ПАНКИ В СВОЕМ КРУГУ
(застольные беседы в трех частях)

Часть 1

В числе собеседников:
О. Собистов (Роман Неумоев)
Хан Кага-бей (Егор Летов)
Барон Лю Бер (Артур Струков)
Израэль Иудович Гершензон (Шапа)
Записал: С.Еливанов

Роман (далее просто Р.): — Пьёшь ли ты вино? И если пьёшь, то в каких количествах?

Егор (далее Е.): — Пью в количествах для кайфу. Но никогда не перепиваю.

Артур (далее А.): — Не припеваючи (шутит).

Е.: — Чтобы не блевать.

Р.: — Понятно, но сейчас вина нет, так что будем пить чай.

А.: — ЧАЙФ (знай, мол, наших).

Разливают чай.

Шапа (далее Ш.): — Шапе-то (очень по-митьковски).

Ищут сахар, находят с трудом (к большой досаде Романа).

А.: — Вон сахар-то.

Р.: — (с легким раздражением и как бы в шутку) — Ну, панки-то могли бы и без сахара.

Ш.: — (умильно) — Сахар!

А.: С сахарком-то оно слаще!

Ш.: — (оттягиваясь) — Бля, сахар!

Р.: — А вообще как у вас в Омске с вином?

Е.: — С вином у нас нормально, в два часа можно взять водочку, пиво свободно.

А.: — Надо приехать.

Ш.: — А пиво в бутылках? (одним судьба — карамелька, а другим судьба — одни муки...)

Е.: — Пиво разливное и бутылочное есть.

Ш.: — Ну, разливное и у нас есть, только за ним стоять надо.

Е.: — Разливное у нас в каждом ларьке свободно (добил-таки).

Ш.: — (с надрывом) — Ну почему я там не живу!!!

Е.: — Другой вопрос — финансы. А как деньги есть — пожалуйста. Почитается пиво.

Р.: — А как тусовка?

Е.: — Плохая.

Р.: — И в Омске единственная.

Е.: — Не совсем, есть еще художники-модернисты. Клевый авангард рисуют. А тусовка наша человек 10-15, как у ИНСТРУКЦИИ, поменьше, может быть... Она включает в себя основном музыкантов. То есть нас получается группировка ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ — человек семь, составы варьируются, в зависимости от того, кто тексты пишет, кто лидер. У нас Эжен есть, так он когда пишет тексты, я на ударных сижу, и все это играется в панк-роке — группа называется АДОЛЬФ ГИТЛЕР. Когда я сижу за ударными и басом, а играются песни в идиотском акустическом духе, тогда это называется ПИК ЭНД КЛАКСОН, кстати, очень клевая группа; когда я пишу свои песни, тогда это называется ГО. Если играет некий Сергеич (Сергеич, Петрович... — наводит на мысли о параллельном развитии и множественности миров), я и еще вокалист, да плюс Маднесс — барабанщик ПУТТИ, плюс еще компашка — это называется КОМКОН-2.

Р.: — А почему барабанщик ПУТТИ, это ведь новосибирская группа?

Е.: — Потому что он служит в Омске. И если этот Маднесс поет свои тексты, играем мы всей тусовкой — это называется группой КАЙФ. Ну и группы всякой попсы, всяких металлистов, с которыми мы отношений никаких не поддерживаем.

А.: — А у вас нет напрягов насчет авторства, когда каждый хочет пропихнуть свое?

Е.: — Нет. Кто хочет, тот свое и поет. Потому у нас и групп много.

А.: — Поет-то поет, но ему рады подыгрывать?

Е.: — Да, разумеется. Тусовка-то одна, все вместе играют.

А.: — Вот оно.

Р.: — (вторит) — Вот оно, просветленье-то... Прихлебнув чаю, задаю я тебе каверзный вопрос.

Е.: — Давай.

Р.: — Твое отношение к власти?

Е.: — Весьма плохое.

Р.: — Почему?

Е.: — Потому что все, что я делаю, это борьба с тоталитаризмом во всех его проявлениях. А власть представляет собой самое худшее проявление государственности, стало быть, тоталитаризма, стало быть, фашизма, если говорить конкретно. А я очень ярый антифашист. И поэтому я считаю, что весь панк, вообще все, что я смогу сделать своими песнями — давать отпор тоталитаризму.

Р.: — А что ты стремишься разрушить?

Е.: — Любой тоталитаризм, как в мышлении, так и в отношении каких-то человеческих связей, тем более в государственных отношениях, из которых состоит весь цивилизованный Вавилон.

Р.: — А панк-рок воспринимаешь только как музыкальное средство выражения.

Е.: — Не только музыкальное, но и текстовое тоже.

Р.: — ...или в музыке тоже проповедуешь анархизм, т.е. сокрушение?

