Концерт Егора Летова в Киеве (24 августа 1990)

Ну что ж... Вот я и снова в Киеве. Приезжаю несколько лет подряд. Сразу могу сказать, что Киев мой любимый город. Впервые приезжаю как бы вот, в некотором роде, сам по себе, не как лидер «Гражданской обороны». Потому что мы как группа, видимо... ну, не то что распались, но больше мы в зале играть не будем... Я даже подстригся по этому поводу.

То есть, вокруг нас просто, вокруг... ну, всего рока (того, что у нас было в СССР), вокруг всего Праздника, который был, возникло столько вроде бы... Ну... Я не знаю даже, как это назвать, цензурно назвать невозможно... Это просто была такая хуйня, что я решил просто это всё, в общем-то, забросить до известной степени, либо играть только для своих в маленьких залах, как вот в настоящий момент: либо в акустике, либо где-то на кухнях, либо ещё где-то. И записываться дома. Ну как мы, в общем-то, до этого и делали/работали. В общем-то, такая ситуация.

Сегодня концертик будет такой, в некотором роде, спокойный, именно как бы для своих. Если там будут какие-нибудь вопросы, можно там задавать, или, там, записки писать. Так что у нас такое как бы состояние... Спокойное и весёлое...

Кто здесь самый главный анархист?
Кто здесь самый хитрый шпиён?
Кто здесь самый лютый судья?
Кто здесь самый удалой господь?..

Этим летом... Я не знаю, может быть это потому, что у нас группа такая или музыка такая, или, у нас, по большому счёту, религия такая, но у нас, так или иначе, кто-то помирает. Этим летом у нас умер ещё один мой соратник (из группы «Адольф Гитлер», который со мной долгое время играл, автор песни «Эй, брат любер») — Женя Лищенко. Это вот памяти его песня такая:

Глупый мотылёк
Догорал на свечке
Жаркий уголёк
Дымные колечки
Звёздочка упала в лужу у крыльца...
Отряд не заметил потери бойца...

Старая песня такая, грустная:

Плохие деревья, плохие дома
Такие плохие кусты
Такие деревья, какие дома
Особенно эти кусты
А хороший автобус уехал без нас
Хороший автобус уехал прочь...

В этом году мы записали новый альбом. Ну, это, возможно, последний альбом именно как «Гражданской Обороны» будет. Называется «Инструкция по выживанию». Я уже говорил во время концерта электрического, когда мы приезжали, что группа распалась, к сожалению. Ромыч занимается... ну, всевозможными религиозными делами (Ромыч — лидер группы «Инструкция по выживанию»). Альбом мы записали по некоторой причине, с одной стороны, потому что... Ну, хотелось, чтобы песни, которые «Инструкция по выживанию» играла и сочиняла в 88-м, 89-м году, остались записанными. Потому что у них не осталось ни одной нормальной записи — в студии они не записывались вообще, у них были только несколько зальников и всё. Поэтому, бОльшая половина концепта — это то, что не осталось в записи в оригинальном исполнении «Инструкции по выживанию» вообще...

Каждый день всё дальше, чья-то боль всё лучше,
Новый мир всё старше, каждый шаг всё пуще,
С миру по идее — мёртвому землицы...
Молоту Христову не остановиться!
У малиновой девочки
Взгляд откровенней, чем сталь клинка...
Непрерывный суицид...

У нас очень много всевозможных таких суицидальных тем, нас очень много обвиняют Коля Рок-н-ролл, Свинья и прочие, что мы, так сказать, чуть ли там не провозвестники смерти. Ну, в некотором роде это с одной стороны так оно и есть, потому что... Ну, у меня такая теория существует по поводу того, чем мы занимаемся, и по поводу того, чем вообще, так сказать, ну как бы, если так взять — некий «миф о роке». Мне кажется, что рок — это нечто типа религии самоуничтожения. То есть человек, который входит в эту систему — скажем, рока, там, или как-то ещё — то есть, он входит в некие правила игры, в которой человек за некоторое время жизни, ну, может быть, пять лет (то есть, достаточно мало), проживает... ну... лет шестьдесят, как обычный человек, эмоционально. Потому что каждый концерт нормальный (это независимо, человек играет или находится в зале) человек проживает столько эмоций, столько энергии из него выходит, что это неизбежно ведёт к тому, что жизнь будет прожита очень скоро. Это то же самое, что было с Йеном Кёртисом и с Моррисоном.
А, во-вторых... Ну, вот у нас, допустим, гитарист группы — Димка Селиванов, который с нами очень долго играл, с собой покончил...
У меня существует такое мнение по поводу тех людей, которые кончают с собой, что это не только не грех, а эти люди, в некотором роде, святые. Потому что, тот человек, который кончает с собой, он жертвует самым ценным, что для обычного, скажем, для массового человека самое ценное, то есть жизнь (та эта жирная жизнь, которая его окружает, так или иначе, и система ценностей, которая его окружает) во имя некой идеи, ну, любой идеи, которую он здесь не нашёл. Это без разницы, какая идея. В этом смысле, каждый человек, который ушёл таким образом, видимо, святой.

(из зала)
—Это сила, Егор!

Да. Это, видимо, сила такая. Я к этим людям отношусь с глубоким почтением и уважением...

Новая правда
Новая вера
Это новая правда
Новая вера

Умирай от пули
Умирай от страха
Умирай от боли
Умирай от себя...

