УСТАМИ МЛАДЕНЦА ГЛАГОЛЕТ ЯМА

РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ:
Егор Летов, Яна Дягилева, Константин Рябинов. М., ТОО “Дюна”, 1994, 304 стр., тираж 30 000

...Я поднял тетрадь, открыл ее и прочитал семнадцать слов, сочиненных мною накануне, — моментально голуби улетели, лисица сделалась маленьким спичечным коробком.
А мне было чрезвычайно весело.
ДАНИИЛ ХАРМС, 1931

Эмоциональный и образный строй представленных под этой черной обложкой трех авторов настолько своеобычен, что не остается сомнений: в отечественной рок-поэзии появилось новое измерение. Данная книга — самое важное, что вышло в свет со времен появления башлачевского “Посошка” осенью 1990 года.

Что бы ни говорил Летов о “концептуальных гитарах”, он принадлежит той традиции отечественного рока, что основана на примате текста. Ему отдано 155 из 300 страниц книги, и это справедливо. Временной диапазон представленных стихов охватывает десять лет — с августа 1983-го до сентября 1993 года. За то время Егор прошел от чуточку наивных самонаблюдений и ассоциативной пейзажной лирики до метафорически изощренных, подлинно экзистенциальных прозрений. Сохранились зоркость глаза да нервная интенсивность, “чрезмерность” переживания.

На сем пути автор, конечно, не мог обойтись без предшественников: одних, подобно А. Введенскому или А. Крученых, он назвал сам, другие — в общем, из той же компании русских “будетлян” и “обэриутов” 1910-20-х годов. Речь идет, понятно, не о прямых заимствованиях, но — об общности направления исканий, что приводит к родственной поэтике, сходным “тропизмам”. Вот некоторые примеры:

“В левой стороне груди шевелится травка...”
            (Е. Летов, 1989, стр. 89)

“И в животе твоем, под ветерком стрекоз,
Легко колышется подстриженная травка...”
            (Б. Лившиц, 1911)

“Так сидел и смотрел пузырьками век
Пузырьками век зорко наблюдал...”
            (Е. Летов, 1989, стр. 107)

“Окрестный воздух был жуком
А очи едким пузырьком...”
            (А. Введенский, 1926)

“Телo расцветает кишками на волю...
Тело распускается кишками восвояси...”
            (Е. Летов, 1990, стр. 110)

“И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок...”
            (Заболоцкий, 1929)

Все сказанное призвано никоим образом не умалить художественную оригинальность произведений Егора, но ввести последние в подобающий литературный контекст. Тем более, что летовские сочиненья можно анализировать и с позиций интертекстуальности. Автор — современный культурный, мыслящий человек — естественно наполняет свою речь “текстом в тексте”: парафразами пословиц, аллюзиями на популярные фильмы и книги, скрытыми цитатами. В его строках встречаются Христос, Экклезиаст, Ю. Гагарин, А. Солженицын, В. Шекспир, А. Сент-Экзюпери, Ф. Сологуб, Л. Андреев, Б. Окуджава, Г. Маркес, Ф. Достоевский, А. Тарковский, М. Шолохов, М. Фриш, В. Высоцкий, К. Кастанеда, О. Хаксли... список поистине “вавилонский”.

Такая интеллектуальная насыщенность отнюдь не превращает строки Летова ни в любование собственной эрудицией, ни в сухой каталог. Лирическое видение поэта настолько субъективно, настолько напряженно-остро, что он как бы выцарапывает кровоточащие контуры образов прямо по живому; появляются такие хлесткие, меткие строки: “полированный ужас обеденных столов”, “выдавливание из себя по капле Георгия Победоносца”... Последняя фраза, хоть и отсылает к А. Чехову, думается, вскрывает существеннейший для Егора мотив обреченности (“доброй воли к смерти”, как писала Цветаева), парадоксально сочетающийся у него с чисто русской вселенской отзывчивостью: “Мир держится на тебе — держи на себе весь мир...”

“Смерть от одиночества, вмещающего мир” подстерегла Янку Дягилеву. В свое время С. Гурьев написал удивительно точно: “Янка — это то, о чем поет Егор Летов”; она — его глобальная девочка, раздирающая радость, застенчивая боль. Стихи Янки поражают удивленным взглядом, обращающим знакомые предметы во что-то сказочное: “в середине дыра под проволокой — гитара”, “телевизор будешь смотреть — козленочком станешь”; обостренным слухом, тревожно всполошившимся — чу: “на берегу размытой боли звенят набатом зубы о край граненого стакана”; испуганным шепотом: “Мне все кричат: берегись...” Да что там цитаты, такие вещи, как “На черный день”, “Особый резон”, “Домой!”, “Деклассированным элементам”, “Ангедония” — надо приводить целиком. Да кому надо, уже все слышал, наверное, на записях.

Трудно анализировать такие горячие, парные, сочащиеся болью вещи. Но все же имя Марины Цветаевой, думается, должно прозвучать и здесь: та, что писала о предсмертной икоте, кто сказала о себе с бесстыдною откровенностью: “я не более, чем животное, кем-то раненное в живот” — это ее интонация в тоскливом бабьем вое: “О, продана смерть моя, продана...”

Завершает сборник Константин Рябинов, он же Кузя Уо. Тут можно (и, видимо, нужно) вспомнить об эпатирующем начале, свойственном абсурдизму: это когда у милой рубашечки неизменно клоп на рукаве. В кузиных текстах — и поэтических, и прозаических — очень и очень много стеба. Любопытно, что именно он чрезвычайно увлекается “концептуальной” вольностью в отношении орфографии, при том, что в книге вообще много опечаток, подчас не знаешь, — намерен или случаен каждый конкретный ляп. Ясно, что “розсказ” (стр. 264) — суть глубокомысленный концепт (“черт знает что написал, прости меня, Господи”); а вот: “думают думу гавами умными” (стр. 251) — может, случайно выпала буква “л” при наборе? А в целом позавидовать можно человеку, для коего “жизнь проста, как холодный пельмень”.

Трудно сказать, к каким творческим откровениям приведет Егора Летова и Константина Рябинова разделяемая ими ныне национально-патриотическая идеология. В интервью Егор выразился очень ясно: или правда — одна или правда — относительна, а это означает на деле, что ее и нету вовсе. В том, наверное, и заключается пронзительная человечность лучших строк, лучших песен отечественного рока (немало их заключено между черными корешками этой небольшой книжки): не зная правды, они учат без нее жить. А это — милосерднее, нежели загонять в “счастье” силком.

КУ-КУ

Изображения