Особый резон

В ее песнях с самого начала ощущалась какая-то безысходная обреченность: как будто она знала что-то такое, что мы в извечном своем и наивном оптимизме не понимали или не хотели понимать, будто провидела внутренним взором апокалиптическую картину рухнувшего мира и смерть всего живого на Земле; более того, находила этому надвигающемуся Хаосу какое-то логически непротиворечивое объяснение, видела в нем особый резон...

...Первый раз Янка появилась в Питере, как мне кажется, в начале осени 1988 — смутно припоминается, что встретил ее на выходе из “Петроградской”, по пути на очередное мероприятие во Дворце Молодежи в компании всеведущего Фирсова, который весьма туманно представил ее не то как приятельницу Егора, не то как басистку очередного состава ОБОРОНЫ... Одним словом, “человек из Новосибирска” — в те времена эта магическая фраза была своеобразным сертификатом качества, гарантией, что ли, творческой незаурядности. Сама она при этом заметно смущалась и вообще, смотрелась как-то совсем не по-питерски: невысокая, крепко сбитая, круглолицая, с прямыми длинными волосами и заметной рыжиной. Если бы не джинса и не хипповские фенечки, ее можно было бы принять за живую натуру картин передвижников или героиню какого-нибудь шукшинского рассказа. Одним словом, тот случай, когда говорят: типичная сибирячка.

Знакомство было достаточно формальным, поскольку песен ее я в ту пору не слышал, хотя еще летом полевая почта “РИО” принесла боевую статейку о первом (и единственном) панк-фестивале в Тюмени (“Так, чтобы звезды с Кремля слетели” в № 22) в июне того же года. О ее тогдашней группе ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ (название в омско-тюменской традиции вербального экстремизма, но, надо признать, не из лучших) было сказано несколько теплых и добрых слов, хотя от панка в янкиной музыке всегда было разве что неизбывное ощущение того, что перемен к лучшему в будущем ждать не стоит, да и будущего, как такового, нет.

Ее первый (и чуть ли не единственный) питерский концерт был устроен в огромной и полуобжитой квартире на Лиговке — я до сих пор не знаю, кто там был хозяином и как решился на такой отчаянный шаг. Собственно, собравшийся народ пришел на Егора, но после первых же янкиных песен стало ясно: мы присутствуем при рождении нового феномена, по своему значению сравнимого разве что с появлением культовых героев начала 80-х.

От того квартирника осталось острое и по сей день ощущение открытия: удивительный янкин голос прямо-таки по-шамански обволакивал и гипнотизировал; хотя мелодически все ее номера были достаточно разнообразны, характерные интонации вокала кочевали из песни в песню, создавая впечатление постепенного погружения в мир ее образов и сюжетов. А мир этот был начисто лишен красок, света и радости: московская журналистка Марина Тимашева как-то заметила, что образы янкиных песен напоминают ей сцены из фантастических фильмов, “в которых последние уцелевшие на Земле люди сражаются с порожденными ими самими машинами”. Я бы добавил, что у меня многие ее песни всегда ассоциировались с “Мертвой зоной” Стивена Кинга, а тем паче, с рассказами Рэя Брэдбери и, особенно, его романом “451° по Фаренгейту”: “Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам”...

Электрическую версию ее программы мне случилось услышать в январе 1989 в Москве. Янка играла в сопровождении музыкантов тогдашней ОБОРОНЫ в каком-то из бесчисленных столичных ДК. Собственно, с ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ были так или иначе связаны все янкины первые шаги — пресловутыми ВЕЛИКИМИ ОКТЯБРЯМИ, с которыми она блеснула на том фестивале в Тюмени, а также записала свой первый более или менее профессиональный альбом “Деклассированным Элементам” — были все те же Егор и Джефф плюс, если память не изменяет, Джексон, барабанщик тюменской ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ.