Е.: — У меня к музыке несколько иное отношение. У меня как-то изначально заложено то, что песня должна быть хитом. То есть песня должна работать многочисленно, многоразово. Я исхожу из того, что на Западе делает РАМОНЕЗ или КЛЭШ там, или ПИСТОЛЗ — то есть первая волна панка, не ЭКСПДОЙД там, а первые панкеры. Должна быть очень клевая песня, простая и очень запоминающаяся, жесткая такая... Она стало быть должна быть хитом, т.е. у нее должен быть некий хук, который будет цеплять, и при этом песня должна в башке крутиться, запоминаться и действовать много раз. Я песни сочиняю таким образом: если я её запоминаю, она у меня в башке начинает крутиться, я её играю день, два, пять, двадцать раз, и каждый раз получаю кайф — значит песня клевая; если через три дня песня просто надоедает, я её больше не пою, поэтому у меня песни жесткие, примитивные и в то же время мелодичные.

А.: — В песне сначала музыка или текст?

Е.: — А как-то одновременно получается, что первично даже не музыка, а какая-то ритмическая структура, скажем так. Необходима некая цепляющая фраза: «Свое говно не пахнет» или «Мы в глубокой жопе», относительно которых все уже развивается, разворачивается. Главное — поймать некий момент, а дальше все идет само собой...

А.: — О’кей.

Ш.: — Свое говно не пахнет.

Е.: — У меня каждая песня — это всего одна фраза, которая обыгрывается так или иначе. Поэтому у меня все песни такие: «Пошли вы все...» или же «Мы в глубокой жопе»...

Р.: — А ты веришь в демократию? То есть, вообще она возможна?

Е.: — Нет, честно говоря не верю.

Р.: — Допустим, тоталитаризм сокрушен. А ради чего?

Е.: — О, не верю!

Р.: — Может ради того, чтобы была демократия?

Е.: — Вот такой вопрос задаешь, значит. Как тебе сказать...Я — анархист в таком плане, что она возможна у битников, что ли... Сокрушить власть нельзя, потому что в самом человеческом сознании тоталитаризм заложен совершенно четко. Поэтому игра заранее проиграна. У Галича есть совершенно клёвая песня, про то, как с зоны зэки бегут, их убивают одного за другим... кончается, что их, вроде, всех убили. И он просто говорит белым стихом: «Всё равно, даже если бы ни один не добежал, все равно бежать стоило, все равно надо было». Игра заранее проиграна, это я знаю, ничего не удастся сделать, но тем не менее... Есть такая притча Николая Волкова, диссидента такого. Были некие люди, каким образом попали они в сундук, непонятно, но попали они в сундук и жили там год за годом. Жили, забыли, что за сундуком делается, сажали картошку. А так как сундук был закрытым, потому что его нечистая сила закрыла на замок, там не было свежего воздуха, света — было темно, сыро, душно. Но они привыкли, им казалось, что все нормально. Росли они рахитами, слабыми, с бледными лицами. Но дужка замка однажды заржавела и Сломалась. Поток свежего воздуха зашел в сундук, ну, и люди там обалдели, смотрят такой свет, такой воздух, сначала подумали, что задыхаются, а самые любопытные полезли к крышке, стали выглядывать. А нечистая сила стала опять крышку закрывать, а люди то локоть, то голову на край кладут. Крышкой эти локти-то прищемит или оторвет совсем. Но за счет того, что кто-то голову постоянно кладет, крышка не закрывается, поэтому хоть слабый, но какой-то поток свежего воздуха в сундук идет. Вот такая ситуация. Я считаю вот что: то, что у нас делают рокеры или панки, — это вот то самое и есть.

А.: — А больше невозможно?

Е.: — Нет!

Р.: — То есть, то что можно сделать, это что глоток чистой воды время от времени?

Е.: — Отчасти так, а во-вторых, все это делается изначально для себя. Я считаю, что каждый человек по своей сути изначально одинок; Поэтому все, что он делает, — он делает для себя. К тому же, анархия торжествует, если это внутренняя анархия. Если человек добивается внутренней свободы, именно внутренней анархии, — это победа. И каждый раз какая-нибудь песня группы ЧАЙФ, про кота например, — это победа в глобальном масштабе, глобальная победа над системой! У Аксенова такой рассказ был про гроссмейстера, читали, может быть (получив утвердительный ответ, продолжает). Едет гроссмейстер в поезде, играет с каким-то любером, с урлаком. Гроссмейстер ему мат поставил, а тот не заметил и играет дальше. Этому гроссмейстеру неудобно напоминать, что тому мат давно, и он дальше играет. Потом ему надоело, и он сдался, а любер говорит: «Гроссмейстер с грустным видом, потому что каждый день приходится партии такие играть, открыл чемодан, в которой лежат медали «ПОБЕДИВШЕМУ МЕНЯ», и повесил на грудь этому люберу. Такая же ситуация и в жизни.

Р.: — Короче, демократии быть не может.

Е.: — В глобальном масштабе нет. Тоталитаризм заложен в сознании человека изначально, и мудака убедить в том, что он мудак невозможно. Есть такая буддийская пословица: «Можно привести коня к водопою, но нельзя заставить его глотнуть.Поэтому каждый глотает сам. А поскольку человечество существует уже 4000 лет, это доказывает, что как был фашизм, так он и остается, пока были Христы, так они и остаются.

