Выдержки из разговора с Летовым, в ту ночь 9/10 мая, 91 г.

Понимаешь, сейчас все движения и закончились, нет никаких. С музыкальной стороны ещё в 60-х гг. всё закончились.

Тогда это носило характер живой идеи, а всё формально, с точки зрения музыки сейчас, не получается... Оно воплощается на уровне — насколько идея жива. В 60-х гг. был пик этого дела на Западе, после этого, считай, не было ни одной хорошей группы. Весь панк был вполне сформирован. Теперь идёт инерция, которая превращается в формотворчество. В Лос-Анджелесе, году 65-м, возникло понятие панка — все эти «Каунт файв», «Ким Фаули», «Лав». Это начало произрастать в какое-то глобальное движение, в психоделию, со всеми делами очень серьёзными и очень паталогическими, странными. Через некоторое время получилась такая ситуация, вся психоделия пошла в арт-рок, симфо-рок, хард-рок — с точки зрения музыки достаточно формальное... Это тоже проявление попса, только по большому счёту элитарного. Все эти гаражные команды ушли в подполье и продолжилось это 5–6 лет. Затем в Англии возникла мода на эти дела, начались всякие «Секс Пистолз» став тут же популярным, доведя идею до массовой воспринимаемости, такой очень примитивной. Это продолжилось года 2–3. У нас это началось в году 82–83, и через пять лет закончилась как идея, даже не с точки зрения формотворчества, а таким вот пластмассовым попсом, относительным. Это очень печальный такой момент. Сейчас на Западе, насколько я знаю, нет ничего, вообще. Там культуры, как таковой, не осталось. Это то, что Бердяев ещё в 20-м году предсказывал. У них всё пошло по степени потребления некоего. Есть некий объект, причём формальный, который тебе подходит по эстетическим меркам, ну в плане авангарда, например. Даже не в плане естественной культуры, а мышления такого авангардного. У них нет понятий, что творчество должно по сути какое страдание носить, потому что за всё, по идее, нужно платить — не бывает без определённой платы. Они это даже понять не могут, у них эти понятия отсутствуют, поэтому и отсутствует понятие как бы некоего внутреннего поиска, самокопания, какого-то переживания. Какие бы не были времена, всегда были люди, которые несли духовнее начало. А теперь всё рушится. Первое, с чего это начинается, это с вымирания этих людей. Люди культуры умирают тогда, когда они становятся как-бы пятой колонной. Как только это происходит, определённый контингент умирает, тут же рушится всё полностью. Происходит такой натуральный Вавилон, начинаются СПИДы, иррациональная «бомбёжка». Теряется стимул жизни на самом деле. Проверяется с точки зрения той те Казани, вот гопники воют, и весь экстремизм происходит потому что жизнь человеческая становится всё менее ценной. Не важно за что и зачем умирать. Когда незачем умирать, тогда и жить как бы незачем. Когда я понял это, я решил уйти от всего этого, хотя на самом деле, мы тоже обречены. То, что мы делаем сейчас не нужно никому, по большому счёту. Лишь таким же как мы, идиотам, сумасшедшим, нежильцам. Меня единственное в это деле утешает — если где-то берётся, то где-то же и прибавляется. Я просто прослеживал, как ни копни любую тоталитарную систему, любую деревушку, самую глухую. На определённом поселении всегда был юродивый, какой-то сумасшедший, несущий определённую духовность, культуру и т. д. А всегда кто умирал, возникал кто-то следующий. Ниша она не бывает пустой, всегда её кто-то должен заполнить, в любой формации. А теперь эти ячейки не заполняются. Это напоминает массовую эвакуацию, планомерный процесс. То есть никто не дожил из тех, кто тогда нёс всё это дело.