Янка соло звучала как этакий драматический американский фолк: пожалуй, не Джони Митчелл, и уж точно не Линда Ронстадт, но вот ассоциация с ранней Джоан Баэз представляется мне вполне уместной — похожая глубина, тембровая палитра, внутренний накал, хотя если говорить о ее трагическом мироощущении, то оно роднит Янку, прежде всего, с Дженис Джоплин. Кое-кто даже усматривал между ними портретное сходство... Электричество же как бы “выпрямляло” эти песни: они становились ровнее, суше и агрессивнее, хотя практически сразу стало ясно, что масштабы ее мелодического дара выходят далеко за рамки ограниченной по своей сути музыкальной концепции ГО. Она, и правда, чуть было не стала участницей ОБОРОНЫ, но — не случилось и, видимо, слава Богу.

Московский журнал “УРлайт” по следам того концерта запустил в обращение остроумно-эффектное, хотя и не слишком корректное с точки зрения музыки определение: “Это звучит, как если бы в THE STOOGES пел не Игги Поп, а Дженис Джоплин”, хотя, повторю, с моей точки зрения, с Дженис ее роднили разве что взгляд на положение вещей да прическа. Что же до поэтической стороны, я бы рискнул сравнить ее с Патти Смит — единственно с поправкой на почти обязательный российский символизм: надо сказать, в песнях Янки редко присутствовали конкретные сюжетные ходы — порой в напечатанном виде текст выглядел как нагромождение не связанных контекстом образов и рваных фраз, однако, голос и аккомпанемент заставляли их оживать и двигаться, как оживают в кино статичные фотографии.

Как и у большинства исполнителей “докоммерческой” эры, ее дискографию составляют несколько средней руки домашних или полустудийных записей, большая часть которых сделана Егором Летовым: “Не Положено” (1988), “Ангедония” (1989), “Домой!” (1989), плюс упомянутый выше альбом “Деклассированным Элементам” (1988) и фирсовская акустика (поначалу известная под названием “Домой!” (1989), но во избежание путаницы переименованная в “Продано!”). В 1992 “Тау-продукт” выпустил на пластинке “Не Положено”, прошлой осенью “Золотая Долина” опубликовала компактное собрание ее сочинений — “Ангедония” и “Стыд И Срам”, наконец, “Manchester” издает кассету “Продано!” с записью времен ее питерского дебюта.

Нам приходилось встречаться еще несколько раз: на фестивале “Рок-Акустика” в Череповце в начале 1990-го (где она выглядела безумно уставшей и лишенной энергии), еще каких-то суматошных московских акциях, но самое сильное впечатление оставалось (да и сейчас остается), все-таки, от того — самого первого — концерта и сделанной по его следам фирсовской записи. Тогда, по крайней мере, окружавшая ее атмосфера надвигающейся катастрофы, торжествующего не-бытия не ощущалась столь остро, и янкины песни-плачи по своей и чужим жизням, ее так по-русски рвущие душу исповеди не звучали с мучительной болью, которой проникнуты ее более поздние работы. Тогда, наверное, что-то еще оставалось впереди...

Андрей Бурлака

Коммерчески успешно принародно подыхать,
О камни разбивать фотогеничное лицо,
Просить по-человечески, заглядывать в глаза
Добрым прохожим...
Продана смерть моя... Продана...
Украсить интерьеры и повиснуть на стене,
Нарушить геометрию квадратных потолков,
В сверкающих обоях биться голым кирпичом,
Тенью бездомной...
Продана смерть моя... Продана...
Иду я на веревочке, вздыхаю на ходу,
Доска моя кончается, сейчас я упаду
Под ноги, под колеса, под тяжелый молоток —
Все с молотка...
Продана смерть моя... Продана...
Подмигивает весело трехцветный светофор
И льется моя песенка ветрам наперекор
И радоваться солнышку и дождичку в четверг,
Жить-поживать...
Продана смерть моя...

Изображения