Р.: — Все ясно... Шапа, может, ты вопросик задашь, может, тебя что-то интересует?

Ш.: — Кхе-кхе... Дак, ексель-моксель (на самом деле, он сказал совсем другое).

Шапа начинает стучать по столу, и всем своим видом выражает готовность немедленно задать вопрос. Поднимается страшная суматоха, ведутся крупномасштабные приготовления к процессу задания вопросов Шапой.

А.: — Не стучи.

Р.: — Уровень скачет.

Ш.: — Уровень, уровень-то скачет... Тут вот б...ь все... Веришь ли ты в любовь (неземным ангельским голосом).

Р.: — Каверзный вопрос.

Е.: — Экий вопрос. А что ты под любовью понимаешь? Я вообще-то человек верующий, честно говоря.

Р.: — В бога?

Е.: — Да. Причем в бога как в воплощение любви. Бог не какой-то выше крыши сидит там дядя такой и всеми правит, а Бог согласно буддийской философии. Есть любовь не кого-то за что-то, а любить как дышать, как жить. Только в условиях нашей жизни, как-то все не то получается, а это в общем-то даже и нельзя. Это исключает возможность быть рокером, потому что для меня рокер — это человек, который живет среди всех и переживает за других и за ситуацию в мире.

Р.: — Да, но если исповедовать личную любовь, то придется переживать за кого-то одного, так что на других у тебя просто времени не остается.

Е.: — Вот поэтому у меня нет бабы, которая рядом со мной.

Р.: — Ну, понятно.

Е.: — Я вообще, в принципе, не могу представить, что я бы всю любовь вместил в какого-то одного человека. И если глобально подходить, я зверей люблю больше, чем людей, а еще больше деревья.

Р.: — Да...

Е.: — А вообще, если рока коснуться, то для меня такое понятие как сопереживание — вообще главное среди человеческих сопереживаний — вообще главное. То есть рокер и вообще человек, который не способен сопереживать, когда другому плохо — это не рокер, а значит и не человек.

А.: — Гопник...

Е.: — Гопник, любер... Настоящий рок идет от сопереживания.

А.: — Но ведь гопниками не рождаются.

Е.: — Рождаются.

А.: — Думаешь?

Е.: — Да, рождаются.

А.: — Я считаю, что как раз в чем-то мы, рокеры, можем сделать так, что, если так можно сказать, подрастающее поколение не было гопниками.

Е.: — На собственном опыте научить, но не больше.

А.: — (полусерьезно) — То есть обращать в рокеры.

Р.: — Нет. На собственном опыте, я считаю, научить никого невозможно.

Е.: — Это — единственный способ. Я думаю, что можно. Это вот Ник Рок-н-ролл занимается тем, что на сцене себе харакири устраивает. Я вот просто посмотрел, как он в Питере сейшн давал: он сидит, себя полосует... Он кровью исходит, кровью... Короче настоящий рок. Там сидят какие-то мажорные герлы, так для них это страшный шок. Черт его знает, что там с ним случится, в какую сторону они повернут, но шок страшный, а рок — он должен шокировать, это панк, это всегда эпатаж. Эпатаж именно на самом себе.

Р.: — Понятно.

Ш.: — (с явным скептизмом) — На себе?

Р.: — А иначе не поверят.

Е.: — Не то что не поверят. Хотят — поверят, хотят — не поверят. У каждого свои заморочки, каждый решает сам, куда ему идти. Просто, все, что человек делает, других ставит в некую возможность выбора, в какую сторону идти, и некую возможность сравнивать между самим собой и, допустим, тобой, когда ты на сцене стоишь и поешь. А для меня рок, это я в твоих статьях читал (имеется в виду Роман), это — нечто индивидуальное, то есть, человек сколько может быть самим собой, столько он и является самим собой, причем вплоть до какого-то самоуничтожения практически. Постоянно доводить себя до состояния нуля, когда уже и терять-то нечего, как у экзистенциалистов, что ли. У тебя есть экзистенция эмпирическая. То есть твой опыт, который ты получил, имеешь в чистом виде.

А.: — Как киники, что ли?

Е.: — Да, не знаю даже. Я о кинизме представления не имею.

Р.: — Понятно, у тебя такая позиция, что в общем-то ты с искусством дела не имеешь.

Е.: — С искусством как с эстетикой?

Р.: — С роком, я имею в виду.

Е.: — Нет, не имею: рок это не искусство.

Р.: — Всё ясно.

 

Часть 2

Е.: — Искусство — это попс.

А.: — (с интонацией несогласия) — Хм-м-м. Рок — это воздействие, а искусство — тоже воздействие.

Е.: — Ну, если искусство как эстетика, как нечто художественное. Рок — это нечто совсем другое. Рок — это что-то связанное с религиозными делами.

Р.: — Принцип шаманства.

Е.: — Во-во. Панк-рок это шаманство в чистом виде.