Бытует мнение, что то, чем мы занимались долгое время (в 87-м году, в 86-м), — это некая политическая деятельность. Это то, за что нас Артём Троицкий грязью поливает до сих пор — это, якобы, то, что мы занимаемся политикой в чистом виде. Ну, я несколько раз давал интервью и говорил это: по сути, эти политические символы, которые у нас встречались — это, в общем-то, не политика. По большому счёту (на 70%) — это вообще не политика, это... скажем так... это некие образы или символы, некое отношение к некоему мироустройству (или миропорядку), который существовал и существует всегда; просто в то время было легче и более понятнее для всех (для нас, для масс и для всех), это так или иначе трансформировать в некие политические символы. То есть это даже... Это разговор не о том, что наши песни антисоветские или не антисоветские. Это, по большому счёту, вот, как я, что в них вложил — это песни антисоциальные, в первую очередь...

Сид Вишез умер у тебя на глазах
Йен Кёртис умер у тебя на глазах
Джим Моррисон умер у тебя на глазах
А ты остался таким же, как и был...

Следующая песня посвящена Димке Селиванову, нашему гитаристу, который покончил с собой в марте прошлого года:

Луна — словно репа, а звёзды — фасоль
Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль
Души — корешок, а тела — ботва
Весёлое время наступает, братва!..

(записка)
— Не кажется ли вам, что некоторые ваши песни носят излишне конъюнктурный характер?

Я сразу могу сказать, что песни сочиняю как бы по некому принципу, что песня должна... с одной стороны, это то, что я полностью выражаю в ней, вчистую, так сказать, какое-то состояние в данный момент. А, во-вторых, песня «должна работать». Чтобы она «работала», нужно, чтобы она была, не то что яркая, а, скажем, должна быть с красивой мелодией, или ещё как-то. У меня такое отношение. В результате возник такой как бы парадокс, что, с одной стороны, песни нравятся тем, для кого они предназначены, а с другой стороны — песни нравятся гопникам. Вот такая возникла ситуация. То есть, на наши концерты собираются именно те, для кого эти песни поются, а половина народа — это гопники, которые постоянно бьют морды на концертах. И ещё, собирается некая, самая ненавистная мне, тусовка — это эстетов, под руководством «троицких» всевозможных и так далее. То есть, когда собирается эта тусовка пидориев, которые ходят на все концерты и постоянно слушают какие-то арпеджио, там. Получается то, что у нас публика в зале постоянно делится как бы на три такие части: то есть, свои (которых, как обычно, всегда, самое меньшее количество в зале, их вообще единицы), постоянно гопники и постоянно, в общем-то, эстеты.

(записка)
— Как Вы относитесь к Саше Башлачёву?

Я считаю, что Башлачёв — это самый вот... ну, я не знаю даже, как выразить, какой эпитет... это самый крутой или честный человек в нашем роке, который был. То, что... Мы с ним встречались в 87-м году, и у нас вышла встреча в некотором роде неприятная в то время — (то, что я некоторое время говорил на интервью) — то, что мы с ним разговаривали в 87-м году — мне сначала возникло такое, не то, что предубеждение, а чувство, что этот человек крайне устал и внутренне умер. Но вот сейчас я просто понимаю ситуацию, в которой он находится, у меня вот такое чувство, что, в некотором роде, я к ней тоже подхожу, скажем так. То есть, то опустошение, в котором он находился в 88-м году перед смертью, это тоже наступает во всей ситуации в нашей стране, в нашем роке. Башлачёва считаю, особенно песню «Егоркина былина», которая у него, (не потому, что каламбур) — это самая крутая, наверное, песня, которая была в советском роке вообще.

(записка)
— Егор, Вы собирались свой проект «Коммунизм» воплотить в кинематографе. Как это будет выглядеть?

Мы собираемся снять фильм, действительно. Фильм будет называться «Сатанизм», судя по всему. Мы уже записали к нему звуковую дорожку. Фильм будет выглядеть, как смесь между собой, скажем, внешне несвязанных кадров, которые воплощают реальность, которая вокруг нас. Кадры должны мелькать с такой быстротой, что... то есть, если кто знает, это должно выглядеть в кинематографе, как в музыке, допустим, играет группа «Napalm Death». Чтобы человек, который, допустим, это вынес до конца (минут сорок, допустим, чтобы его привязать к креслу или ещё как-то), то есть вышел полностью со съезженной крышей... Я не знаю, удастся это воплотить или нет — у нас нету ни камер, никаких условий для этого, но, возможно, что мы когда-нибудь это сможем сделать.

(записка)
— Как ты смотришь на урлаков?

Ну, это понятно всё (смеётся). И так ясно... То есть реальность такова, что без этого просто нельзя.

(записка)
— Егор, твой брат говорил, что возможно ваше сотрудничество. Реально ли?

Ну, мы с ним разговаривали давно, наверное, полгода назад. Он сейчас занимается тем, что... Ну, с одной стороны, он играет музыку абсолютно не ту, которую играем мы. Мы собирались с ним воплотить в плане «Коммунизма» или какого-нибудь ещё авангардного проекта. Наше сотрудничество возможно только в этом. В плане «Гражданской обороны» это никак, конечно, невозможно. Потому что он подходит к музыке, с одной стороны, как человек джазовый, а с другой стороны, как человек, воспитанный на классике, причём классике и авангарде XX века. И поэтому я не знаю, каким образом это наше сотрудничество удастся. Возможно, что это удастся, причём, даже вот у вас, в городе Киеве, потому что Володя (устроитель концерта) собирается устроить концерт, видимо, в сентябре или в октябре, совместно «Три О» и наш. Но, не знаю: как «ГО» мы больше, в общем-то, уже не играем. Но, возможно, как «Коммунизм» мы соберёмся, и сделаем нечто такое общее. Но, это, кроме курьёза, я так думаю, ничего не будет собой являть (смеётся).

