МАТУШКА, НЕ ПЛАЧЬ ПО СЫНУ…

Общеизвестен факт пресловутой «пресс-конференции», имевшей место 19 декабря 1993 года в ДК Горького в Москве на мероприятии под названием «Арт-манёвры: Руководство к действию». Содержание её — даже при условии участия Егора Летова — особого интереса для рок-общественности, мне кажется, не представляет. Однако не многие знают о другой пресс-конференции в том же место и почти в то же время, которую можно узнать «тусовочной», а в сущности представляющей собой набор случайных вопросов, заданных проникшими в ДК и дорвавшимися до общения с Егором тусовщиками где-то в кулуарах. Сохранилась магнитозапись этого действа, которая и приведена ниже с минимальной стилистической правкой. Имена спрашивавших нам неизвестны (хотя есть сведения, что некто, обращавшийся к Егору на «вы», брал интервью для русской службы Би-Би-Си), однако имя отвечавшего на эти зачастую сумбурные и неуклюжие вопросы — суть повод для публикации.

(Егор) — Я три года не играл, мы специально ради этого сделали маленькую программу, чтобы участвовать в этой акции, принципиально, скажем так. А сейчас, как я понимаю, время изменилось, мы будем снова давать концерты. То есть это новый виток войны, скажем так.

— То есть война продолжается?

— И ещё какая! Война сейчас ещё сильнее, чем была. Более жестокая.

— А ты за войну?

— Конечно.

— Неважно, против чего?

— Нет. Важно, против чего.

— Тебе не кажется, что война бутафорский характер приобрела?

— Да нет, война — всегда война, на ней люди умирают.

— А почему ты тогда за войну, если на ней люди умирают?

— Потому что смерти нет как таковой, а есть вещи гораздо важнее, чем жизнь или смерть. Гораздо важнее.

— А как ты относишься к смерти?

— Никак не отношусь.

— Но ты её не боишься?

— Не боюсь.

— Егор, а как Вы думаете, образ врага в данной войне конкретизирован?

— В данном случае? Как лагерь, конечно, да.

— Как лагерь?

— Ну, как — среднестатистически, скажем так, это обыватель, равнодушный обыватель.

— А, на Ваш взгляд, разве нет вины организаторов этого фестиваля в том, что произошло?

— Есть, вот как раз, абсолютно.

— Или там, десять милиционеров, обещанных Гусаровым, это просто смешно...

— Разумеется.

— По-моему, всё было очень понятно изначально, что если билеты будут стоить 10–20 тысяч, то вся масса вот этих панков, они начнут, естественно... (Голос: «Какие билеты, это неважно всё!») устраивать такое вот...

— Это понятно, конечно.

— Егор, как состыкуются в тебе желание войны и любовь? Я думаю, что ты не лишён любви.

— Почему же? Я вообще считаю, что у нас все песни — про любовь.

— Ты любвеобильный человек?

— И весёлый человек.

— Но при этом ты говоришь о том, чтобы бороться против чего-то. Объясни мне.

— На протяжении всей истории человечества идёт война определенных сил. Я верующий человек. Две силы всего лишь, понимаешь? Я имею в виду силы зла и нашу.

— То есть любви без войны не бывает?

— Да нет, любовь — это же... её отстаивать надо. Это же сила, она утверждающий характер носит, а не пассивный.

— Вот, теперь я понимаю...

— А война не на жизнь, а на смерть идёт даже не на человеческом уровне, там такие силы задействованы, что диву даёшься.

— То есть ты против консервации человека, группы, например, двух человек...
— В правду веришь, да? А есть она на земле?

— Есть.

— Ты её видел когда-нибудь?

— Видел.

— Егор, а вот ты сказал, что ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА боролась за революцию, за коммунизм, в этом духе...

— Да, ну, в принципе, тот идеал, та утопия или утверждение тех ценностей, которые мы и утверждаем, как я понимаю, — оно носит характер самый идеальный: «коммунизм» называется. Коммунизм в идеальном состоянии, не социализм.

— Ты без иронии?

— Абсолютно без иронии.

— То, к чему мы шли — это было не то, не тем путём пошли после революции?

— Нет, сначала, первые года два, было хорошо. То есть революция, она носит характер... «революция» буквально означает «возвращение».

— Ты себя до сих пор живым человеком считаешь?

— Да, я живой очень человек.

— Несмотря на то, что вокруг тебя происходит?

— Вот как раз, может быть, благодаря этому.

— Может, благодаря этому ты живой и остался?

— Нет, ну как... Жизнь же заставляет действовать. Намеченным же нельзя быть (Голос: «Намеченной жертвы распростёртый клюв...»)

— А если люди вокруг тебя неправильно понимают?

— При чём тут люди...

— На всей планете...

— Хоть на всей планете — если люди неправильно понимают, всё равно надо быть, несмотря ни на что.

