ИНСТРУКТОР НЕУМОЕВ РАЗМЫШЛЯЕТ... И ВСПОМИНАЕТ

(Начало см. в «ЭНске» 12/93. С Романом Неумоевым беседуют Михаил Тимофеев /М/, Сергей Гурьев /С/ и Ольга Барабошкина /О/.).

...

С: То есть в истории ИНСТРУКЦИИ какой-то резкий поворот произошёл в 89-м году...

— Произошёл он, во-первых, после встречи с Егором Летовым... Чего не буду скрывать. (Говорит медленно) То есть это человек, несколько изменивший мою ориентацию... В лучшую или худшую сторону, не знаю... Но скорее всего даже не он изменил, а просто он при этом присутствовал, поскольку мы оказались вместе... И совершили с ним дли-и-тельное такое путешествие через весь Союз, неспешное, по лесам, по горам, по долам, по Уралу, с посещением мистических мест...

М: А в направлении чего?

— ...и поиском мистического опыта. И после этого, видимо, у меня на этой мистике крыша и съехала где-то в Киеве. В городе, где мы в Лавре лежали под деревом и эти сливы сбивали камнями. К нам подходили монахи и говорили, что же вы делаете, мол, эти сливы на трапезу готовятся, а вы их сбиваете. Ну а что, отвечали мы, Бог для всех сливу создавал, а не только для святых отцов (усмехается). И таким образом мы как бы демонстрировали наше независимое (смеётся) к официальной религии отношение. Ну, яблоки там ещё были (улыбается). Короче говоря, в Киеве я написал практически первую свою вещь из этого направления под названием «Мир».

Нет, я ещё чего хочу сказать: я лично свои вещи все, которые лично мои И БОЛЬШЕ НИЧЬИ — они изначально ничего не имели общего с этим панковским направлением. То есть я работал в этом плане просто по требованию окружающих меня людей. Немирова, наших ребят, которым надо было веселиться, развлекаться, отдыхать... Я этих песен петь не гнушался, я работал в группе, я учился петь, у меня была энергия, я даже чужие песни тогда пытался петь. Я считал, что чужие песни тоже хорошо петь, за что на меня народ некоторый обижается, хотя я песни эти никуда не включал. Я просто пытался их записать, у меня такой был опыт, но я быстро на это дело плюнул. Две кирилловские вещи я записал и одну аркашину. Пытался. Но вещи, не авторски исполненные, не дали никакого результата, и я на это дело плюнул.

Но мы при этом сочиняли — бывало, с Кириллом и некием Юрием Крыловым, то есть, мы как... мы «Рок-н-ролльный фронт» долго не могли выяснить, присваивали себе авторство. А там была простая история по тем временам. Мы встречались в «инструкционной» тусовке, и после этого я идею подавал: вот, такая-то песня, есть такой-то куплет или припев... А вернее, с этой песней конкретной была какая история... Видимо, её предложил как идею Немиров, как начальную, и она звучала как стих какой-то... Потом Крылов подхватил эту идею и был написан текст такой, чисто универовский. И стиль вот этого направления — однодневка. «Я вчера пил коньяк у кого-то в гостях, меня случайно пригласили туда»...

М: В стиле ЗООПАРКА такое...

— Да, такая вещь.... смахивающая на кого-то... Короче говоря, что-то такое написал, я взял, там больше ничего не было. А я взял домой, притащил этот текст, посмотрел, приписал к нему ещё один припев и ещё один припев. То есть там: «Мы спускаемся в подвалы/Мы уходим на подпольные флэты», — он, в общем-то, даже связан с этим не был. То есть «Я вчера пил коньяк у кого-то в гостях/Я всегда получаю кайф от приставки овердрайв/Я всегда этого хотел». И там дальше как-бы нелогично идёт: «А мы спускаемся в подвалы, мы уходим на подпольные флэты». Чего ради? Ни с того, ни с сего. А там ещё и «Это — наш рок-н-ролльный фронт».

То есть, такая вот социально-политическая агитка была мной создана, потому что я вообще не понимал, как можно однодневки писать, они должны быть такими вот плакатными. И вот я такую ему принёс. Вот, на, ты хотел песню немировскую сделать, его идею реализовать — вот я её тебе и даю. Это почти готовый хит. Он взял, начал там с ним что-то делать, а потом и Немиров приехал в Тюмень, и я говорю — слушай, Немиров, текст абсолютно говённый, ты давай, на эту же ритмику серьёзный текст сочини. И он сочинил текст, который с поэтической точки зрения более надуманный, но производит более серьёзное впечатление. Потому что «я вчера пил коньяк» — оно наивней, но оно откровенней и ЛУЧШЕ, с этой точки зрения, как мы это оценивали. Потом.

