Егор ЛЕТОВ:
Я — мизантроп, мне больше «импонируют» животные

Движение «Русский прорыв» возникло вскоре после октября 1993 года. Лидером и идеологом движения был и остаётся Егор Летов. Впервые заявило о себя 19 декабря 1993 года акцией «Руководство к действию» в ДК им. Горького в Москве. Акция закончилась побоищем публики с ОМОНом и массовым беспорядками на площади перед ДК. С самого начала «Русский Прорыв» был объявлен коммунистическим движением. Летов: «... „Русский прорыв“ — это не партия, это движение, и люди в нём собрались вокруг одной общей идеи, идеи выживания нашей страны».

Помимо «Гражданской Обороны» в «Русский прорыв» вошли «Инструкция по выживанию» (Тюмень) и «Родина» (Омск). 1994 год — серия акций — рок-концертов в Тюмени (февраль), Киеве, Луганске, Ростове (апрель). 27 мая — акция в Москве, на стадионе «Крылья Советов». 28 мая Егор Летов выступает в живом эфире «Программы „А“» с программными политическими заявлениями. После акции в Москве «Инструкция по выживанию» выходит из «Русского прорыва». 2–3 июня «Русский прорыв» в Санкт-Петербурге. В дальнейшем — спад движения, хотя на всех концертах «Г. О.» и сольных выступлениях Егора Летова, во всех его интервью присутствует политическая окраска.

В данный момент лидер «Русского Прорыва» планирует новый этап движения с привлечением в него новых составляющих.

Как уже не раз отмечалось, любимое состояние россиян — «каша в голове». В этом смысле наш герой — плоть от плоти, зеркало русской эволюции. Вирус сибирского энцефалита в сочетании с плохо понятыми допингами привёл его от былого анархизма к такому плачевному умонастроению, когда православие, патриотизм, коммунизм и панк-рок плавают вместе в одном слегка подкисшем компоте, интересном лишь как экзотика a la russ. Закономерно, что в предвыборной кампании Зюганыча «Гражданская оборона» стояла плечо к плечу с «Ласковым маем», своим былым антиподом... Жаль, что за этой идеологической гамсахурдией единственной пострадавшей стороной оказывается музыка (да пара десятков прыщавых панков, побитых милицией на очередном концерте)...

Но ведь при этом Летов вроде был неплохим парнем, да и в истории рок-перестройки — заметным явлением. А брат у него — вообще большой джазовый талант... Как быть? Я думаю, в психиатрической практике важно выслушать пациента. Что мы и сделали, а судить вам.

А. К.: С чем был связан длительный перерыв в концертной деятельности «Гражданской Обороны»?
Л.: «ГрОб-Студия» — это очень сложная кухня.
В 1995 году наконец-то появился восьмиканальник, пульт фирменный. Писали альбом, который оказался очень тяжёлым. Писали его при задействовании огромного количества стимуляторов, наркотиков. В этих альбомах ни одной, наверное, ноты, сыгранной или спетой в нормальном, «трезвом» состоянии. Всё делалось на износ.

А. К.: Выходят сразу два альбома?
Л.: Да. Первый — «Солнцеворот», как бы 1995 года, второй «Невыносимая Легкость Бытия» — 96-го.

А. К.: Ты заметил, что дистанция между «Г. О.» и публикой — всё больше?
Л.: Она с каждым годом всё растёт и становится всё непреодолимее. С другой стороны, кто с нами остаётся сейчас — люди, которым это необходимо... Голландцы снимали репортаж и опрашивали всевозможный народ на концерте. Один сказал, что ему наплевать, фашисты мы или коммунисты, самое важное, что мы выражаем эмоции, которые он испытывает постоянно. Мы эти эмоции выражали и выражаем, а людей, которые их испытывают, становится всё меньше.
С другой стороны, появляется определенный контингент, причём совсем молодёжный, то, что называется пацаны, которые что-то слышат и понимают не на уровне интеллекта. К которому мы никогда не обращались.
Всё, что мы делаем, — это эмоциональное всё-таки дело. Во всяком случае это развесистая дуля всей этой мрази... для всех БэГэ там и для всего этого дерьма. В целом я удручён, потому что поколение мы проиграли. В большинстве своём это, конечно, подонки, мразь.

