиций. Смотрели на него как на солнечный свет, разложенный на спектр. И видели только одну составляющую часть, один цвет. Но ведь Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан... Чтобы понять Летова нужно уразуметь, кто он прежде всего. Летов — прежде всего Поэт. Об этом не помнит, почему-то, никто. Не помнят и любуются небом через соломинку.

Давайте на минутку забудем, что Франсуа Вийон был Поэтом. Кто он тогда будет? Уголовник, приговоренный к смертной казни за разбой. Артюр Рембо будет защитником Парижской Коммуны; Шарль Бодлер — наркоманом, умершим от мозгового разжижа; Александр Пушкин — пьяницей и бабником, не раз лечившимся от венерических заболеваний: Михаил Лермонтов — кровожадным гусаром, беспощадно рубившим головы чеченцам. Но они — Поэты, и их не измерить нашими заскорузлыми и чахоточными мерками здравого смысла и благоразумия. Они — вне этого здравого смысла. И Егор Летов, отринувший рамки повседневности и сугубого улиточного проживания жизни, живой и яростный,

Везучий, как зеркало, отразившее пожар
Новогодний, как луна, потно зажатая в кулаке
Долгожданный, словно звонкое змеиное колечко
Единственный, словно вскользь брошенное словечко
Замечательный, словно сто добровольных лет
Одиночества вместе с ними.

Предлагаем вниманию читателей «Альянса» ответы Егора Летова, данные им новосибирским журналистам на пресс-конференции, состоявшейся в кинотеатре им. Маяковского.

Егор, кто для тебя люди, собирающиеся на твои концерты?

Такие же люди, как мы. Бойцы, вояки.

Что за последнее время ты можешь отметить как позитивные события?

Ну вот Лукашенко подбил американский шарик. И Лужков дал отмашку Западу. Больше мне вспомнить нечего. В Чечню нас не пустили, в Боснию тоже. Какого-то сраного Шевчука в Чечню, конечно, пускают...

Что ожидает Россию?

Нас ожидает югославский вариант — анархия и хаос. Есть возможность этого избежать, но я о ней вам не скажу перед включенными камерами.

Ты как-то назвал Лимонова слишком мягкотелым...

Не было этого. Лимонов — это человек с комплексом Юкио Мисимы. Только такой, русско-советский Юкио Мисима, ненастоящий, ненатуральный. Я очень хорошо его знаю. У нас с ним хорошие отношения, между прочим. Но только такие, мы с ним встречаемся, выпиваем.

Положительные герои есть для тебя?

Конечно. Много. Начиная от Бердяева, заканчивая Христосом. Прометей, Платонов, Маркузе. Да много, много.

С кем Летов сейчас?

С Русским национальным единством, РНЕ. Ситуация сейчас такая, что все идеологии не работают. И дело не в идеологиях. Работают только те организации, которые что-то умеют делать. Поэтому с кем я сейчас буду сотрудничать? Я буду сотрудничать с ОМОНом, с РУОПом, с ментами, баркашовцами. Потому что все остальные — говно, если называть своими именами. А те, кого я назвал — это люди классные.

В прошлом году Шевчук обвинил тебя в пропаганде фашизма...

Господи... Я коммунист, я фашист, я советский человек, я патриот, блин. Я русский человек, я сибиряк, я живу на этой земле, я казак. Я не могу понять, почему вас удивляет, что я такой? Мы любим свою землю и воюем за нее, собственно говоря. Я занимаюсь тем, что защищаю свое детство. А детство было очень хорошее и очень правильное. Если с тобой что-то случалось, можно было позвонить в любую дверь и сказать: помогите. И помогали. Мы защищаем советскую систему ценностей. Все было по-доброму, все было здорово.

Но ничего никогда не возвращается. Должен произойти какой-то виток, очень большой и, по-видимому, страшный. Никакого пирога с неба не будет. А что делать, история — реальный процесс. Почему я коммунист? Потому что коммунизм — это христианство, которое было воплощено в реальность. Наконец-то, слава тебе, Господи, за 2000 лет. Это была попытка дурацкая, конечно, грязная, с кучей ошибок, но эта попытка была правильная. И не последняя, это будет дальше... А про немецкий фашизм я и не говорю вообще — у нас такого, чтобы подушки женскими волосами набивали или перчатки делали из человеческой кожи, просто быть не могло. А в Германии случилось, потому что там Гегель был, и так далее. Вся германская цивилизация, начиная с Гете, строилась на очень умозрительном отношении к личности, к человеку. У нас такое невозможно.

Как ты относишься к современным средствам массовой информации, в частности, к телевидению?

А как к нему относиться? А как я к микрофону этому отношусь? Другое дело, что телевидение показывает кино, а кино — дело хорошее. А вообще-то то, что представляет собой московское, центральное телевидение — это из области не просто вредоносной, а сатанинской, подоночной...

Я, между прочим, сейчас собираюсь фильм снимать. Я хочу снять «Игру в классики» Кортасара, связаться с Кирой Муратовой и с ней вместе это сделать. Но это стоит чудовищные деньги... Зря я об этом рассказал. Я человек суеверный, теперь, может, и не сбудется...

Кирилл Горелов
Фото Максима Дятлова

Изображения