А.: — Хорошо, тогда рок — это идея, а музыка — средство воплощения этой идеи.

Е.: — Да, рок — это вообще, по-моему, не музыка, в этом смысле. А квинтэссенция рока — это панк-рок.

Р.: — А все остальное — это средство эту идею доказать? Или провести?

Е.: — То есть чисто звуковые дела?

А.: — Конечно.

Е.: — Это можно, в принципе, и без музыки. Панк не значит: или рок, или...

А.: — Можно просто превратиться в оратора, а точнее в оракула.

Е.: — Рок — это не значит говорить. Ты можешь картину нарисовать — это тоже будет рок.

А.: — В любом случае ты стараешься делать какие-то аккорды, чтобы ими тверже доказать, убедить.

Е.: — МУХОМОР, допустим, даже не записывает ничего. Они акции устраивают на улицах, типа «Расстрел».

А.: — А что за МУХОМОР?

Е.: — Ты что, МУХОМОР — это самая что ни на есть панк-группа, панк-концептуализм... Москва, с 1976-го года. Первая акция — «Расстрел», акция «Раскопки» — это тоже они. Пионеры панка, вообще. Они взяли Свена Гундлаха — это такой у них чувак — и закопали в землю по-настоящему. Вырыли ему землянку метра полтора под землю и закопали его. Выдали ему фонарик и листок бумаги, чтобы он свои впечатления записывал, как он там под землей себя чувствует, и вышли на дорогу, и кричат: «Товарищи! Собираемся на акцию «раскопки». И пошли они Свена раскапывать. Оказалось, что они забыли, где копали, и стали везде тыкаться по этому пустырю, еле-еле раскопали его часа через три. Он там уже задыхаться начал, но живой оказался, они ему какое-то искусственное дыхание сделали, а у него крейза поехала, он закричал и побежал, вот такая акция. Другая акция называется «Расстрел». На улице Горького собирается народ. Они кричат: «Товарищи, приглашаем вас на акцию «Расстрел», и ведут толпу в кусты. Там Свен стоит к стене прикованный. Они — два брата Мироненко и Звездочет — берут игрушечные ружья, пистолет и в него «тах-тах». Свен падает, у него кровища изо рта. Они берут его за ноги и по улице волочат, а он весь окровавленный и башкой об асфальт. Такие вот ребята. Это панк-рок. Или они, как метро с утра открылось, сели в первый поезд и решили как можно дольше держаться. Выдержали до десяти часов вечера, больше не смогли, потому что под землей давление высокое, короче, вынесло их на поверхность, и такой на них депресняк накатил...

А.: — Нет, это слишком абстрактно.

Е.: — Абстрактно, не абстрактно, а вот такие ребята. Они весь панк у нас создали, альбом свой записали. Играть не на чем, только стихи читали, песни орали. Из МУХОМОРА вышел ДК московский. Они — учителя ДК и практически всего панка у нас в Союзе. Ну, митьки, я считаю, это некое проявление панка, русского панка.

Р.: — Как ты умудрился записать семь альбомов? И почему я узнал о «Гражданской обороне» только в 87-м году, хотя их уже было к тому времени семь штук?

Е.: — Нет, к тому времени их было всего две штуки. Когда ты их узнал, они только что были записаны, остальные пять, я их записал за месяц пять альбомов. Один, на дому. Все пять альбомов писаны одним мной. Один альбом — «Некрофилия» записан всего за два дня.

Артур смеется, а Ромыч с чрезвычайно серьезным видом говорит: «Понятно, понятно».

Е.: — Возникло это так. Появилась в 1982 г. группа «ПОСЕВ» по имени издательства «Посев». Начали мы играть, тогда я был ещё хиппи, но почему-то как только мы взяли гитары — сразу в панк полезли. Непонятно, каким образом, как только начали играть, только драйв покатил, сразу СЕКС ПИСТОЛЗ какой-то получился, совершенно не произвольно, причем даже у ребят, которые ничего подобного не слышали. Сразу в панк полезли.

А.: — Можно перебить?

Е.: — Конечно.

А.: — Когда Коля слушал ГрОб, он плевался, кричал, что это волосатый интеллектуализм. Когда я доказывал ему, что в любом случае это панк и что плохого в том, что бывший хиппи перекинулся на панк. Он говорил: «Так они перекинулись, а мы уже десять лет панкуем, а они в то время ходили «Лав, лав, лав энд пис».

Е.: — Я считаю, что хиппизм и панкизм — это одно и тоже. Панк — это агрессивный хиппизм, очень агрессивный, именно социальный хиппизм.

Р.: — Панк — это хиппизм действия.

Е.: — Да, это хиппи. Это Игги Поп, ЭМ СИ ФАЙВ.

Р.: — Так все-таки как там у вас... Ты начал, тебя перебили.

Е.: — Вот начали мы такой панк-рок играть, записали тогда пять альбомов, где они сейчас — неизвестно. Самый известный альбом — это «Регги-Панк-и-Рок-н-ролл», был такой альбом — «Сказки старого юнги», совершенно дебильный, был панковский альбом «Музыка любви».