А. К.: В знаменитом интервью в «Контркультуре» № 3 ты говорил о смерти духа. Что ты скажешь сейчас?
Л.: Не могу в двух словах, конечно, объяснить. Ситуация абсолютно плачевная, всем ясно. В политическом плане мы уже не люди. Всё, мы хуже албанцев. Судя по последнему футбольному матчу с Кипром — хуже киприотов. Смерть духа? На Западе она уже давно произошла. У нас — не знаю, но уже близко.
Если народ выбирает Ельцина, так чего этот народ достоин?
Политика сейчас для нас стала жестокой реальностью. Если не оказываешь сопротивления, имеешь неприятности, унижения и притеснения всё бóльшие. И если народ соглашается, причём в самом плачевном и позорном смысле, чего тогда ожидать? Грядет либо катастрофа, либо революция.
Мы начинаем новый этап «Русского прорыва». Я надеюсь, что к нему присоединится «Калинов Мост». Предварительное согласие на этот счёт вроде бы есть.

А. К.: Для тебя самого Сибирь остается по-прежнему чем-то особенным?
Л.: Конечно, но если говорить о населении... У нас разруха, как и везде, но мелкая, вялотекущая. В Москве заметно расстояние между верхами и низами. У нас от голода никто не мрёт, бомжей не такое изобилие, бандитов поменьше. Но в целом ощущение откровенной децентрализации. Москва — наплевать, страны единой тоже нет. Живём здесь сами по себе, скоро у нас деньги свои наверняка появятся... Колчаковщина такая. Так что всё, началось.

А. К.: А что для тебя есть Родина?
Л.: Родина для меня — Советский Союз. Я здесь родился.

А. К.: А ощущение Родины?
Л.: Ощущение Родины — это язык, ландшафт, это идея, определённая идеология, символика, традиция, эстетика и мораль. Сейчас эстетика нашего государства российского — другая, мораль — другая, вообще всё другое. Вернее, морали вообще никакой нет, территория — и та уже не та...
Распад полный. Смердит кругом. Я ездил по стране с «акустиками» этак года три достаточно интенсивно. Весьма удручающее впечатление. Особенно после того, как войну в Чечне проиграли. Собственно говоря, не проиграли, а... сдали.

А. К.: Ты выступал последние годы с концертами на юге России?
Л.: Да, там у меня на концерте было больше половины народу в зале тех, кто в Чечне воевал. Контрактники, казаки. Отличнейшие люди. Дарили патроны на память.

А. К.: Твоя публика поменялась?
Л.: Я думаю, нет. Та же самая, только ещё более злая и яростная. Так же, как и я, ставший ещё более националистом и ещё более коммунистом.
Она сменилась после возникновения «Русского прорыва», разделившись в целом на два лагеря: первый — эстеты, интеллигенты, «демократы». И вторая часть публики — живая, деятельная, боевая. Экстремисты. Вояки. Публика у нас — красочная. Это и националисты, и ультракоммунисты, и, разумеется, анархисты, и просто — яркие люди.

А. К.: В своё время ты говорил, что одиночки опаснее для социума, чем целое движение.
Л.: Когда творческие одиночки собираются в стаю, происходят революции, тогда происходит самое страшное для этого тоталитарно-обывательского мироустройства.
Теперешний режим и есть режим одиночек. Настоящих, клинических, идейных. Всех этих краснопиджачных, которые друг друга боятся, понимаешь? Демократия — это и есть режим, где каждый сам по себе, где у каждого свой особняк; против них идут массы...

А. К.: То есть с появлением «Русского прорыва» был избран путь коллективного спасения?
Л.: Да. В этом смысле мы смыкаемся с православием, с истинным христианством.

А. К.: А что повлияло на такой выбор для тебя лично?
Л.: Что значит: повлияло? Если бы было необходимо личное спасение, я бы группу не собрал.

А. К.: А были люди, ко мнению которых ты прислушивался?
Л.: Прислушиваться я, конечно, прислушиваюсь. Я могу много назвать людей, кого я уважаю, но мнение всегда сугубо своё. Мне очень нравится Александр Зиновьев. В принципе я читаю «Завтра», «Советскую Россию», но, наверное, ближе всё-таки Зиновьев. Но я не могу сказать, что они на меня влияют. Я с ними солидарен.