Кстати, к вопросу о Башлачёве... Песня, которую я сейчас исполню, она хоть внешне, и, в общем-то, не похожа ни на какие башлачевские вещи, как мне кажется, но она навеяна Башлачевым. Я когда впервые услышал его «Концерт в Новосибирске» (в 85-м году), я после этого пришел домой, очень долго не спал, часу к третьему ночи такую песню родил:

В мокрой постели голое тело нашли — чёрный отдел
Хлопнули двери, гости куда-то ушли — я не хотел
Дохлые рыбы тихо осели на дно — и разбрелись
Все вы могли бы, но перестали давно — и заебись
В это трудно поверить
Но надо признаться, что
Мне насрать на моё лицо...

Вот ещё песня одна, навеяна Башлачёвым. Я услышал песню его «На фронтах Мировой Поэзии люди честные — все святы» (то есть, одна из моих любимых песен у него), и такую песню написал. Это было в Москве...

Намеченной жертвы распростёртый взгляд
Затраченных усилий захудалый гнев
Очередь за солнцем на холодном углу
Ты сядешь на колёса — я сяду на иглу...

(записка)
— У нас действительно нету выхода, кроме как схватить автомат и убивать всех подряд, или покончить собой?

Мне кажется, что нету. По настоящему, если по большому счёту, если... не знаю... не то, что героически выражаться: честно — не честно, но, если честно относиться к реальности, то, видимо, так. Но это для каждого, в общем-то, свой выход. Но я, в этом смысле, экстремист.

(записка)
— Считаешь ли ты своё творчество мистическим? Смог бы ты согласиться с тем, что Янка — ведьма?

Вот со вторым вопросом могу точно согласиться совершенно.
То есть, если так честно говорить, то я считаю, что я, в общем-то, мистик, по большому счёту. Я верующий человек, причём верующий... как бы сказать... С точки зрения христиан я не просто не грешник, а, так сказать, вообще! Меня просто убить надо, покарать, потому что... я сатанист просто с точки зрения христианства ортодоксального и прочего дела. Я действительно верующий человек, и вот верю, скажем там... Причём не то, что верю, даже в некотором роде, может, и практикую некие магические дела. Потому что, у меня некое отношение к тому, что то, что собой являет собой рок (ну, моё личное отношение к тому, что собой являет рок) — это некое такое магическое действо, в котором устраивается некий такой волшебный Праздник. У меня песни очень многие про это, и намёк на это. То есть, когда ты на сцене, или когда ты в зале (это по правде, по большому счёту не влияет, потому что сам на концертах «Инструкции по выживанию», там, или «ВВ» группы, которые мне ужасно нравятся, я и прыгаю и ору) — это некое действие такое, по-настоящему волшебное. А то, что сейчас просто происходит, вся вот эта гамазня вокруг рока, это просто привело к тому, что этот Праздник кончился, и сама идея этого Праздника — она в массе полностью уничтожилась. Поэтому у нас никогда не будет никакого Вудстока уже больше, это совершенно точно можно говорить, вполне определённо. И вообще не будет, не то, что Вудстока, а никакого там... даже Подольска там, про который речи не идёт...
А к вопросу, что Янка ведьма там... Она — то же самое. Она практикует некие вещи, скажем, мистические, магические и прочие. Я не знаю, как называть, ведьма — не ведьма, но есть такое...

(записка)
— Егор, как Вы относитесь к БГ сейчас, и как относились раньше, лет 10 назад? То есть, был ли он для вас послом рок-н-ролла?

Ну, сразу могу сказать, что я к нему, по большому счету, отношусь хорошо, потому, что это человек нечто такое создал, во всяком случае, то, чего здесь не было. Почему я его сейчас не уважаю, потому что он не смог достойно закончить, как Башлачёв. Потому что ему нужно было, в принципе... Ну, мне кажется, у меня такая есть идея (то, что мы с Мамоновым расходимся в корне)... я считаю, что для человека любого творческого (без разницы, кто это: рокер, не рокер, любой художник), если он занимается любой творческой деятельностью, рано или поздно у него будет некий выбор: либо идти за край того, что ему дано, типа стать отшельником, либо остаться здесь, но остаться подлецом — остаться крайне циничным мёртвым человеком и заниматься попсой, загребать бабки и так далее, и так далее. То, чем занимается практически большинство команд 60-х годов, которые до сих пор играют: все «Kinks», «Grateful Dead» и прочие. То есть те, кто не смогли перейти эту грань. Потому что у каждого художника, кто честно занимается, кто создал что-то хорошее, или настоящее, у него рано или поздно будет этот выбор. А БГ этого не сделал. Вот поэтому у меня к нему, с одной стороны, отношение как к некому художнику, который в своё время сделал очень много, а с другой стороны, как бы некое отношение, с одной стороны сожаление, а с другой стороны... ну, не то что презрение, но некое такое отталкивающее чувство, как к человеку, который предал свою сущность. Скажем так. Потому что он мог, в общем-то, уйти.
Вот если ещё что сказать... Меня коробит то, что... Ну, с одной стороны понятно то, что он в советскую действительность, или в русскую реальность, или ещё какую, принёс западный рок, переводы текстов Би Дилана, «T-Rex» и так далее. Но с другой стороны, он же под этим не подписывается. Вернее, он подписывается под текстами, которые не его. По большому счёту, то, что он делал — это был популяризатор настоящего западного рока и так далее. То есть, он очень хорошо знал английский язык и переводил текста очень хорошо. Он в этом сознаётся, он это в интервью говорит постоянно, то, что он Патти Смит снимает, и то, что он снимал, там, и Боба Дилана подстрочники, и Моррисона и так далее. Меня вот как бы несколько коробит это всё-таки... потому что, мне кажется, лучше говно, но своё, чем конфетка, но не своя...