...А то, что сочинил Немиров, оно звучало более умно, но и было напыщенно. «Ты приходишь домой непристойно живой — На тебе это точно клеймо — Ты приходишь домой, рок-н-ролльный герой — Инженер, психопат и дерьмо». То есть, это уже некий такой интеллектуальный подход, такой герой-интеллигент, которого никто не любит... Не без идеи создано всё это дело! Ну, и резюме тоже: «мы спускаемся туда» (смеётся). То есть это должно было зацепить, скажем так, более серьёзные круги, по интересам...

М: То есть в таком виде это и осталось?

— Да. Немиров потом посмотрел и сказал, что в том виде, в котором оно сейчас существует, это, конечно, поэтически слабее, потому как надумано. А с точки зрения текста, оно. может, и получше, посерьёзней.

М: Мне эта песня очень цоевекую напоминает, я не знаю почему...

С: Может потому, что Цой «Мы-ы-ы» любит тянуть...

— Ну, может быть. Потом, «мы» в тот момент, как некая потребность осознания себя как члена некоторого (улыбается) альтернативного сообщества, характерна и для Кинчева («Мы вместе») и для многих других... Это не Цою принадлежит. Кстати говоря, Цой после этого уже стал «мы» петь. Я бы даже сказал, что это не похоже на Цоя. То есть, это для него не свойственно, потому что он изначально писал от первого лица. И от первого лица это всегда, конечно, воспринимается чётче. Потому что это правдивее. Когда человек поёт: «я, я». А вот когда он начинает петь «мы-ы», или начинает говорить «Мы!», то уже в этом явная натяжка и вранье. Потому что любой человек, говорящий «мы», предполагает втайне: «я и они», «те».

М: Скажи, а как вот «сложные тексты» писались? Так сказать, «второго типа»...

— А сложные... они с самого начала у меня были не такие уж простые. То есть был некий механизм, там вообще на религии часть была заверчена, на каком-то дзен-буддизме. То, что я сочинял лично, и «Лейтенант», и про тюрьму песни тоже, они все были с каким-то политическим ирреальным налётом, а потом уже оно пошло куда-то вглубь. Более в такую тяжёлую глубь... в связи с усугублением ситуации... (внезапно смеётся) в мире, — а там начались и в кругу друзей кое-какие проблемы... Тяжело просто стало. Ну, люди, долго существующие друг с другом, они начинают друг на друга давить несколько всегда. Тем более, что у нас несколько таких жутких драк ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ пережила, которые и вспомнить страшно... То есть люди друг друга били почти насмерть, резали какими-то консервными ножами, причём заднее место... изуверски совершенно... Такие дела были, что рассказывать о них широкому кругу, может, даже и не следует...

И вот я написал под впечатлением этой ситуации, вновь созревший (чуть улыбается)... Ну, а может, я не знаю даже, с чем это связано — может, потому что «проверка» такая произошла в КГБ, многие люди долго не могли потом избавиться от комплекса предательства. (Внезапно смеётся) Совершенно по незнанию реалий советского права. Ну, молодые люди первый раз попали в КГБ. после этого осадок такой, что тебя превратили чуть ли не в стукача. Потом ещё долго выясняли (я опять к этой теме возвращаюсь, потому что от неё никуда не денешься) — кто уже стучит, почему, как...

М: И после этого уже за консервные ножи брались?

— А, нет, это всё перманентно. Это всё из-за баб происходило (говорит почти весело). Нет, совершенно очевидно. Нет, ну из-за чего мужики будут драться? Из-за того, что рюмку водки, что ли, не поделили? Да бог с ней, а вот ЖЕНЩИНЫ, это другое дело. Тут исторически сложившееся.

(Оля Барабашкина улыбается.)

С: ...Мы вот про вышеупомянутый цикл песен никак не можем поговорить. Они хоть подряд писались, эти вещи?