А.: — А название хипповское.

Е.: — А потом у нас в группе начался развал, депресняк какой-то покатил. Вроде бы как мы уже вместе ничего сыграть не могли, в мае гитарист как-то ушел, потом оказалось он в ГБ на нас донес... И мы решили собрать новую группу. В Омске была группа, в которой лидером был некий Иван Морг, панковская группа. Они как раз распались по причине того, что их всех посажали, кроме Морга. Мы собрали новую группу, называлась она ЗАПАДЪ, с твердым знаком на конце, а так в группе было два лидера, мы не поладили очень сильно, потому что я хотел играть свое, то что аналогов не имеет, а Морг хотел играть Заппу, снимать его один к одному, то есть копировать музыку. Мы друг друга послали и разошлись. Иван Морг собрал группу ИВАН МОРГ И МЕРТВЯКИ, довольно известная банда, а мы собрали группу ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА и сразу же стали писаться.

Р.: — Это в каком году было?

Е.: — Это был конец 84-го — начало 85-го. Записали мы первый альбом в декабре, и даже не помню как он назывался. Это была история омского панка ТОМ I. Первый это сборный, а второй — ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА. Но мы сейчас от них отказываемся, они как бутлеги ходят, потому что там все песни повторяются. И в ноябре мы записали действительно свои первые альбомы, ноябрь 1985-го. Первый — «Поганая молодежь», а второй — «Оптимизм». Но по качеству они мне не понравились — не то чтобы плохо, а просто была очень большая усталость, и записались без драйва. После этого я попал в крейзу на три месяца. ГБ очень сильно стала трясти. Гитариста — в армию, а с остальных взяли подписку, что они не будут иметь со мной дело под угрозой, что их на три года посадят. В подписке было указано, что они не будут играть в группе и заниматься антисоветской деятельностью, говорить со мной антисоветские разговоры — так было указано в формулировке.

А.: — Они расписку дали?

Е.: — Да. В марте 1986-го я вышел из крейзы и решил, что надо продолжать. Никто со мной играть не хотел, я еще ПИК ЭНД КЛАКСОН не знал и вообще никого не знал.

Р.: — А те, кто с тобой, после подписки не играли?

Е.: — Больше со мной так и не контактировали. Очень много дерьма вышло, их запугали. Они подписались в том, что было и чего не было, в общем-то залажали всю нашу компанию.

Р.: — Испугались.

Е.: — Да, а после этого им уже как-то самим неловко было.

А.: — Ты после крейзы вышел еще более?

Е.: — Ещё более после крейзы. Вот решил я записать альбом, летом 1986-го: «Красный альбом». Мне не дали. То есть человека, который мне принес аппаратуру на дом, взяли в ГБ и пригрозили тем, что если он не заберёт у меня аппаратуру, то у него будут неприятности с работой, с женой, с детьми и т. п. Он пришёл, у меня всю аппаратуру забрал, извинился и ушёл. Потом про нас появилась статья в местной газете, которая называлась «Под чужим голосом», поносная статья. Это было в конце мая 86-го. Статья обошла весь Омск, после чего появился очень нездоровый ажиотаж. Меня поставили в статье как фашиста-диссидента какого-то, дебила совершенного. Причём именно как фашиста. Про нас стали ходить слухи, что свастики на домах рисуем, огромные, вызывают бригады маляров, которые эти свастики закрашивают, то есть бред пошёл. Тут я познакомился с одним человеком, у него была студия своя, подпольная. И он предложил нам свои услуги. Мы с ним поговорили, во многих вопросах сошлись. И записали в 86-м году совместно «Красный альбом» в акустическом варианте. Этот альбом был и в Питере, и в Москве. С очень хорошим качеством, как на пластинке, впервые за всё время. Звучок типа АКВАРИУМА: бонги, губная гармошка, бас, акустическая гитара. Но мне он вообще-то не понравился. И как раз мы познакомились с этой группой ПИК ЭНД КЛАКСОН. Они меня пригласили в качестве продюсера и басиста на запись их альбома «Лечебница». Мы с ними записались, оказалось, что это по кайфу, и мы стали сотрудничать. Зимой они записали альбом «С Новым годом», декабрь 86-го года. Мне нужна, была аппаратура, нужны были музыканты. Мы очень много записывали в домашних условиях, но качество не получалось, и мы решили, что надо покупать всё своё. Мы купили ударную установку, всякие там микшеры, микрофоны. У нас электронщик был свой в группе. В марте 1987-го ребята записали с довольно высоким качеством альбом «Лишние звуки», тоже имеет распространение большое, там «Саботаж» — песня известная. После был записан «Адольф Гитлер», затем аппаратуру я свёз к себе домой и в течение месяца (записал) свои пять альбомов, все песни, которые накопились за это время.

А.: — В одиночку?

Е.: — В одиночку. То есть накладывал все инструменты сам. Просто чтобы не разучивать партии, не канителиться. И собираюсь записать первые два альбома по-новому, и они будут распространяться наравне со всеми.