Вот такая лихая песня:

В ваших мозгах жиреет попс
В ваших пальцах ржавеет сталь
В ваших лёгких гниёт морковь
А в ваших лёгких летает моль
Какая попсня
Вырубите на хуй!..

У нас очень много этого символа встречается: и у Ромыча, и у Янки, и у меня — «Красный смех». Такая группа «Армия Власова» есть омская... даже не омская, наверное, а уже такая полутюменская, это то, чем занимается Манагер, тоже панки. По большому счету, это всё навеяно рассказом Леонида Андреева «Красный смех». Как некий символ. Ну, этот рассказ, я считаю как бы, в своём роде, типа манифеста того, чем мы занимаемся...

Песня Ромыча:

Покидая своё тело, как пожарище в смертном бою,
Наблюдая, как тональность, уходящую веру свою,
Покрывая площадями неприступную гордость в гранит,
Разворачивая знамя одиноких сердец и границ...

Меня постоянно спрашивают в Москве и в Питере... Она почему-то ассоциируется... как песня политическая или ещё что-то. Я расскажу, как её сочинил...
Я смотрел очень долго телевизор, и мне было просто... страшно хуёво, не помню почему. Ну, у меня почти все песни, в общем-то, рождаются в состоянии очень таком неказистом. Я смотрел телевизор, не помню, какое-то там дерьмо. А после этого я пришёл просто в комнату и сел, и меня до такой степени... у меня пошёл такой поток изнутри, что я взял и стал просто подряд записывать. Она, по правде, была очень длинная первоначально. То есть, это песня, она написана не от имени меня, а от имени некого человека, который не просто устал, а которому крайне, даже, не то что херово,... а когда, вот человек, просто, бывает, именно, скажем так, русский человек нажрётся страшно (на похоронах или ещё где-то), придёт домой, начинает стучать по столу кулаком и петь просто то, что в голову придёт. Песня именно такая. Песня ни «про Ленина» никакого там, никакой не «коммунизм», никакое «КГБ», а именно от имени человека, который приходит домой, начинает просто кулаком, стоять, по столу стучать, или голову на руки повесит и начинает просто собирать и так далее... А за окном, по большому счёту, идёт некая такая машина, как бульдозер. Потому что всё оканчивается «всё идёт по плану», по большому счёту.
Потому что вокруг этой песни — это то, что я объясняю — столько навешано было, каких-то лозунгов политических, каких-то там философий. Песня совсем, в общем-то, не про то...

Границы ключ переломлен пополам
А наш батюшка Ленин совсем усоп
Он разложился на плесень и на липовый мёд
А перестройка всё идёт и идёт по плану
И вся грязь превратилась в голый лёд
И всё идёт по плану...

Вот вопроса такого не было, просто хочу сказать, раз так хорошо у нас тут ... То, почему эстеты нас не воспринимают, или воспринимают нас совсем не так. Я говорил, в общем-то, то, что делала «Гражданская оборона» — это, в общем-то, не музыка. Я до сих пор на гитаре-то играть не умею. То есть, это вообще к музыке отношения никакого не имеет. Просто, в моём понимании, рок или панк (почему то, что мы делаем близко к панку, или почти всегда панком и является, когда мы в зале играем) — это некое действие, некий Праздник такой, в котором должно быть празднично, причем экстремистски празднично, тот есть насмерть, тем, кто играет, и тем, кто в зале находится. Вот и всё. Я все песни, которые сочиняю, сочинял именно таким образом.... Можно голос сорвать, можно не тот аккорд взять — это, по большому счёту, ничего не влияет. Почему мне очень «ВВ» нравится, или там «Инструкция по выживанию» нравится, или та же самая Янка нравится... потому что, по большому счёту, это не имеет отношение к той музыке, к тем «King Crimson»’ам многочисленным и прочему дерьму, которое из рока вышло.

(записка)
— Егор, если так можно выразится, визитная карточка Гр.Об. — «Всё идёт по плану» звучит сейчас на кассетах просто под гитару, среди песен таких групп как «Любэ», «Мираж» и т.д. Как ты к этому относишься? Тебя ещё не заебало её петь? А как ты относишься ко всем этим прихлопываниям и притопываниям, это не попс?

Нет, это не попс. В смысле, эти прихлопывания — это, вообще, нормально. Я не знаю, какой концерт может быть, когда приходит человек в зал, один человек играет, а другой человек слушает, сидит. Это до такой степени глупейше, что просто вообще. Я не знаю, моё личное отношение, как сам определяю... Если я прихожу на концерт какой-нибудь группы, которая мне нравится, допустим, «J.M.K.E.» из Прибалтики. Если она мне нравится, я начинаю прыгать и орать, просто-напросто, потому что эта группа, скажем, хорошая и у меня высвобождается что-то изнутри. Если она мне не нравится, так я просто с концерта уйду — какой смысл сидеть, группу слушать — это глупейше, просто-напросто. Вот, у меня такой знакомый был — Боря Лабковский, это московский такой авангардист. У него такая теория, что, допустим, музыкант получил некую энергию из космоса или ещё откуда-то, переварил её, и, скажем там, нецензурно выражаясь, высрал её в какой-то объект, в песне или ещё в какой-то музыке, допустим, Моцарт, какой-нибудь; после этого ещё оркестр через себя это перерабатывает, через дирижера, ещё высерает, уже вторичное; потом ещё приходит публика на концерт, и это уже третичное говно жрёт; потом ещё домой приходит и так далее. Я этим не занимаюсь. Я к этому стараюсь отношения не иметь.
А по поводу того, что наши песни распространяются среди гопников и так далее, так я уже об этом говорил. Но это не наша вина... Потому что... Ну если сочиняешь песню... В некотором роде, мы постарались последние четыре альбома наших («Армагеддон-попс», «Русское поле экспериментов»...) записать таким образом, чтобы они среди гопников не ходили. Мы писали принципиально гаражно и очень плохо, чтобы они могли ходить среди тех, кто может слушать нетрадиционное грязное звучание. А по поводу ранних записей — ну, так вот вышло, что они сравнительно хорошо получились, и что их может слушать какая-то средняя масса населения.