— Несмотря ни на что? Что бы ни получилось? Егор, не только для себя?

— Почему для себя? Я вообще действую не для себя. Если б я действовал для себя...

— В конечном результате?

— Для той силы, которая через меня и проявляется.

— То есть ты не сам управляешь, в конечном результате?

— Ну, мне неинтересно это для себя, понимаешь?

— Егор, можно глобальный вопрос? Глобальный?

— Давай.

— Ты некоторые свои песни отрицаешь или нет? Вот есть такие песни?..

— Старые — да. Мне стыдно уже за многие песни.

— Хорошо, спасибо тебе за откровенность.
— А какие, например?

— Ну. «Новая патриотическая», например.
(Тусовка: «О-о-о-о-о...»)

— «Эй, бабища, блевани», например?

— Это вообще не моя песня.
(«...о-о-о-о...»)

— Егор, а «Я ненавижу женщин» как?

— Это тоже, это дурацкая песня.
(Голос, разъясняющий той, что спрашивала: «Таких, как ты, похожих на тебя. А других — нет».)

— Егор, а ты можешь выделить определённый контекст к альбому «Сто лет одиночества»?

— «Одиночество» — очень грустный альбом. Очень грустный и очень красивый.

— Он чем-то навеян?

— Он навеян смертью Янки, если в двух словах. После «Прыг-скока» у нас было состояние очень кризисное, то есть находились на такой грани... суицидальной, скажем так. И он начался сразу после «Прыг скока».

— То есть это не конец, а продолжение?

— Продолжение, да.

— Егор, стоит ли бросать утопию в массы?

— Стоит. Только её и стоит, да.

— Ну Ницше же сказал, что «толпа — это суд идей». А ты знаешь, что после этого происходит, что массы делают с утопией?

— Это неважно. Дело в том, что необходимы ценности, которые были бы внеличностными. Необходимы. На этом — Земля.

— Но ведь уже были эти ценности!
— Не получается на деле...

— Ну, а что ж? Не удалось — встали и заново начали.

— Егор, а существует какая-то психоделическая подоплёка под альбомом «Сто лет одиночества»?

— Да, ЛСД ели очень много.

— А как Вы относитесь к ЛСД?

— Хорошо отношусь, но это вещь очень опасная...

— Надо легализовать, наверное.

— Это реальность или не-реальность? Или вторая реальность? Это правда?

— Это правда.

— Егор, а если б это твои дети...

— Это знаешь, что такое? Это смерть. Это состояние...

— Суицид...

— ...настоящая смерть. Что происходит с человеком после смерти — примерно это вот и есть.

— Егор, почему ты не используешь психотерроризм?

— Не знаю, мне в Киеве предлагали: то есть, ко мне приходили люди, которые этим делом занимались, и предлагали с ними сотрудничать. Я про это дело стих аж написал: «Гречневым чавканьем сильной личности...» — как раз про это. Вот. Приходил из КГБ человек, предлагал сотрудничать с ними и так далее. А ещё психофашисты, но мы отказались категорически.

— Егор, ты не слушаешь death metal?

— Нет.

— А вообще другие какие группы ты любишь?

— 60-е года слушаю, советские. Самые любимые — советские песни 60-х годов.

— Егор, а вот сейчас спор идёт: Егор Летов — хиппи или панк? Как ты сам считаешь?

— Не хиппи, совершенно точно.

— Егор, наиболее значительные моменты в современной музыке, на твой взгляд? Не обязательно в российской.

— Не знаю, нескромно может показаться, но мне кажется, что это мы, понимаешь? Вот.

— Егор, ещё: вот ты сказал, что ты мистик, теперь ты подтвердишь свои слова или нет?

— Ну да, в какой-то степени. Смотря что ты называешь мистикой. Я — верующий человек.

— А что ты подразумеваешь под «мистиком»? Я понимаю, что есть христиане, например, ну, верующие просто, есть мистики, есть те, которые с паствой работают и т.д. Мистики — это те, которые в монашество уходят, или в лес, в свои хижины?..

— Нет, скорее это можно назвать «Реализмом», понимаешь, с большой буквы. Потому что реальность — это понятие такое широкое, то есть граница между мистикой — это...

— Эгоцентрическая мистика, да?

— Какая, чья?

— Твоя лично.
(Голос: «Нет, Егор, по-моему, не сторонник эгоцентризма»).

— Я вообще не эгоцонтр, да.

— Егор, а ты собираешься где-то играть? Потому что сегодня ничего не получилось...

— Да, собираюсь. В январе мы хотим приехать и сделать нормальный концерт.

— Где — здесь, да?

— Наверное.

— Вот Вы сейчас сделали один концерт с Романом Неумоевым. Вы разделяете его взгляды?

— С Ромычем? Да, мы в одной обойме.

— А сейчас?