— Нет, началось всё с песни «Всё пройдёт»... Я просто проанализировал советское песнетворчество, и понял, что многое из него незаслуженно недооценили. Неосмысленно совершенно. То есть, в некий момент как бы ребёнка выплеснули вместе с водой, сказав, что всё советское — это такое страшное, ужасное, задавленное, нехорошее. А на самом деле советские песни были настолько прекрасные, настолько философские. Потому что задавить русское самосознание не под силу было никому, даже Сталину. То есть песня «Призрачно всё в этом мире будущем, есть только миг, за него и держись» — вот такого уровня вещи, это же бессмертные произведения! С поэтической точки зрения, с философской, метафизической, которая вне пространства существует. Неважно, кем и когда они написаны, в советское время или при фашистском режиме, это совершенно неважно. И они, безусловно, никакого политического компромата не содержали, правда, некоторая метафизичность там присутствует. Но она неявная, она такая, позволительная метафизичность. И таких песен немало. Например, «Всё пройдёт, и печаль, и радость. Так устроен свет». Это же совершенно вещь такая, это же целый философский трактат про любовь! Которая «не проходит, нет». И я, когда на это дело натолкнулся, посмотрел и подумал: а что я, собственно, ищу-то? Всё написано давно, всё сделано, и даже в наше время те люди, которые с хорошей поэзией знакомы, они продолжают ею заниматься и пишут прекрасно... И вот, написал я такую синтетическую вещь — то есть оставил припев «Всё пройдёт» и саму идею, «всё пройдёт». Ну, и соединил... Получился, конечно, панк-рок, почему — потому что текст был совершенно... Ну. это такой вот метод, особый, кстати говоря, когда одно соединяется с другим, и получается на противоречии, на парадоксе, НЕЧТО ТРЕТЬЕ.

Там идёт текст такой сначала, скажем: «Прекрасное лицо, гуманные книги и разговоры о том, что всё имеет полное право, бутылка вина, случайные обиды, разбитые лица друзей и унижения кровавая пена». То есть идёт такой приземлённый, чисто ситуативный текст, а потом идёт очень философский текст. НЕСОИЗМЕРИМО С ЭТИМ ФИЛОСОФСКИЙ: «Все пройдёт» и т. д. И на этом соединении обыденного и высокофилософского и произошёл некий такой интересный и энергетический всплеск... Потому что было невозможно без энергии, без глубинной духовной энергии это исполнять!

И я так и исполнил. Первый раз эту вещь на флэту у какого-то музыканта, я сейчас его, к сожалению, не помню, это очень известный новосибирский музыкант, такой психоделик, который и с Селивановым писал проекты.

С: Это не Вадик Кузьмин, часом?

— Нет, не помню...

С: Может, Валера Рожков?

— Нет, не помню, на точке в Академгородке... Да, наверное это Валера Рожков.. И у него на флэту там был Дима Селиванов, ещё живой, и Янка была (говорит тише), и мы там такой сейшенок запалили для себя... И каждый там свои песни, собственно, и пел... Вот я там её первый раз и спел. Всем очень понравилось, и Летову, и всем. И они так потом удивлялись: что это ты поёшь лажу всякую, типа как в песне... (говорит всё медленнее и почти останавливается) как она... (кричит) «Не осталось никого»! То есть «надо ехать в централ и играть там панк» — в общем, такая наивная тюменская. Мышление юноши, мечтающего о палестинах рок-н-ролльных, цветущих (смеётся). А его не пускают пока (смеётся), и резюме такое, что «не осталось никого»...

С: Эдакие «Три сестры».

М: Припанкованные три сестры.

— (смеётся) Да... Ну, и, короче говоря, они были очень удивлены, что я сочиняю ТАКИЕ вещи, а пою при этом ВОТ ТАКИЕ! То есть, с их точки зрения, это наив полный. Но они, это новосибирско-омское направление, они всегда на интеллектуализм ориентировались. То есть, это интеллектуалы, в общем-то. И Летов, он... Собственно говоря, я не знаю, сам он интеллектуал или не интеллектуал, это, надо уже оценивать человека, — а ОРИЕНТАЦИЯ У НЕГО БЫЛА НА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ музыку и тексты, это он всегда говорил, что панк, это изобретение интеллектуальное, интеллектуалов нью-йоркских, и на этой идее базировался. Да у него и брат, собственно... под впечатлением брата многое, я считаю, он в своей жизни делал и на него смотрел с уважением всегда... У него брат йогой занимался, музыкант такой, серьёзный и достаточно изобретательный... и упорный. Он, наверное, йог и есть — он и к игре своей подходит так же, как к упорному тренингу. Это я Сергея имею в виду Летова.

М: А про Янку расскажи...

— Про Янку? Гм, гм... Ну, что... А что, собственно, про Янку, ИМЕННО-ТО ЧТО?

М: А что тебе в голову приходит. Вот я сказал: «Янка»... (пауза. Ромыч судорожно пьёт чай большими глотками)

— Я даже не знаю, что сказать... Я и про Селиванова ничего — только упомянул, и не стану говорить... И про Янку ничего не стану говорить, потому что о мёртвых — либо хорошо, либо ничего...

М: А по текстам? Вот ты что-то брал от неё? Ведь под влиянием Летова ты был, я не знаю, идеологическим или ещё каким...