(записка)
— Ты сказал, что рок — это разрушение. Когда мы тебя слушаем, мы разрушаемся?

Я не знаю, что человек испытывает, когда слушает. У каждого индивидуально. Я, в общем-то, по большому счёту, пою и сочиняю для таких же, как я. То есть, у меня такое чувство. То есть, я не думаю про других людей. Но когда я сочиняю, это приведение себя в состояние «нуля», когда уже нет такого понятия как «живёшь» или «умираешь», а когда уже на грани или за гранью. Это, в принципе, разрушение, по человеческим понятиям, потому что чем дальше этим занимаешься, чем дальше в это идёшь, тем меньше в тебе человеческого остаётся.

(записка)
— Егор, я тебя очень уважаю, но всё же ответь, пожалуйста, как ты, видя всё это, ещё жив? Я хочу, чтобы ты жил.

Вот вопрос, насколько ты живой — не живой, по большому счёту, от тебя не зависит. Я, например, подхожу к этому так: я делаю, пока я ещё могу что-то сделать. Когда я просто пойму (это, видимо, очень скоро наступит), что мне уже сделать нечего — я уйду. Но пока я этого не почувствовал... У меня такое чувство, что каждый человек здесь существует для того, чтобы сделать некую маленькую работку. В чём эта работа заключается — это неважно. По большому счёту, человек может стул сколотить, ботинок починить, а может песню написать. Последствия этого бывают неограниченные. Потому что... что с твоим неким действием: то, что ты на улице прошёл, или то, что своей жене сказал, или то, что песню написал — последствия этого в веках, то есть это глобально совершенно. Главное, чтобы всё было, по большому счёту, если просто выражаясь, по кайфу. Максимально по кайфу. Я, например, стараюсь делать так, чтобы не делать не необходимых действий. То есть, делать только то, что не делать не могу. Поэтому большее время дня я хожу обычно дома, когда живу, либо по кладбищам, либо по лесам хожу, благо они рядом у меня с домом, просто ничего не делаю в обычном таком понимании, либо иногда, раз в неделю, там, сочиняю песню или чего-то ещё. В основном, просто гуляю. Или куда-нибудь езжу, там, по лесам, по горам. То есть, я вот так.
А когда я просто пойму, что сделал всё, что я мог, в этих песнях или в чём-то ещё, это просто, видимо, будет конец, и всё. Как вот кончил Селиванов, там, или там... А это может произойти случайно, может меня машина собьёт... тут не имеет смысла прогнозировать, как это будет, сам это сделаешь, не сам, хочешь ты жить, не хочешь ты жить... Если так, по большому счёту, взять, то я, в общем-то, жить не хочу. Просто здесь занимаюсь тем, что... Просто должен это до конца сделать и всё.

(записка)
— Егор, расскажи о своей школьной юности и о «Посеве».

Школа — самое, наверное, страшное, что я в жизни испытал вообще. Я в школу в 8-м, 9-м классе, в 10-м вообще не ходил. Единственное, что как я получил аттестат, потому что я в психушку пошёл, и взял бумажку, о том, что, скажем, не могу себя в обществе нормально вести. Поэтому меня заставили зачеты сдавать за неделю. И всё. То есть, это у меня самый период такой тяжелый был.
А потом я уехал в Москву. У меня была такая, как бы, безумная идея, я думал, что я найду как бы некую свою общину, как бы некую тусовку именно своих людей, которая там... ну, как бы некий рай. Я поехал в Москву, ездил по стране очень долго, разумеется, ничего этого дела не нашёл.
А в 82-м году в Москве начались большие неприятности с КГБ. Тогда время было очень тяжелое. И меня, натуральным образом, выслали в Омск.
И тогда я собрал свою команду. Это был «Посев».
Мы играли с Кузей Уо (наш басист, который сейчас в Питере сейчас живёт). Мы начали, вот, играть. Причём, по идее, мы не были никакие не панки, в общем-то, ничего, мы, скорее, были хиппи. У меня до сих пор любимые все команды, это команды 60-х годов. У меня самые любимые это «Kinks», команды «Grateful Dead», «Doors» и так далее — я считаю, это самый крутняк, «МС5» и прочие. А мы когда просто начали играть, мы не слышали никаких ни «UK Subs», ни «Exploited», и тем более ни «GBH», никаких хардкоров. Просто, то, что мы начали играть, это по агрессивности сразу же в разряд панка можно было занести. То есть, мы начали принципиально грязно играть, очень жестко. Просуществовали таким образом два года. Записей не делали практически, только записывали репетиции. А потом просто это всё дело плавно перешло в «Гражданскую оборону», после некоторых смен состава и так далее.
По большому счёту, то к чему я сейчас пришёл, это опять же типа «Посева» нечто. Это некая такая тусовка музыкантов именно своих, которые записываются принципиально дома, которые играют на кухнях под гитару, или дают домашние электрические концерты, или какие-то концерты в подвалах. К сожалению, у нас подвалов в СССР нету, в которых можно играть (смеётся). То есть, в них концерты практически не устраиваются, кроме Киева, Москвы и Сибири, где мы играем, больше городов нету, в которых можно нормально давать концерты для своих. Да и своих, в общем-то, мало, по большому счёту, как оказалось. Вот Кузя Уо, наш басист, он считает, что если всех своих со всей страны как бы уплотнить, то это получится государство типа Люксембург, или Монако вот такое. Так оно и есть. Потому что, сколько я езжу по стране, постоянно встречаю всех своих же, постоянно одни и те же лица на всех концертах. По большому счёту, мы вертимся внутри самих себя, потому что все свои, меняются одни и те же пластинки, слушают более-менее музыку, которая общая для всех. Но это очень мало людей, как ни странно.