— И сейчас.

— Общие взгляды, несмотря ни на что?

— Он несколько по-другому относится, но в целом, на каких-то глобальных уровнях мы с ним солидарны полностью.

— Живой человек — он и есть живой? Несмотря ни на что?

— Конечно.

— То есть живого ты отличишь среди всех людей?

— Живого — да. А его сразу видно по глазам. У него же глаза живые.
(Чей-то возглас: «Я — мёртвый человек?!»)

— Егор, ты разбираешься в современном искусстве?

— Да, разбираюсь.

— Какие тебе нравятся художники? Я опять не акцентирую на Россию — в мировом искусстве?

— Ой, это сложный очень вопрос. У меня теперь любимый художник — это Грюневальд.

— Кто?

— Грюневальд. Средневековый художник.

— А ты не знаешь о таком течении — «Гренобльская школа»? Французские революционеры...

— Я что-то слышал... Из сравнительно, так сказать, современных мне очень нравятся немецкие экспрессионисты. Вот Георг Гросс очень нравится.

— Но ведь это же прошлое!

— А из современных — дело в том, что я, наверное, идеально не слежу, то есть я не знаю, что самые последние годы происходит, поэтому...

— А из современных групп какие-нибудь есть, думаешь, которые нормально играют и вообще?

— BUTTHOLE SURFERS — неплохая команда, элсэдэшная такая, шумовая.

— То, что Вы делаете — это предназначается для себя или для людей?

— Для людей, конечно. Для себя я бы и не стал ничего делать.

— Егор, а почему ты сегодня трезвый был, а?

— Потому что мне перед концертом пить нельзя, я слова забываю.

— Егор, ты левый или правый?

— Я? Левый. Ультралевый.

— А как ты относишься к Ельцину?

— Это гадина такая! Нет, ну это такая сволочь, своими руками расстрелял бы просто! (Не можем не заметить: нехорошо так относиться к пожилым людям. — Зав. РИО, по поручению редакции)

— А к событиям в октябре как ты относишься?

— Ну, как... Я же был там. У Белого Дома был.

— Ну, война — это красиво?

— Это здорово, это правильно.

— А Жириновский?

— Жириновский — так себе. Ну, это беспринципный человек, понимаешь? Он сейчас будет с нами, потом будет не с нами. То есть непредсказуемый.

— То есть ты против, Егор?
— А вообще из политиков кого ты уважаешь?

— Из политиков?

— Политика — грязное дело, да, Егор?

— Нет, почему?

— Вот как Горбачёв, допустим?..

— Из политиков я Анпилова очень уважаю.

— Надеясь на анархию, ты политики дело знаешь, да?

— Анпилова очень уважаю.

— Егор, твоё отношение к движению РАПП?

— Полностью солидарен с ними, поддерживаю во всём, это самое идеальное, что я могу...

— То есть ты можешь сказать, что РАПП сейчас...

— Ну, в какой-то степени мы, может быть, эту функцию выполняем, на уровне искусства, скажем так. Это да, это наше. Вот в этом мы с Ромычем расходимся, потому что он не выяснил...

— Так называемое «творческое самоубийство» Ромы Неумоева имеет отношение к тебе?

— Почему «самоубийство творческое»? Он продолжает работать. Ну, с моей точки зрения это несколько, может быть, не то, что раньше, но с его точки зрения — это новый виток, новый шаг.

— Новый виток... Он делает что-то, да?

— Он сочиняет, а что? Три альбома уже выпустил. И в этом году записал.

— Егор, а после «Ста лет одиночества» будет что-нибудь?

— Будет, мы начали работу над новым альбомом. Скорее всего, он «Родина» будет называться.

— А пластинки будут какие-нибудь?

— Пластинки будут. «Сто лет одиночества» сейчас выходит.

— «Мы будем умирать, а вы наблюдать» — этот девиз не современен уже, по-моему...

— Да нет, при чём тут девиз? Ну да, я умирать не собираюсь...
(«Егор, не умирай!»)

— Отношение к слову «русский»? Ты русский?

— Я русский.

— А русофобия?
(«Дайте Егору гитару/ Егор, спой что-нибудь. Егор, сейчас проведем тебя к гитаре... К гитаре, к гитаре!»)

Шла война к тому Берлину,
Шёл солдат на тот Берлин.
Матушка, не плачь по сыну.
У тебя счастливый сын.

Шёл солдат медленно, не быстро.
Не жалел солдатских ног...
Матушка, ударил выстрел —
Покачнулся твой сынок.

Опрокинулся на спину
И остыл среди осин...
Матушка, не плачь по сыну.
У тебя счастливый сын!

19 декабря 1993
Москва, ДК Горького

Материал и фото предоставлены Татьяной Выскворкиной (г. Петрозаводск).
Подготовка к печати Екатерины Борисовой

Изображения