Про себя я могу сказать, когда я начал сочинять текста, у меня возникал некий поток сознания, но через некоторое время начинает прослеживаться не то что какая-то связь, а как мне кажется празнание, или архезнание. Эта связь не то, что там современное заигрывание с народными делами. Это какая-то чёткая вещь, связанная скорее с иррациональными вещами мистического толка или колдовского. Вот это самое главное, что по сути это дело и питает. То, что вот я сочиняю последние года три, только всё на этом выезжает. Если начинаешь мыслить с точки зрения русского языка, эти метафоры, начинаешь в это дело вкручиваться как колодец. Этот колодец или воронка, она так или иначе тебя выводит на уровень не то, что коренной, но который связан со знанием глубинным. Он очень близок к национальному, это единый корень у многих народов, может единственный у всех, вообще у человека. Вот Д. Андреев, мне кажется, его форма предсказаний очень всё упрощает. Вот ему открылось, что он пытался по-человечески, очень по-детски всё сгруппировать и разделить. Эффект имеет какой-то ненастоящий. Любой сон настоящий, глубинный, начинаешь рассматривать: сам понимаешь что это означает. Всё очень сложно и не разграничено: и тем более говорить о каких-то вещах трансцендентных, о которых словом сказать ничего нельзя. Невозможно, если выражать, то каким-то новым языком в поэзии. Сочиняя, возникают ощущения, которые словами не передать, а потом всё, что пытаешься создать — это на него указать, не более. Я сам себя не понимаю, как бы понимание не имеет смысла о нём говорить. Сейчас я просто не могу выразит и всё это не воплощается, не могу, с точки зрения песни это воплотить... Ну тут такая проблема просто не разрешимая, и чем больше живу, тем не просто тяжелее, а просто не воплотимо и не выразимо. И предчувствия очень нехорошие, не здоровые. Ничего хорошего не испытывал гада полтора вообще. Тот практический опыт с концертами, как некая миссия. Я почувствовал, что идёт за нами, мы являлись выражением некой силы, дело свободы, не в смысле политической или социальной, а в смысле вот с точки зрения христианства, очень греховное, и с точки зрения её, это то, что мы делаем — это натуральный сатанизм. Потому что по идее, то, к чему это сводится — это проявление некой свободы воли относительно любой системы вообще, космической, какой бы ни было бы. А когда начались такие просто вещи, что народ стал себя вести как гальванические трупы, как зомби, я тут же понял что идёт некая волна. И наши концерты это зажигание фитиля, а к чему это приведёт на самом деле, я не знаю, мне уже не важно, теперь это не моя задача, но то, что мог спадать я, сделал. А сейчас всё, в принципе всё, догнивает до конца вместе с нами, и я не могу судить, что нас ждёт дальше, но ощущения очень не здоровые... И их приходиться всегда выражать, но на самом деле выражаю не то, что во мне, и в прежней песенной форме не получается. Это всё дело прыжков таких, это огромные такие вещи получаешь не то, что бессвязанные. Они по-настоящему связанные. И имеет ли это смысл это показывать кому-нибудь. Выражение звуком, словом это так или иначе какая-то форма, материя, оно так или иначе конечно. То есть получается, как бы есть некий абстрактный уровень, выше которого уже невозможно выражать. Невыразимое выражать лишь умалять его. Всё, что настоящее, оно по большому счёту чудовищное, с ужасом связанно, с глубинным. Единственное, что можешь — это записать и воплотить каким-то образом. Всегда то, что воплощается, это всегда меньше, чем то, что всегда есть в оригинале. Философия это всегда меньше чем образ. Можно рассуждать, апеллировать, но образ он очень многогранен и чем шире он, тем больше трактовок всегда возникает, т. е. некая полифония, как у Достоевского, когда каждый герой прав. Культура это всегда утверждение, победа в конечном счёте, указание, перст указающий. Мне тяжело, то что я делаю, музыкой назвать. Образ он как-то сам собой сочиняется, и прежде чем я успеваю на него воздействовать. Сначала идёт, скажем, охота какая-то. Вслед за охотой уже идёт, когда жертва на привале, осмысливание. Сначала идёт некое, то, что я не могу сказать с точки зрения сознания назвать. Ну не знаю как назвать, ностальгия какая-то. Я последнее время охотой апеллирую, или догонялками. Причём это опасно, на самом деле, не поймать. Это связано с очень нехорошими делами, а если остановишься то вообще кранты. Я чем больше живу, тем меньше понимаю. Потому всё меньше слов, или наоборот, больше, но эти слова болтовню напоминают, такое какое-то состояние. Я не знаю что за этим последует. Может вообще молчание какое-то глобальное, либо должно быть какое-то указание, либо поворот. Либо наоборот, должно быть что-то нехорошее, просто это чувствуешь что всё идёт до какого-то развития конкретного, вот ощущаю я приближение какой-то точки критической.

Изображения