(из зала)
— Вот так мы и сдохнем!

Так мы и сдохнем, да.

(из зала)
— Егор, а можно я с тобой поиграю?

Пожалуйста (смеются).

(записка)
— Егор, как ты понимаешь идею анархии?

Вот, в моём понимании, анархия — это типа, китайского понимания гармонии. Это когда каждый человек находится на своём месте. То есть, один человек, допустим, должен созидать, другой должен разрушать. То есть, если каждый действует по кайфу, по максимальному кайфу внутреннему, тогда не будет всей хуйни, которая вокруг. Не будет комплексов, не будет того, что пошло от Конфуция, от цивилизации европейской. Это то, что Боб Марли понимал через этот растафарай, свою религию. То есть это каждый находится на своём месте. Это — анархия. По большому счёту, это не анархия, а общая гармония большая, где каждый на своём месте. Это не обязательно рай, но это некая община такая. Вот это моё понимание анархии. Я, причем, вполне конкретно понимаю, вполне, в общем-то, реально, что этого быть не может. Тем не менее, я анархист, потому что, я считаю, что как раз веровать стоит в то, чего быть не может...

...Кто умеет в дрожь, кто умеет вскачь
Кто умеет вдрызг, кто умеет в кайф
Кто умеет на свободу, кто умеет в плен
Кто умеет наблюдать
сквозь дыру в моей голове...

Вот такая песня. Я в этом году записал летом свой сольник такой, называется «Прыг-скок». У меня группа называется теперь очень скандально. То есть, не «Гражданская оборона», а очень такое скандальное название: группа называется «Опизденевшие». Ни более ни менее, так. Мы этим летом записали сольник — «Прыг-скок». Я кое-что из него спою.
Но это, в некотором роде, сейчас песня так не слушается, потому что вся песня исполняется только одними голосами вообще. Это не совсем песня моя. Она, отчасти, почерпнута из такой, скажем, русской шаманской деревенской поэзии, из какого-то сборника (непонятно, где нашёл), вот фраза «Ходит рыжичек по лесу, ищет рыжичек рыжее себя...» — это заклинание, которое на смерть. То есть, это колдуны в деревнях, которые заклинали, скажем, нужно было человека уничтожить или умертвить. Эта песня представляла собой некое заклинание на умерщвление человека, или на несчастья ему. Я некоторые строчки оттуда, так сказать, поимел...

Ходит дурачок по лесу
Ищет дурачок глупее себя

Идёт Смерть по улице, несёт блины на блюдце
Кому вынется — тому сбудется
Тронет за плечо, поцелует горячо
Полетят копейки из-за пазухи долой

Ходит дурачок по лесу
Ищет дурачок глупее себя...

Ещё одна песня «Инструкция по выживанию», она мне ужасно просто нравится. Такая песня очень хорошая. «Всё пройдёт» называется:

Прекрасная ночь, влюбленная пара,
Цветы и сирень, обычные предметы быта,
Обычные предметы жизни,
Двое в униформе навстречу...

(записка)
—Что ты думаешь о погибшем Цое?

Мне очень нравятся его песни ранние. Особенно «Алюминиевые огурцы», вот эти вот, «Я посадил дерево» — мне эти песни просто ужасно нравятся. А в последнее время... Ну, как бы плохо отзываться о мёртвых, но у меня такое ощущение, что... это с одной стороны трагично, а с другой стороны, комично наблюдать как советский человек, когда оказывается в ситуации известного человека, или звезды, начинает из себя играть такого «американина». Понимаете? Начинает такой иметь как бы имидж, как он должен себя вести на Западе... Это, с одной стороны, очень печально, а, с другой стороны как бы, в некотором роде, и комично. Это то же самое, что касается Гребенщикова и так далее. Просто то, что я это лично лицезрел в Ленинграде или в Москве, всех этих людей, Шевчука того же самого... То, когда эти люди начинали, это было по настоящему. Это одно. А когда они включились в эту «машинку», которая... московская, там, или питерская, которая занимается нашим роком советским — это просто ужасно. Потому что у нас, по правде, наш попс, организаторский, концертный, московский/питерский — то, чем занимаются центра — это гораздо страшнее и гораздо, в общем-то, говнее, чем западный попс. То есть, это то, что Западу вообще не снилось. Если у них это просто бизнес, то у нас это кроме бизнеса ещё, с одной стороны понтяра, с другой стороны эстетика, и так далее, на это дело накручивается. В результате, например, вот в Питере (я вот просто, сколько пожил, допустим, прошлый год), посмотрел, что у них в Рок-клубе творится... это уже даже и не комично. Это то, что наш директор, Сергеич, называет «карибская действительность». Такого плана. В результате, я когда узнал о гибели Цоя, у меня, с одной стороны, какие-то грустные, конечно, были дела, причем, грустные по поводу старых дел, которые, в общем-то, давно закончились, старых песен, а, с другой стороны, у меня какое-то неожиданно циничное такое отношение ко всему этому. Не знаю даже почему. Ну, то есть, это умер не живой человек, в моём понимании, а умер как бы некий символ такой, символ такого попса московского/ленинградского. Я лично лицезрел, как в Москве огромные толпы народу, человек по пятьсот, ходят по улицам с рамками чёрными, со свечками в руках, со знамёнами. Вот такого плана... Я не знаю... это даже и не страшно, и не горько, и не смешно, и не грустно. Ну, я не знаю, просто... Мне просто было крайне не по себе, когда вот это всё видел.