А.: — А остальные пять альбомов как называются?

Е.: — По-новому я записал в электрическом варианте «Красный альбом», альбом «Хорошо!», альбомы «Тоталитаризм», «Мышеловка» и последний — «Некрофилия». Перед записью этого альбома мы съездили на рок-фестиваль в Новосибирск и там отыграли программу «Адольф Гитлер» плюс несколько моих старых песен как «Гражданскую Оборону». Сейчас все это ходит как зальник и называется «ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА ЖИВЬЕМ, новосибирский фестиваль». Шесть альбомов получилось, плюс два ранних.

Р.: — Понятно. А что это за история с венком начальнику ГБ?

Е.: — Это я не знаю, первый раз такое слышу. Какой венок начальнику ГБ?

Р.: — Не покупали?

Е.: — Нет.

Р.: — Нам Бульфсон рассказывал.

Е.: — Не было никаких венков.

Ш.: — Бульфсон нам так и сказал, что вы купили венок начальнику ГБ и послали, так и сказал. (Перед глазами встает Шапа, по-митьковски разводящий руками и с выражением недоумения на лице: вот ведь Бульфсон сказал, а тут на тебе!)

Е.: — Нет, все это лажа. Просто у нас одного майора, Мешкова Владимира Васильевича, сняли за что-то. Мы хотели сделать акцию: прийти домой, принести ему цветочков, яблочков, как больному, и так далее, тортик ему купить а потом решили, что это дорого будет — торт покупать.

А.: — Какие ты видишь перспективы, ближайшие для твоей группы?

Е.: — Приеду, запишу новый альбом. Сейчас я набрал новый состав. Янка вот сочиняет тексты и играет на басе и на гитаре, на басе довольно хорошо, что удивительно.

А.: — И тексты сочиняет?

Е.: — Да, и тексты сочиняет. Она сейчас в Питере осталась, на НОЛЬ хотела сходить.

А.: — Передавай ей привет от ИНСТРУКЦИИ.

Е.: — Вообще-то баба-панк, к хиппизму отношения не имеет, чистый панк агрессивный. Причем ужасно любит панк-рок, только его и слушает и вообще тащится.

А.: — Я очень рад, наша баба.

Е.: — И барабанщик у меня появился новый — Манагер. Он, кстати, менеджер нашей группы, так что мы втроем играть будем.

А.: — А насчет сейшенов есть перспектива?

Е.: — Перспектива есть. Съездить в Москву нас приглашают, съездить в Питер к Фирсову. Запишем альбом, а там уж видно будет. Сейчас самое главное — альбом записать. Называется «Красный смех». А потом поедем — приглашают в Харьков, вообще думаем по стране проехаться, дать просраться, да и обратно. В Свердловске выступим тоже.

А.: — В Свердловске когда намечается? (имеется в виду панк-фестиваль).

Е.: — В декабре намечается.

(Долгое молчание, наконец Ромыч не выдерживает)

Р.: — Пленка тратиться (все смеются).

А.: — Я знаю! (подкалывая Ромыча)

Р.: — Потрепаться мы можем и так (вмиг посуровевший).

Е.: — Но мы больше студийно играем.

Р.: — А какие у тебя отношения с Ленинградом?

Е.: — Вообще-то хорошие, внешне, во всяком случае, вполне нормальные, но контакта в общем-то... Вообще просто замечаю: мне с сибиряками лучше, это во-первых, а во-вторых сибирский рок круче московского и питерского раз в пятьсот.

Р.: — А что ты имеешь в виду?

Е.: — У нас в Сибири панк — это настоящий панк, все движения исходят от идеи, а не от атрибутики, как в Москве и в Питере.

Р.: — Ну, почему? А СВИНЬЯ?

Е.: — Нет, это вообще не панк.

А.: — Ну, как так?

Р.: — Почему ты считаешь, что он идет не от идеи? Не от идеи Рикошет идет.

Е.: — Он идет именно не от идеи, которая в панке заложена. Панк — это движение по своей сути социальное, чего в Свинье никогда не было. Свинья — какой-то пофигист и хулиган, причем который прикалывается на самых низкопробных делах, как говно, например. Вообще, весь панк в Союзе превратился в урлацкий какой-то. Набор атрибутики абсолютно гопницкой, урлацкой! То есть он прикалывается не на том, на чем надо.

А.: — Больше на имидже?

Е.: — Да, и не только на имидже, а на каких-то делах, которые к панку никогда никакого отношения не имели.

Р.: — Дело в том, что панк-рок — изначально шпанский рок...

 

Часть 3

Е.: — Нет!

Р.: — Ну, а какой же он? Рок борцов что ли?

Е.: — Конечно.

Ш.: — Изначально это Патти Смит.

Е.: — Изначально это были всякие интеллектуалы.

А.: — Здесь просто два течения. Ты еще в нашу первую встречу сказал, что панк ты считаешь самым интеллектуальным течением. То есть для тебя панк интеллектуален, а Ромыч считает панк изначально шпанским.