— (быстро) Нет, ну как под влиянием... И он под моим влиянием был! Любая личность... энергообмен происходит, когда люди соприкасаются плотно и пытаются друг друга понять всерьёз, то это нормально. Обмен всегда происходит, и часть качеств каких-то перетаскивается... Ну, и (чуть улыбается) и часть каких-то Янкиных не качеств, а скажем, некоего такого... (произносит совершенно по-особенному) эмоционального такого состояния может быть, тоже перешла...

М: То есть более обострённого, так бы ты это состояние назвал? По сравнению со своим?

— (слегка мрачнеет) У Янки? Ну конечно, как у всякой женщины, оно более обострённое. То, что мужчина может пережить умом, она обычно переживает сердцем (нервно усмехается)... Это, конечно... ФАКТ. (Отпивает чаю).

М: Скажи, а у тебя есть какие-то способы проверить энергию в песнях?

— А че её проверять? Энергия не проверяется. Она сразу ясна — если она есть, то есть. Ведь это придумали не мы — саму сущность эту рок-н-ролла — потому что он сложно, ступенчато возникал, ветвился; её придумали именно те люди, которые ориентировались на энергетизм. ЛЕД ЗЕППЕЛИН на него ориентировались с ЛСД, кто перешёл на такой психотропный уровень мышления, на психический, — и они, я считаю, рок-н-ролл стали воспринимать совершенно иначе, чем он существовал первоначально. Все говорят, что существовал, дескать, стиль «рок-н-ролл», а потом, «вдруг как-то возник ритм-н-блюз», а потом разные направления... И как это произошло, и почему, и в чём причина... то есть, чисто хронологически это, может, и прослеживается, а этимология этого процесса, она не ясна.

Я сам считаю, что тогда-то, собственно, всё и началось — когда музыканты начали экспериментировать с энергиями астрала — то, что сейчас современные экстрасенсы, биопольщики и оккультисты называют астралом, — а выход туда даёт ЛСД достаточно плотный, гарантированный. Во всяком случае, если не даёт, то способствует этому в какой-то момент. Причём за последнее время с этим куча людей уже ознакомились в результате похмелья, то есть люди в похмельном состоянии синдрома лежат и вдруг в состоянии такого полусна перед тем, как проснуться, начинают всплывать к потолку и видеть себя со стороны... что они лежат на кровати... (улыбается) и начинает ехать крыша у многих... Вот, когда началось это дело с наркотиками и с ЛСД, то есть с БИТЛЗ, и тех, кто в этой тусовке был поблизости... а началось это опять-таки даже не с БИТЛЗ, а со знакомства с Индией. То есть, всё это из Индии поползло, Кастанеда уже потом вышел. Потом уже стали осмыслять, что Кастанеда и DOORS, это уже ЧТО-ТО ТАКОЕ, близкое, и даже когда кинофильм сняли, «Doors», он весь вот так (показывает пальцами) на параллелях... То есть, там учитель этот индейский всё время присутствует, пустыня, ЛСД, пиотль, то есть всё на Кастанеде, в общем-то, базируется, да и сама гибель Моррисона, она тоже идёт по Кастанеде.

И вот с этого всё ЭТО направление в рок-н-ролле и началось. А потом усложнение произошло по мере развития событий. Но вот этот вот момент — момент энергетизма — и был тогда осознан. Что помимо всего прочего, помимо эстетики, помимо культуры языка и творчества, помимо времяпрепровождения, отдыха и танцев — ЭТО ЕЩЁ И ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ НЕКИЙ ТРЕНИНГ И МЕТОД. И ЛЕД ЗЕППЕЛИН не зря ведь говорили, что рок-н-ролл — это МЕТОД, то есть способность производить энергию, отдавать энергию, и получать энергию обратно. И все в рок-н-ролле происходящие вещи, они с этой точки зрения в конечном итоге и оценивались — потому что люди, они на самом деле в рок-н-ролле на внутреннем уровне эмоциональном, они ничего и не воспринимают. То есть они могут чисто интеллектуально копаться и оценивать, что вот эта группа так играла, а вот эта с тем-то соотносится, но она никогда не понравится по-настоящему, и надолго не запомнится, если нет энергии. То есть это — как факт бытия. Либо есть, либо нет. Ты можешь что угодно изобретать, но если энергии нет, рок-н-ролла нет!

М: Но и БИТЛЗ, и те же ЦЕППЕЛИНЫ, они в поисках энергии использовали те же элементы восточной музыки: БИТЛЗ — индийскую, ЦЕППЕЛИНЫ — арабско-азиатскую...