(записка)
— Нахуй вы распались? Когда ты поёшь один, при всём моём уважении к тебе, действительно ощущается нехватка кого-то ещё: то ли музыки, то ли ещё чего-то. Соединяйтесь. Я считаю, какие бы обстоятельства не были, надо бороться против всей хуйни.

Ну я вот... Почему я подстригся и так далее — просто Праздник кончился. Это всё было очень хорошо, когда это всё было в 86-м году, когда все даже на каком-нибудь «Наутилусе», во время песни «Марш, марш, левой...», когда все стояли, руками махали, когда для всех это было как бы одно. Сейчас Праздник кончился. Это в воздухе витает. Это всё. Это конец. То есть, мы не распались как люди, мы будем записываться, видимо, под разными названиями, чтобы не было вот этого попса вокруг нас. Это будет, видимо, продолжаться. Возможно, что мы будем ещё играть в каких-нибудь подвалах. Ну, или в таком, как вот этот ДК, для глухих, или как он называется... для слепых, да. Вот в таких ещё местах, это ещё понятно, когда собираются свои. Лучше в зале пускай будет 10 человек своих, чем огромная толпа вот эта, которая, там — московская, питерская — любая ещё. То, что я сейчас играю... Я вообще не хотел ни выступать, ничего, я просто здесь оказался в Киеве, и мне было приятно для своих спеть, может новые песни, может кое-что из старого. Ну, вот у меня такое как бы к этому отношение.
Мы не распались как люди. То есть, мы поддерживаем отношения, мы будем записываться, мы, в общем-то, живём все вместе, как одна коммуна. Просто, если будут такие возможности... Вот, допустим, в Штатах или где-нибудь Европе, у них система подвальчиков человек на сто. Когда приходят туда, допустим, панки или какая-нибудь команда, которая хардкор играет, и там приходят сто человек, но именно тех сто человек, которые придут на эту команду. Допустим, играет какой-нибудь «Extreme Noise Terror», «Napalm Death», или ещё какой там, не знаю, вплоть до какой-нибудь «Einstürzende Neubauten». На них придёт человек, который их знает, то есть, не придёт левый человек. В результате того, что делается у нас, у нас маленьких залов просто в стране нету, к сожалению. То есть, например, в Киеве нету маленького зала, в Сибири нет маленьких залов... только какие-нибудь холлы, общаги (как вот «Инструкция по выживанию» играла). К сожалению, нет вот этой системы вот этих маленьких залов, в которых могли бы играть эти группы для своих, именно для своих. Поэтому, я просто вышел из этой «машинки» попсовой, московской или питерской. В этом смысле, для них-то мы распались. Потому что мы там больше не принимаем участия. То есть, мы не играем больше на фестивалях, мы не даём больших концертов в тысячных залах. Возможно, что мы будем играть, если будут какие-нибудь панк-клубы, маленькие какие-нибудь подвальчики или чего-нибудь ещё такое, мы, с удовольствием бы приехали и выступили, и Янка тоже. Так что, по большому счёту, мы может ещё и будем продолжать.
У меня давно идея... Мы хотим дать зальный «Коммунизм». То есть, ещё у «Коммунизм»-группы не было ни одного зальника. Мы решили его дать в квартире принципиально (то есть, этот концертник будет именно квартирный), в которой будет, может, человек 15-20. Причем сделать таким образом, что входных билетов как бы нет, а входной билет — это бутылка водки была бы. В которой, допустим, собрались бы на концерт, зато все свои, и для всех был бы Праздник, по большому счёту. Устроить концерт, который продолжался бы до тех пор, пока все не упадут просто-напросто. Так что это, возможно, где-нибудь сделаем...

(записка)
—Егор, почему «Иуда будет в раю, Иуда будет со мной...»?

Я считаю, что Иуда в рай попал. То есть, я считаю, что... Это идея не моя, я никакой, там, не оригинал. Я считаю (как, допустим, у Борхеса была идея), что то, что сделал Иуда... это человек, который дошёл до состояния... не то что «нуля», а до состояния «настоящего», когда человек воспринимает то, что вокруг него происходит. Это мой личный опыт такой, то, что я лицезрею среди своих знакомых и себя самого: человек в нормальном состоянии ничего не понимает. Человек может чё-то понять только тогда, когда у него на глазах либо что-нибудь случится страшное, либо у него котёнка голову отрубят — то, что постоянно происходит на каждом шагу. Постоянно происходит ужас, по-настоящему. Нужно иметь либо какое-то глобальное сострадание, чтобы это видеть, либо нужно, чтобы человек оказался в условиях экстремальных: чтобы, его либо убивали, либо менты руки-ноги поломали, либо на его глазах мать изнасиловали и так далее. А Иуда — это человек, который оказался именно в этом состоянии, когда на его глазах, как в рассказе Леонида Андреева... Человек сделал как бы некую акцию, человек предал Христа из каких-то там побуждений. На его глазах его распяли, и человек покончил собой. Почему он покончил собой? То есть, человек, который кончает с собой, — это значит, человек теряет... жертвует всем, что у человека есть, переходит через инстинкт самосохранения. Очень трудно с собой покончить, поверьте мне. У меня очень много знакомых, которые это пытаются. Это не каждому дано, по большому счёту. Это очень тяжело. Для этого человеку нужно сделать очень большую работу какую-то, духовную по-настоящему. А во-вторых, он должен иметь некую цель, или некую истину, которую он не может найти здесь, которая не от мира сего. То есть, это человек, который должен быть в раю, просто-напросто. Он иначе не может быть в раю, то есть, не может быть такого, что Иуда не попал в рай через пять минут после смерти Христа, после того как он повесился, просто-напросто. Вот про это, в общем-то, моя песня такая.
А, во-вторых, я когда эту песню сочинил, я рассказ Андреева вспоминал. Ну, рассказ там такого свойства, что Иуда предал Христа, ради того, чтобы весь мир понял, что Христос исключительно есть спаситель, то есть, святой человек, чтобы все удостоверились этому. И он думал, что когда его будут распинать, то будет явлено некое чудо, что все, так сказать, весь мир тут же уверует и всё поймёт. Но Христа распяли, Христос умер, и никто ничего не понял. В этот момент Иуда как бы нечто понял, некую истину, глобальную, то, что весь мир не достоин, не то чтобы крупицы какой-то истины Христа, вообще ничего не достоин. И когда он пошёл вниз с этой горы, пошёл по селению, «весь мир свернулся», как там у Андреева сказано, «апельсиновой корочкой у его ног». Я подобное испытал в психушке, когда вот я сидел. Меня накачали какой-то хуйнёй, я подошёл к окну (а у меня там как раз незадолго до этого Костя, такой солдат, покончил с собой), и я в некий момент вдруг неожиданно просто почувствовал, что это всё вокруг, оно, по большому счёту, это «как апельсиновая корочка у ног». Потому что если имеешь, хоть что-то там по-настоящему такого живого, так это всё вокруг вообще ничего не стоит, этому цена вообще три копейки, по большому счёту. Ну, я вот потом такую песню написал, когда из психушки вышел, — «Иуда будет со мной»...