Е.: — Нет, это не шпанский, ты что?

Р.: — Я считаю, что панк — это философия агрессивной шпаны.

А.: — Да у шпаны вообще мысли нет.

Е.: — У шпаны мыслей нет. Философия агрессивной шпаны — это любера. Это — животные дела. А панки — это люди, которые всеми другими дела переболели и пришли к примитивизму уже сознательным путем. Вот это панк. Потому КЛЭШ — очень интеллектуальная группа.

Р.: — То есть, ты не разделяешь такой теории, что панки — это люди, которые желают выразиться, но так как не умеют ни на чем играть или играют плохо, от избытка энергии хватают гитары, и у них получается такая энергия, но тупая музыка.

Е.: — Нет, я так не считаю.

Р.: — Ты считаешь, что панки — это те, кто прошел всю музыку...

Ш.: — Да не обязательно всю музыку.

Р.: — Ну, хорошо — выбрали для себя.

Е.: — Панк — это энергия, агрессия, но в то же время, это очень умная агрессия, а не металл, не урла. Панк — это движение очень умное, это концептуализм. Панк — это концептуализм, а концептуализм — свойство очень умных людей, интеллектуалов, по меньшей мере. Причем интеллектуалов, именно антиэстетов. Это совсем не значит, кстати говоря, что быть интеллектуалом — значит быть образованным. Надо, чтобы человек был действительно умным. Я видел людей, настоящих панков в интеллектуальном смысле, которым по семнадцать лет. Дима из ПОП-МЕХАНИКИ — шоумен — это от возраста не зависит. Во всяком случае, я беру тех же самых СТРЕНГЛЕРЗ, такую песню как «Но Мо Хероуз» может написать только умный человек. Там сама музыка очень умно сделана. СЕКС ПИСТОЛЗ... Джонни Роттен — п.здец... Я разговаривал с одним хиппом, он сравнивает ЭКСПЛОЙТЕД и СЕКС ПИСТОЛС. У последних видно, что они — интеллектуалы в высшем смысле, умная музыка, они умно играют, умно поют. Поэтому урла и всякие металлисты панк не понимают, ненавидят страшно, они разобрать даже не могут, что это такое. Там очень много второго дна, третьего дна.

А.: — Гопоту вообще всегда бесит интеллектуализм вообще.

Е.: — А панк — это движение интеллектуальное.

А.: — У гопоты это вызывает комплекс неполноценности, поэтому они к панку в большинстве случаев так и относятся. В лучшем случае они могут принять только саму энергию, драйв.

Е.: — Вообще нужно быть очень сложным человеком, чтобы принять примитивизм.

А.: — Меня всегда это убивало и удивляло: нужно много ума, чтобы делать такие простые штуки.

Е.: — Одна из самых интеллектуальных групп — это ТОЙЯ (Тойя Уилкокс — это панк-певица, а не группа; надо бы это знать господам панкам — прим. ред.), у нее песня на одном аккорде есть. Вообще, панк изначально ориентирован на авангард. А чтобы идти в сторону авангарда, надо быть очень не дураком. У меня есть знакомые ребята из Ижевска — панки. Ребятам лет по 16–17, живут в общем-то как урла, бухают. Ребята, которые слушают Штокхаузена, Софью Губайдулину, и в то же время один из них, когда я пришел к нему домой, сидит Платона читает и говорит: «Во чувак пишет!» Понимаешь?

Р.: — (без всякой позы) — Понятно... Да, ты «Горбачева» сегодня слышал? (имеется в виду песня ИПВ — прим. ред.)

Е.: — Да так, смутно (имеет в виду телевизор).

(Роман объясняет, что он имеет в виду)

Е.: — Вашего? Нет. То есть слышал.

Ш.: — Не слышал, не слышал. В зале не слышал. Пришел на «Дерьмо».

А.: — (стащился) — Пришел на «Дерьмо»!

Ш.: — Или слышал?

Е.: — Слышал, слышал.

Ш.: — В зале «Горбачева»?

Е.: — Да слышал я «Горбачева». Когда на саксе?

А.: — Да мы вчера на кухне делали.

Е.: — Ну, слышал я «Горбачева», раньше слышал.

Р.: — Сегодня ты слышал? (достал наконец).

Е.: — Да.

Р.: — Это, по-твоему, панк?

Е.: — (подумав) — В общем-то, да. Только он сыгран слишком хорошо, я бы так сказал.

А.: — Сыгран хорошо?

Е.: — Академично. И драйва поэтому меньше, нет его. Не то что нет, а то, что Саня играет на басе чисто, это не то.

А.: — Подожди, «драйва нет». Там агрессии нет. Это — нытье сплошное. Какой же это панк? В лучшем случае это плач. Есть даже разновидности народных песен — плач.

Ш.: — То же самое — рэгги-растафара.

А.: — Да, да, рэгги.

Е.: — А панк и рэгги это одно и то же.

Ш.: — Да вообще, тут все через жопу переплетается.