— Но они осмысления в этой музыке не добились... Они использовали её чисто ТАК — обучались... Причём, обучались каким образом? В Индии они получали заряд осознания,— а потом уже обратно в Европе, со своими европейскими инструментами, то есть поняв, ЧТО такое барабаны: что это, в конечном итоге, шаманский, полушаманский инструмент. ЧТО такое гитара — что это в конечном итоге развитый инструмент ритма; они в конечном счёте начали уже работать в западном ключе, но с этим ЗАРЯДОМ, и им, БИТЛЗ, удалось добиться колоссальных энергий, но, в основном, сексуальных. То есть, про это писали — что многие девочки оргазм испытали впервые на концерте БИТЛЗ. Потому что девочки в нормальном состоянии творить такого не должны, что они там творили на этих концертах.

М: А ИНСТРУКЦИЯ воспринимает ударные тоже как шаманский инструмент?

— Ну, да, конечно... В принципе, конечно...

М: Но это сочетается с индуистскими всевозможными делами? Не мешает идеологии какой-то?

— А у ИНСТРУКЦИИ, в отличие от Бориса Гребенщикова и ленинградской волны... Дело-то в том, что я к индуизму-то отношусь на самом деле довольно осторожно. И ко всем вот этим вот религиям, которые существуют давно на Земле. То есть, к настоящему моменту, религии эти все они уже... «темноватые». То есть, слишком привязанные к земле. За историю развития цивилизации они закостенели на земном плане и... (пауза) я бы не сказал, что бы мы когда-то на что-то подобное ориентировались. Мирослав Маратович, так он Индию просто ненавидит жуткой ненавистью. Всё что угодно (улыбается) — Европа, рациональное мышление, но Индия, эти Шиввы, эти многорукие страшилища и идиоты, это «ой, ой, это какой-то кошмар». А я, я внутренне как-то относился всегда с пиететом к Индии. Я считал, что это интересная, это религиозная культура, конечно — мощнейшая. Тут дело в том, что я человек религиозного склада мышления, не социального.

М: Но именно христианского? Или же...

— Практически чисто христианского... То есть, у меня и вся символика, — если бы кто хоть раз взялся проанализировать всерьёз мои тексты так, как я иногда, ну, может, не анализирую, а смотрю, — то там вся образная символика и вся информация структурированы в чисто христианском ключе. Все символы. Вот, белый корабль, скажем, то есть там всё из Нового Завета. Но не взятое, не прочитанное в Новом Завете, а стащенное вот отсюда (делает жест над головой, словно проводит нимб), из некоего надсознательного уровня мышления, трансформировано и, таким образом, осознано в себе со временем. А уже потом — увидено и прочитано в Новом Завете, и понято, что это всё совпадает внутренне, по своей природе сущностной. С новозаветными делами со всеми. А когда я, конечно, начинал, я просто не думал, ведь это процесс самопознания, то есть это внутренний поиск себя. Просто об этом никто не думал, и я не думал, но этим занимался (улыбается). А потом я уже понял, ЧЕМ занимался. У меня это так происходило; как у других, не знаю. У всех — по разному. Но «инструкционеры», почти все они уже крестились и намерены очень всерьёз заниматься христианством. Некоторые, по-моему, даже на иноческий путь вступили, то есть, вплоть до таких дел.

М: Но, наверное, вместе с этим пришло и увлечение русской культурой? В том числе и музыкой?

— Ну-у-у, я русской культурой особо никогда ею не увлекался. Я не вижу просто смысла «увлекаться» русской культурой, потому что если ты русский, то культура, она и так в тебе (кричит) ВСЯ, ЗАКРЕПЛЕНА!

М: Вся целиком?

— Конечно, генетически! Если ты не русский, то ты можешь изучать её годами, быть большим спецом, это всё по-другому. Я же никогда не занимался специально изучением культуры, я же физик по образованию, честно говоря. Вот Мирослав Маратович (улыбается), тот знаток, тот филолог. Его если спросить, он много знает. Но вот он сейчас сидит и говорит: «Ты, Ромыч, был прав, книги все надо сжигать. Они пылят (смеётся), занимают объём, жрут, суки, кислород, вот. Надо от них избавляться, пусть они в библиотеке стоят все. Читать их, конечно, надо, когда ты ещё молод, и тебе нужно образоваться, но не в нашем же возрасте (уже хохочет)». Делом пора заниматься, как бы, а не книжки почитывать...

М: А что тебе в жизни не нравится? Вот перечисли, чисто условно, первые попавшиеся вещи. К чему ты относишься резко отрицательно?