Ты умеешь плакать — ты скоро умрёшь
Кто-то пишет на стенах — он скоро умрёт
У неё есть глаза — она скоро умрёт
Скоро станет легко — мы скоро умрём...

Вот песня такая, песня не моя. Песню сочинил некто такой, человек у нас есть, Манагер. У него группа называется «Армия Власова». Песня — она очень, как мне кажется, подходит к состоянию, которое испытывает вообще вся наша страна, или, там, тусовка вот наша, вообще. Песня очень короткая, но очень содержательная, в некотором роде (смеётся). Кроме этого, песня, в некотором роде, может быть, даже отчасти написана про состояние, которое испытывают люди вообще, живя в Киеве...

Жировать, пировать
— спать
Голодовать, слюни глотать
— спать...

(записка)
— Егор, а как ты относишься к Фёдору и «Нолю»? Нравится то, чего они делают?

Мне ужасно нравится у них вот песня... Ой, чёрт, забыл, как она называется... там «Марш...» такой, типа «Маршем по жизни», или как она называется. Вот эта у них очень клёвая. А я их давно очень не слышал, вообще, то есть уже, наверное, года два не слышал. А то, что последнее у них слышал, ещё году в 88-м, причём, я слышал в Киеве, они в какой-то капушке здесь играли. Рома Альтер устраивал концерт. Так там какой-то, чуть ли не арт-рок какой-то был, то есть мне не очень понравилось. Вообще, группа-то клёвая, конечно. Вообще ни на что не похоже. Особенно мне этот период у них нравится, сразу после «Драчёвых напильников», такие песни клёвые у них были, песен пять было вообще крутейших, конечно...

(записка)
— Егор, как ты относишься к фразе Кинчева, насчёт того, что «каждый в душе Сид Вишез, а на деле Иосиф Кобзон»?

Ну чё, хорошая фраза. Так оно почти всегда и есть (смеётся). Особенно в отношении этих пункеров, которые с гребнями ходят в Питере, в Москве. Вообще, по-моему, один в один. Там даже не Иосиф Кобзон, а... (смеётся)

(записка)
— Конечно, Вы много читаете. Чему из книг Вы отдаёте предпочтение?

В каком смысле? Непонятно. У меня, вот, Достоевский — это мой вообще любимый писатель. Ну, вот, например, Кастанеду люблю, причем даже не как писателя, а вообще. Сэлинджера люблю, очень. Много чего люблю. Борхеса люблю.

Вот песня Янке посвящается. Одна из моих последних:

Плюшевый мишутка, шёл по лесу шишки собирал, сразу терял...

Бля, не помню её...

«Лоботомию»?

Ветер в поле закружил
Ветер в поле закружил
Ветер в поле закружил
Ветер в поле закружил — лоботомия

Поздний дождик напугал
Поздний дождик напугал
Поздний дождик напугал
Поздний дождик напугал — лоботомия

Зацвела в саду сирень
Зацвела в саду сирень
Зацвела в саду сирень
Зацвела в саду сирень — лоботомия

Вот такая вот хуйня
Вот такая вот хуйня
Вот такая вот хуйня
Вот такая вот хуйня — лоботомия

Это песня посвящена Димке Селиванову, нашему гитаристу, который покончил собой. Ну вот, как я её сочинил... Я смотрел фильм «Иллюзионист», и просто представил себе, что испытывал Селиванов перед смертью, что он просто сидел и в окно смотрел...

(записка)
— Смерть Цоя — это случайность или закономерность?

Я не знаю, что это такое. Я считаю, что вообще ничего в мире случайного не происходит, вообще ничего! Человек сигарету закурил, или жопу почесал — это всё чётко, всё на своих местах, по большому счёту. Поэтому, тем более, что касается смерти... то есть, это всё на своих местах. Так что, это не значит, что случайность какая-то. Ну, пришло время человеку умереть. Он сделал своё — всё, он умер. То есть, он написал все песни, какие смог написать, спел всё, что он мог спеть.

...С вечера застолье
Поутру похмелье
Перец, соль да сахар...
А только вышло по-другому
Вышло вовсе и не так.

Подготовка текста для сайта: Дмитрий Сотников, Тимур Базаров