источник: | |
дата: | 1991 |
издание: | Штирлиц № 2, Воскресенск «Янка» (Сборник материалов) |
текст: | Алексей Марков |
фото: | |
см. также: | Изображения |
источник: | |
дата: | 1991 |
издание: | Штирлиц № 2, Воскресенск «Янка» (Сборник материалов) |
текст: | Алексей Марков |
фото: | |
см. также: | Изображения |
Если бы не Злыдень 1, чёрт знает, как бы оно всё случилось.
В декабре восемьдесят восьмого меня отпустили-таки из Таллинна, где в течение двух лет (то есть даже 25 месяцев — у, ненавижу!) я охранял бедных финнов от совкового влияния (а два эстонца всё ж слиняли к шведам, минуя наши хитрые-умные кордоны).
И уж аккурат в восемьдесят девятом взял я у Злыдня кассету с Егором — на одной стороне «Некрофилия», на другой — «Русское поле...» Ну, взял и поехал в рок-клуб 2. С электрички — прямым ходом туда. Ставлю кассету. Сначала я и не понял ничего — ну, жутко грязный такой панк. Ну, играет. И вдруг — такая нежная-нежная песенка. И текст у неё... Мы съехали на пол. Ржачка длилась долго. Вот так я и услышал Янку.
«А кто романс-то поёт?» — «А фиг его знает. Говорят, герла какая-то егоровская».
На «Рок-акустику» в Череповец я поехал из-за Егора, ну и потусоваться. Кинчев, ЧАЙФ и пр. — всё это, конечно, было интересно, но я хотел видеть Егора. На месте выяснилось, что ни Летова, ни Шевчуков-Кинчевых на сём мероприятии не будет, но приехала Янка. «Ну и чего мне эта девушка?» — грустно думалось голове, предвкушая облом. А, это вон та рыженькая, очкастая... Но вроде хоть не гопницкой породы (в отличие от, например, «Бахыта», разозлившего меня с первых же минут). «Ник, Ник сейчас будет», — зашептались вокруг. На сцену вылез в известное место пьян слегка помятый мужик в белой рубашке с командой собутыльНиков. Ну, я сидел на сцене, мне это ещё было слышно, что эти парни выскрёбывали из шиховских поленьев. Но бедный зал!... Пункерство, скопившееся у рампы, радуется и глупо улыбается (я бы даже сказал — «лыбится», но воспитание не позволяет). Некий ублюдок, пардон, сморкнулся и повесил это дело на своего «брата по панку». Тот сию неприятность пустил гулять среди своих. А потом вышла эта рыженькая (уже без очков) и запела что-то. Проклял я свои неработающие и плёнкожующие аппараты! Сделал сколько-то кадров, конечно. А больше ничего не помню. Вспоминаю лишь, глядя на снимки. Я знаю, что эта рыженькая пела «Особый резон» и «Ангедонию», хвою прошлогоднюю — горькую, горькую, горькую, горькую...
На ней были джинсы, а волосы рассыпались по какой-то серой, кажется, рубашке. Я не слышал, что она пела-играла. Не было песен, не было «реки», «дрожи по спине» и всего прочего. Всё это можно придумывать потом — «балладно-мантровые лирики» и прочее. Я сам себе балладный лирик и физик небалладный. Глупость определений исходит из глупой необходимости определять. А на матрасе — позапрошлые муки. Или мухи. Какая разница, «что»? Ведь главное — «кто», а не «как» и «почему».
Вся штука в том, что Янка была Янкой, то есть даже не «собой» в банальном значении, а она — это все мы, все души наши, расстроенные и взбудораженные голосом Её... Нет, даже и не голосом. Не знаю. Я люблю её. Я очень её люблю. И идите вы к чёрту с вашим желанием всё знать.
Когда я вернулся в Москву, записал в оном «Колоколе» «Домой» и «Ангедонию». Я не знал названий песен, и на вкладыше в кассету написал то, что взбрело в голову.
А вообще — о ней мало кто чего знал...
... Я не люблю андерграундщиков-профессионалов. Эгоцентризм в них растёт до эгоизма. И девизом выходит фраза — «те, кому это очень надо, всё равно это услышат, а другим, значит, и не нужно». Я знаю людей, которые услышали уже ПОСЛЕ. Им это было надо, но было уже поздно. Я так же познакомился с Сашкой Башлачёвым — после его полёта...
Второй раз я увидел её 17 февраля — это было в Москве, в ДК МЭИ. В этот день случилось 10-летие «Воскресенья», концерты ДДТ в «Крыльях Советов» и вот этот сейшн, который как бы и был памяти СашБаша (хотя я и не имею права так его называть, но пусть будет, как есть). Один из самых крутых концертов: Ник, Егор и Янка.