А. К.: В прошлом году умер Сергей Курёхин, с которым ты был знаком.
Л.: Очень, честно говоря, жалко, что мы с ним так и не записались, хотя ужасно хотелось.
В первый раз я с ним играл очень давно, году этак в 1983-м, в Москве... Это был один из первых концертов, когда я на сцене появился. Но в целом это был блистательный мистификатор-пианист. Мы ему с Кузьмой стих посвятили, памяти его.

А. К.: Ты как-то говорил в одном из интервью о том, что творчество граничит со смертью и смерть является главным вдохновляющим фактором.
Л.: Конечно, такое может быть. Но я бы сейчас выразился иначе. Особенно после моих экспериментов с ЛСД (года, наверное, четыре на них ушло). Смерти нет, есть нечто другое. Испытание. Подвиг. После ЛСД я убедился в том, что воля человеческая безгранична. И сила человеческая безгранична, и сила творчества, ума и т. д.

А. К.: А свобода?
Л.: Свобода, ну я скажу известную фразу: высшая свобода — это отказ от всей свободы (смеётся).
Свобода с точки зрения политики сейчас — это нивелирование всех ценностей, которые имели значимость доселе. Слова чего-то стоят, когда ты можешь за них жестоко поплатиться, страшно жестоко. Когда тебя убьют за эти слова. При свободе слова все слова — болтовня.

А. К.: А что долг для тебя в таком случае?
Л.: Долг?... Долг — это Родина. Это — сопротивление. Это — война. Это — правда. Это то, что ты должен сделать в этом мире.

А. К.: Почему ты вернулся к названию «Гражданская Оборона»?
Л.: Ну как, это — символ. Это центр, откуда всё берётся. Вокруг которого кучкуются всевозможные проекты — «Коммунизмы», сольники и т. д. «Гражданская Оборона» вообще группа... Да, это панк, да, но панк очень психоделический. И до сих пор я считаю, что единственный такой в стране. Больше таких групп я не слыхал, и вообще.

А. К.: Теперь хочу тебя спросить о твоей самореализации.
Л.: Реализовался я на 100%, причем это могу сказать без всякой ложной скромности. Об этом очень хорошо Ринго Старр как-то сказал: на определённом уровне однажды берёшь барьер 100% и выше этой планки ты не шагнёшь, понимаешь, не бывает 200%. Ну а потом опять берёшь 100%, опять, понимаешь? Ну пока я живой... я ещё не устал.

А. К.: Артём Троицкий как-то сказал: «Андеграунда у нас нет. Ну разве что — „Гражданская Оборона“ какая-нибудь».
Л.: Троицкий очень хорошо в своё время где-то заметил, что ему не импонируют такие люди, как «Г. О.», потому как — «мизантропы». Ну это правильно, в некоторой степени. Мне больше животные «импонируют». Я могу это констатировать, можешь даже в статье это напечатать. Да, я хожу ежедневно в лес, потому что в лесу гораздо лучше, уютнее, реальнее, чем на улицах, в жилищах. В лесу я себя чувствую ДОМА (смеётся), на улицах я себя чувствую, ну как медведь по улице идёт. Как слон. Как мышь. Как гроб на колёсиках.
Ты меня спрашивал относительно потенции творческой и т. д., мы вот всё это время звереем, понимаешь, год от года, чудовищно, то что нас тут ожидает, — это из области кометы, которая разорвётся на части. Мы озверели. Мы группа озверевшая. Насчёт «андеграунда»: не знаю, я вообще не представляю себе «зависимого» рока. Это нонсенс.

А. К.: Ты слушаешь новые группы, которые у нас появляются?
Л.: Нет, не слушаю. Да у нас ничего и не появляется.

А. К.: Где ты давал концерты в последнее время, когда будешь в Москве?
Л.: В Москве буду играть 16 мая, в «Крыльях Советов».
Выступал в Белоруссии две недели назад. Это дело нужное и хорошее. Надо поддержать Лукашенко, он классный человек. Нам бы его вместо Ельцина.

Беседовал Алексей КОБЛОВ

Изображения