СТРАСТИ ПО ЕГОРУ

ЕГОР И ОП***ЕНЕВШИЕ
Сто Лет Одиночества (2 LPs)
ГрОБ Records & Золотая Долина

Этот альбом, появившийся в Санкт-Петербурге в июне, сразу после концертов Егора Летова, замышлялся последним в декабре 1991 года как “альбом о любви” — в обстановке, когда “...все превратилось в грязь и слизь... дух умер” (цит. по авторизованному интервью в “Контркультуре” №3). Песни, вошедшие сюда, отражают душевное состояние автора накануне того, как он с головой погрузился в современную политику (есть даже одна вещь 1986 года). Может быть, поэтому Летов создал свою самую зрелую, горькую, философскую работу. То, что было болью и скорбью индивидуальной психологии в “Прыг-Скоке”, здесь обрело подлинно монументальные пропорции и евангельскую эпичность.

На четырех сторонах развивается настоящая духовная драма; не случайны постоянные библейские аллюзии: ангелы и бесы, “библейские анекдоты”, “бродили яко посуху, по шалой воде”, “в начале было слово”... Мозаичные осколки образов (как всегда у Егора, это бесфабульные ассоциативные строчки, воздействующие только своей совокупностью) неотвратимо укладываются в традиционную, древнюю канву Страстей.

Открывается альбом сильнейшей песней, декларирующей предельную, абсолютную всесжигающую свободу, обретаемую в экстремальный момент и страшной ценой — это то, что “обрел, обнял летящий Башлачев” (из современных авторов никто, кроме Егора, пожалуй, не имеет права ТАК сказать). Затем, не давая перевести дыханье, следует кощунственное “Евангелие”, где сия свобода впервые реализуется; результат — предательство (поцелуй Иуды!), и — хуже... Что сказать о гордыне деисайда? Данный акт, невозможный в действительности, акцентирует пугающее одиночество, богооставленность героя. Так начинается его собственный Крестный Путь.

Этапы Пути сего известны по апокрифам и палимпсестам, средневековым мираклям и модерновой опере “Jesus Christ Superstar”. Это — одиночество и арест (“вечная весна в одиночной камере”), бичевание, то есть насилие (“славный урок — не в глаз, а в бровь/Калачиком свернулась, замурлыкала кровь”), столкновение с тупой пошлостью и неправый суд (“приосанились матерые мужи/Заворочались пытливые ножи”). Наконец — смерть, развернутая как грандиозная метафорическая картина “семи шагов за горизонт”: “Покачнулось небо под ногами...” Смерть — это метафизическое “бегство в никуда из ниоткуда”, она экзистенциально переживается индивидом “в удушливых потемках своего замысловатого сырого нутра”. Смерть сливает человека с мирозданием, Космосом, непрерывно находящемся в процессе становления: “Сквозь кожу прорастает серебристая рожь/Вливается в глазницы родниковый потоп...” Поэтому за смертью следует воскресение, когда вновь явившийся герой, как существо надмирное, “не оставляет следов на свежем снегу”.

Тематика смерти и воскресения обыгрывается и в венчающем альбом заглавном стихотворении: “Выпадали друг за другом, как молочные зубы/Испускали дух и крик/Пузырились топкой мелочью/В оттопыренных карманах деревянных пиджаков” (последняя строчка отсылает к “деревянным костюмам” В. Высоцкого; имеется в виду, конечно, гроб). И затем — “ЧУДОВИЩНАЯ весна” (весна — возрождение природы), наступающая на седьмой день (седьмой день недели — Христово Воскресенье): “Пусть будет внезапно/Пусть будет неслыханно/Пусть прямо из глотки/Пусть прямо из зеркала” (то есть: из зазеркалья, из “потустороннего” мира!) После ЭТАКОГО может быть только “музыка сфер”, чему соответствует инструментал “О отошествии преподобнаго...”

Вообще музыкально программа чрезвычайно выигрывает от улучшенного качества записи и введения новых инструментов: клавишных, металлофона, флейты, скрипок. Обилие синтезаторных переливов, электронных шумов и прочих эффектов сближает альбом с незабвенною “золотой психоделией” конца 60-х (кода песни “Зря вы это все” звучит совершенно как финал битловской “I Want You (She’s So Heavy)”, до боли знаком также и рифф, открывающий “Офелию”...)

Летовские душераздирающая искренность и святой восторг обреченности не подлежат сомненью. С точки зрения ортодоксального христианства его, пожалуй, можно уличить в адамитской ереси. Адамиты, чье ученье было распространено в XV веке, считали число грехов на Земле конечным, а посему особым избранничеством, чистой жертвенностью — взять на себя грех, чтобы он не достался другому. Вот таким же “громоотводом” и вообразил себя Егор, неизменно вызывающий на себя камни и стрелы, гнев и ненависть. Тем не менее, именно он, как “безымянный заинька” из песни, нашел и прокричал какие-то очень страшные, очень важные для нас слова.

А-КУ