— (улыбаясь) Резко отрицательно я отношусь много к чему... в состоянии неадекватного восприятия. То есть, когда я нахожусь в эмоционально-психологически неправильном состоянии, я могу очень ко многому так относится. Но это неправильное состояние. В принципе, в нормальном состоянии я хорошо отношусь ко всему. Потому что во всём плохом можно найти что-то хорошее. То есть плохое, оно чем хорошо? Тем, что оно даёт опыт. А хорошее — в том, что даёт энергию. Плохое, оно перерабатывается в опыт. Поэтому надо по-хорошему относиться, по большему счёту, ко всему. Даже к плохому. А иначе, любая другая позиция — это обычное мышление, то есть это мышление узкое, которое склонно к стереотипу. Вот в Москве, тут люди стереотипно мыслят. Не только в Москве, но и во всём мире, — но здесь это ощущается особенно явно. Потому что здесь — вульгаризированная тенденция всё делить. То есть, для всего находить свою полку. «Шумела Мышь» часто этим грешат, потому что такое впечатление, словно идёт соревнование в скорости: что быстрее будет названо. Это у нас ВОТ ЭТО, а это у нас ВОТ — ТО. Это у нас арт-рок, а это вот — панк. А это вот пост-панк! И в этом вот разложении по полочкам конца и края просто быть не может. Подавай баночки всё новые и новые. Для всё более сложных вещей, которые не укладываются в такое какое-то понимание чёткое, которое можно одним словом назвать, но требует баночки для себя. Рано или поздно баночка находится. В эту игру играют многие московские журналисты и музыканты.

М: А в Тюмени не разделяют стили, не ставят все на полочки?

— А в Тюмени никто этим не занимается и не занимался.

С (с угрюмым ехидством): В Тюмени все «Розу мира» читают.

— Нет, почему же «Розу мира», не только «Розу мира» в Тюмени все читают. Но дело в том, что мы подобные научные подходы пресекли в самом зачатке и всех выгнали напрочь. И рок-клуб даже разогнали. То есть, в 1987 году он всё время пытался создаваться, и я это дело разваливал огнём и мечом. Потом подобная структура продолжала тенденцию в каком-то ДК осесть, начать зарабатывать деньги. И Гузель пыталась этим заниматься. А потом и она уже поняла всю тщету этого в Тюмени произвести — при моём постоянном настрое всё это разрушить...

М: Но от идеи зарабатывать деньги всё равно очень трудно избавиться...

— Нет, зарабатывать деньги, безусловно, надо, — но это личное дело каждого, как он будет зарабатывать и с кем. А когда создаётся организация, которая ставит себе конкретные цели, то есть обуславливается часть людей, «которые зарабатывают деньги», и они почему-то считают потом всё время «что мы, мол, главные люди, мы же деньги зарабатываем». А другие им говорят: как это вы деньги зарабатываете, мы ж ТВОРЦЫ! А вы коммерсанты подлые! И начинаются — разборки. ВО ВСЕХ КЛУБАХ СТРАНЫ. Разборки с «коммерсантами» идут непрерывно незнамо с какого года. То есть одни стоят на позиции творцов, другие — коммерции. И рано или поздно эти клубы всё равно разваливаются. Либо те, кто деньги делает, уходят, понимая, «зачем этот бардак, когда можно просто делать деньги в другом месте и гораздо эффективнее!». Так Грахов ушёл из Свердловского рок-клуба. Повзрослел просто. Поняв, что какой смысл, он уже не мальчик. Так и «Студия 8» образовалась. Ленинградский рок-клуб развалился.

То есть, пока умные люди видели, ага, это можно использовать, хорошо! Если других не пускать! (смеётся). То есть если свой узкий круг. Потому что если свой узкий круг на кормушке сидит и других к этому не подпускает, тогда денег хватит. Но приток-то идёт из неформальной молодёжи, которая не очень-то денежна. И не очень массовая. Но двум-трём людям, конечно, хватит. А вот когда стали жёстче условия, — то есть стали необходимо «как можно больше денег», тогда такие люди стали отпадать, и сейчас, конечно, остаются уже полные энтузиасты, типа Сергея Гурьева. Святого человека. Который на свой страх и риск, несмотря ни на что, преодолевая ураганные вихри перестройки, берётся за организацию убыточных концертов.

Гурьев безмолствует. Печально посматривает на пустую квадратную бутыль «Амаретты».

М: Роман, а какой для тебя оптимальный вариант делания денег? Ведь всё равно же они нужны — и для оборудования, и...

— (быстро) А какой! На самом деле нет никакого (почему-то рычит). Деньги делаются, добываются мистическим образом. То есть чисто по Библии, по Новому Завету. То есть там сказано, что птицы небесные не жнут, не сеют, но клюют свой корм. Поэтому никакой чёткой идеи, что надо именно так делать деньги, нет. Точнее, идея такая простая (смеётся): как можно их на сегодняшний день, так и зарабатывай. Если они объективно мне в руки могут попасть, то надо их взять. А если нет — то ничего не поделаешь. То есть главное: не напрягаться в этом вопросе. Потому что сама идея делать деньги (смеётся), она очень захватывающая в своей неистребимой силе, и она может захватить человека целиком. Сделать его рабом. Поэтому здесь никак нельзя отойти от этого христианского принципа, что нужно спокойно жить, работать и ждать, что Господь тебя не оставит и деньжат подкинет ровно столько, сколько надо.