Ника я увидел второй раз, и он-таки пробудил интерес к себе, хотя я этого и не ожидал, явившись туда со стойким предубеждением против него. Но, несмотря на уже привычную дерьмистость звука, мне было интересно. «Ле-тов! Ле-тов! Ле-тов!» — скандировала урла у сцены, упитая и упыханная.
И вышел Летов, и включил он гитару...
И вырубился ток на сцене.
Сел тогда Егор на пол и стал ждать, когда разберутся с неполадками. Со сцены объявили, что авторские права любых съёмок с этого концерта забронированы «Контр’Культ’УР’ой».
Я каким-то чудом пролез на сцену и всячески фотографировал (увы — плёнка не получилась). Лежал лежмя и висел висьмя.
Долго играл Егор. А, может, и не очень.
Но я всё-таки стал ожидать Янку.
Играла она недолго — почему-то вырубили ток.
А потом подошёл к ней и сказал, что было так всё здорово и клёво...
— Спасибо тебе, — сказала она, а в глазах была настолько жуткая усталость, что я испугался.
— Ты что?! Это же тебе спасибо! — как-то невпопад своему состоянию возмутился я. Но тут меня уволокла Машка Володина в какой-то закулисный закуток, где мы покурили, вспоминая «Рок-акустику» и Бегемота.
У гримёрок на меня налетел с объятиями живой Бахус с превосходным массивным животом, выпростанным из-под майки, с мутными глазами и крепчайшим перегарным ореолом. Это был Костя Жаба — лолитовский барабанщик.
— Старик, — запыхтел он мне попеременно в шею, глаза, нос и уши, — старик, ты пойми, это же не музыка. Я слушал Янку и плакал, ей-богу, но это уже не музыка, это что-то другое.
А потом долго я ждал чего-нибудь «этакого» в Москве девяностого года. В категорию вышеозначенную не вписывались ни «Рок чистой воды» с «Про», «Хронопом» (ништяк), «ЧайФ»ом («ЧайФ» люблю) и «Апрельским маршем», ни «Интершанс-90» с «Разными людьми», «КошКинДом»ом, Вовой Синим и «Опытами Ляпина»3. «Этаким» стал первосентябрьский зеленоградский фестиваль с бестолковым названием «Фестиваль молодого европейского андеграунда».
Молодыми европейцами стали Ник (опять с «Лолитой»), В. Шахрин (без «ЧайФ»а), Силя (хотя и без «Выхода», зато с басом) и Янка (с «Октябрями», но без Егора). Было ещё много кого-то, даже очень много, но из них — лишь СВ стоит упомянуть.
Про сам концерт смотри журнал «Шумелаъ ъмышь» № 1 4. Там всё есть, а чего нет — значит, того и не было. Скажу лишь, что играно было 10 песен, из них — две новые, не вошедшие ни в один из альбомов.
Янка настраивалась долго, играла немного. И то — в середине выступления к ней вдруг подбирается Витька Пьяный и, важно и требовательно тыкая в часы, требует освободить сцену, потому-де сейчас будет Он с Ником песни петь.
Янка слушает его молча, смотрит то на него, то куда-то вдаль.
Наверное, так же сжигаемые еретики (тот же Джордано) смотрели на монасей, инквизиторски чего-то требовавших. И уйти от них — не уйдёшь, и сказать нельзя — всё равно не поймёт, а будет возмущаться дальше и дальше, всё более возбуждаясь, краснея и поливая своей нестерилизованной слюной окружающую природу.
— Ребята, нам продолжать? — спрашивает Янка у зала.
— Давай, Янка! Янка, играй! — отвечает ей зал, попутно отправляя возмущённого Витьку по очень популярному адресу.
Витька ушёл.
А потом она сидела в фойе в толпе народа. Кто-то её сфотографировал.
— Ну вот, все фотографируют, а фотки не дарят, — чуть обиженно протянула она.
— А вот и не все! — это сказал я.
У меня с собой был цветной снимок с «Рок-акустики», который я ей и презентовал (фу, дурацкое слово!).
— Ты кто? Ты откуда? — она подняла глаза. Глаза смертельно уставшего человека (если б я это понял раньше!).
— Я Лёша. Я... тут..., — внезапно накатившая волна смущения лишила меня красноречия. И закончил совсем по-Винни-Пуховски: — Это тебе фотография! А потом быстро-быстро выкарабкался из толпы, не в силах справиться с пылающими щеками и насморком (который, конечно же, возникает, чёрт побери, в самых неподходящих ситуациях).
И я слинял домой довольный, увозя совсем маленький кусочек этого взгляда как-бы-из-под-очков, которых не было.
И уже не будет.
Завтра не будет...