М: Но ты был бы не против, если бы в магазине стояли твои кассеты и...

— Но я же понимаю, что этого никогда не будет!

М: Нет, ну мало ли... Или ты придерживаешься мысли, что они настолько андерграундовые, что...

— Нет... Дело в том, что я НИКОГДА НЕ ПРИДЕРЖИВАЮСЬ ДОГМ!! То есть каких-то жёстких установок, что я буду делать вот так, потому ЧТО... Нет, жизнь ведь сложнее! Она опровергнет любую догму! С большим весельем и драйвом. Поэтому я понимаю прекрасно, что мои кассеты, допустим, это смотря как их сделать. Если сделать их так, как я хочу, то воспринимать их однозначно будет невозможно. То есть одни люди песню воспримут, — другие не воспримут. Другие другое воспримут... Но это даёт и выигрыш свой! То есть какие-то отдельные вещи, в качестве ХИТОВ, — а я кроме хитов ничего и не пишу, честно говоря (пауза, потом смех в комнате)... Но я пишу какие хиты, у меня не такая позиция, как у Немирова, она у меня была с самого начала хитрее — я однодневного товара не произвожу, я стараюсь производить, за счёт глубинно-философского подхода, не однодневный товар, а вино, которое чем древнее, чем больше лежит, тем ценнее.

М: Главное, чтобы в уксус всё это случайно не превратилось.

— (смеётся) Да. Это тоже может произойти, тут я ни от чего не гарантирован. Но такая надежда есть, что если дольше полежит, то крепче будет. А в принципе, такая ориентация на хиты, и РАЗНОУРОВНЕВЫЕ ХИТЫ, я опять подчёркиваю. То есть на каждый конкретный план человеческого сознания, которых семь. А ещё есть и восьмой, который не берут в расчёт. Но зря. И такая ориентация даст то, что отдельные хиты будут воспринимать самые разные люди — от металлистов до, может быть, интеллектуалов. Кому-то «Белый свет» понравится. Духовно ориентированным людям. А кому-то что-то поагрессивнее. Вот и всё. И за счёт этого многоуровневого подхода охватить максимальное число слушателей. Такой хитрый ход.

М: Но ты считаешь, что лучше пустить в тираж сборник твой...

— Нет, это не сборник, я говорю в данном случае об альбоме «Внимание». А вот альбом «Память», он сделан тоже разноплановым, но он не выстроен, он сделан чисто по другому принципу, не по концепту. Я его делал по чисто эмоциональному принципу. То есть он посвящён Янке, и подобраны вещи, для того чтобы подвести к мысли о Памяти.

М: А у тебя меняется оценка твоих песен? То есть, проходит год или два, и ты видишь, что у тебя было к ней какое-то завышенное отношение?

— Нет!

М: Ты очень ровно к ним относишься?

— Ко всем. За исключением тех, которых я не сочинял. А просто пел (усмехается). Или сочинял с кем-то потому, что им так хотелось. Ко всем своим вещам у меня отношение такое, что... Дело в том, что к тем вещам, к которым у меня нет такого отношения, они просто света не увидели. Я всё в отвал выкинул.

М: У тебя большой отвал получается?

— Большой. Большой.

М: И это чувствуется.

С: А почему ты «Красный смех» и «Час до полуночи» петь перестал на концертах?

— Просто программа так строится, что они туда не вписываются. Не получается. То есть другую программу надо составлять, куда они войдут. Если б концерты давал более менее регулярно, конечно, я бы разные программы пел, — и такие, и такие. А так как я последний концерт давал год назад, и чаще чем раз в год я вообще не выступал, то выбирается то, что оптимально.

М: А на концерте ты меняешь последовательность вещей? То есть начал, почувствовал, что не так пошло, и сменил?

— Нет! Нет! Весь концерт выстроен заранее. Дома. И не подлежит никакому изменению. Если это концерт. И так где-то с девяностого года. То есть концерт без конкретной задачи быть не может — меня, вернее, сверхзадача. То есть задача любого концерта, конечно, это выступить мощно, интересно. Может быть, кое-где есть и такая хитрая мысль о скандальности (смеётся). Очень незначительная и редкая. Но, как правило, со сверхзадачей.

С: Но исполнение Летовым твоих вещей, оно как-то повлияло на тебя стилистически? Ведь у Егора очень сильно отличается и вокал, и то, что он сделал из этих песен...

— (быстро) Никак. Это всё сделал он. Причём стараясь воспроизвести как можно ближе к оригиналу, — но, естественно, у него ничего не вышло. И не могло выйти близко к оригиналу. Но во всём остальном (пауза)... отношение моё ровное такое...

Человек он, конечно, сложный... Но я думаю, что сделано это было с благими побуждениями (говорит поспешно и громко, словно Летов сидит в соседней комнате)... Человек он хороший, конечно. То есть сложный, эгоистичный, по мнению многих людей, так, внешне воспринимающих. Одновременно и ранимый, и с тонкой душевной организацией, и хороший. То есть он не на примитивном уровне хорош, что он бабушке место уступит в троллейбусе. Наоборот, он может и не уступить, а наорать на бабушку. Сказать: ты чё, старая... Тут не примитивный уровень ощущения добра, а такой лично усложнённый, субъективный. То есть у него не расхожее представление, что добро, а что зло. Он не станет подставлять плечо, когда кто-то хочет прикорнуть на его плече. Он стряхнёт и скажет: «Сиди!» И всё. Но это не значит, что он зол или невнимателен. Внутреннее его отношение к вам не будет плохим, если вы хороший человек. Причём у него интуиция в этом плане развита колоссально. Он умеет, он знает. КАК иметь дело с хорошими людьми. И с КАКИМИ иметь дело, а с КАКИМИ не иметь. (произносит очень мягко) Так что это парень такой...

М: Но ты как-то назвал его хиппи... Ты уверен в этой оценке?

— Не уверен. Ни как я его не называл хиппи, — может так, чисто, ну, «волосатый, хиппи». Нет, он хиппи никогда не был.

М: По-моему, он тоже другой, нехипповской системы.

— (спокойно) Да нет, конечно. Как он может быть хипповской системы, если он интеллектуальный и индивидуалистично настроенный человек. Какой может быть хиппизм? Хотя он (вздыхает), я бы не сказал, что он тяжелее других в коллективном общении и проживании. Есть люди и более тяжёлые! (внезапно улыбается). Немиров — так он вообще в некоторый период был просто невыносимым человеком. Буквально всё ронял, всё просыпал каждую минуту. Терпеть его надо было мужество большое. С годами, конечно, «погас уже жар в крови»...

...

С: Да, вот по саунду хотелось бы узнать, как он у тебя менялся со временем? Во-вторых, какой ты для себя сейчас идеальный видишь саунд, как выражение всего, что для тебя имеет место.

— (горестно вздыхает) Честно говоря, я никогда всерьёз такими вещами как саунд, как аранжировка, как там эстетика, имидж никогда не занимался, ибо не рассматривал это как некую задачу, имеющую какую-то значимость. То есть, конечно, работа в этом направлении отчасти велась, но налицо результаты её — то есть распи...яйство непрерывное, аранжировки беднейшие, как правило непродуманные до конца, недоведённые. И саунд такой, какой получается, а не такой, какого бы хотелось.

Потом, я вообще не знаю, как можно в нашей стране работать с саундом. Можно подумать, что тут можно чего-то добиться такого, чего ты хочешь. То есть у Летова на записи дома МОЖНО чего-то там за несколько лет надрочить за счёт каких-то особо хитрых выдумок с аппаратурой, и реализовать. А мы запись с этой точки зрения вообще не рассматривали: то есть добиться вот такого-то, такого-то звучания. Мы смотрели на это всегда очень просто. Вот, у нас сейчас есть какая-то аппаратура дома, вот, барабаны «Роктон» — мы её используем для того, чтобы всё это записать и перейти к следующему этапу.

...

С: Какие-то вещи в истории мировой музыки у тебя вызывают ассоциации с тем, что ты делаешь? Что-то есть близкое по воздействию?

— Сейчас нет, не вызывает. Раньше, когда я много слушал музыки, — ну, достаточно много — автоматически, конечно, получалось похожесть какая-то и ориентация. Я не стану отрицать. Она всё равно была. Она и у Летова есть, на самом деле. Просто он из многого компонует. То есть, у него принцип такой: много-много через себя пропустить, а потом уже из этого сделать что-то своё. Хотя это многое, оно освоено на совершенно таком хорошем, скажем, среднемировом. Вот.

А у меня формировался совершенно иной принцип. Ни на что не обращать внимание, а делать в этом плане то, что получится, концентрируясь на чисто информативном аспекте. И чисто энергетическом. Вот и всё. И на вокальном, голосовом. То есть, КАК я пою — для меня имеет значение, а группа как играет — особого нет. То есть, лишь бы чётко, отлаженно и громко. Бога ради, если ТАКАЯ музыка у нас идёт — то, может быть, как некая база.

Изображения