А.: — Вообще... «Лучше по уши влезть в дерьмо», «Горбачев» — у них народная основа получается, типа народных песенных распевок (речь идет о песнях ИПВ).

Е.: — Да, панк и рэгги — это в одну сторону прет-то. И так получилось, что новая волна вся из рэгги исходит. СЕКС ПИСТОЛС возникли, оказывается, как группа, которая раньше рэгги играла. Когда у них еще альбомов не было, они рэгги играли. Так что тут еще говорить? Да, Баб Марли это чистый панк-рок. Что еще можно сказать, когда человек переживает, когда болеет душой, когда ему по-настоящему больно, тогда все, что он делает, умно получается, потому что когда человек много страдал, он какой-то мудрый становится. Во!!! Дело даже не в интеллекте. Человек, который много пережил, которому плохо было, он уже ерундой заниматься не будет. То есть все, что он делает, будет каким-то смыслом наполнено, просто-напросто. То есть он не будет ничего лишнего делать, не будет говно играть, а будет делать какие-то настоящие вещи, как Шевчук там или ЧАЙФ.

А.: — Просто чувствует жизнь.

Е.: — Все, что они делают, уже смыслом наполнено. Это — ум какой-то, мудрость.

А.: — Осознание, скажем.

Е.: — Поэтому я Свинью не принимаю и принимать никогда не буду. То, что он делает — это некоторое даже предательство по отношению к року. Когда человек такой лажей занимается — это по меньшей мере обидно.

Р.: — Понятно. Но ты относишься к этому делу как сподвижник?

Е.: — Да.

А.: — Кстати, ты знаком с идеей Ъ?

Е.: — Терроризма? Знаком. Я с ним ругался по этому поводу.

А.: — А вот еще теория «новых левых».

Е.: — Я страшно ругался с ними по этому поводу.

Р.: — Я ему при встрече сказал, что он либо агент ГБ, либо дурак.

Е.: — Я ему сказал по-другому. Я ему сказал, что если узнаю, что он что-нибудь в этом роде сделал, то я с ним лично начну воевать, я его просто могу в ГБ сдать. Этот человек опасен. Во-первых, он дискредитирует все движение панк. Если он сделает хоть бы один теракт и назовет себя панком после этого, то всем нам крышка. А во-вторых, то, что он делает — это анти-рок и анти-панк. Это то, что делают любера, только под другим знаком — тот же самый фашизм.

А.: — Больше всего это похоже на провокацию.

Е.: — Да, я вообще удивился, когда узнал, что такие люди на свете есть.

Р.: — Человек живет в фешенебельной хате, до сего времени ничего практически не сделал, и сейчас ему, по-видимому, захотелось чего-нибудь остренького, и с чисто эстетических заморочек он торчит на панке.

Е.: — У него идея такая, что нужно все разрушить и сломать. Я у него спрашиваю: «А чего ты вообще хочешь?» А он мне: «А дальше видно будет». Я его спрашиваю: «А дальше что?». Отвечает: «Хочу, чтобы люди думать начали». Я ему: «А ты сам-то начал думать?». «А черт его знает — то ли начал, то ли нет». Короче чувак — или дурак или еще чего.

Р.: — Не думаю, что он чем-то в этом роде будет заниматься.

Ш.: — Бред.

Е.: — Чистый бред. Провокация какая-то.

Е.: — ГБистская.

А.: — Скорее провокация.

Е.: — Очень на это похоже.

А.: — Сколько я с ним спорил, объяснял. А он говорит, что это, мол, нам нужно, чтобы защищаться от люберов.

Е.: — Кстати, он мне ничего про люберов не говорил. Вот с кем стоит воевать, так это с люберами.

А.: — Про люберов это уже Коля Рок-н-ролл занес. Он же вообще вещал, что назревает опасность люберов, и главная опасность — их единение.

Е.: — Коля очень в жилу говорит, я с ним согласен.

А.: — Их «Память» может просто завербовать.

Е.: — Я, кстати, следующий альбом посвящаю обществу «Память» и люберам. Там все песни про это будут. Это сейчас самая яркая и жестокая опасность. Ни разу еще не было такой опасности по отношению к нам, к живым людям, которые сейчас в Союзе живут.

А.: — Черная сотня.

Е.: — Да, черная сотня. Причем, эта волна «патриотизма» растет с каждым днем, растет прямо на глазах, все круче и круче во всех городах. Это напоминает Германию 33-го года один в один, буквально по всем проявлениям. Я боюсь, как бы того же самого не вышло. Чтобы мы не оказались в положении той части интеллигенции, которая тут же скипнула, когда у них там путч начался в 1937-м.

А.: — В 1937-м это у нас.

Р.: — Да, кстати, о ТЕЛЕВИЗОРЕ. Твое отношение ко всем этим делам. «Твой папа — фашист»...

Е.: — Мое отношение... У меня некоторое недоумение по доводу того, почему группа два года играла всякую херню, а потом вдруг неожиданно, когда случилась перестройка, они стали играть совершенно другое.

А.: — Так может, не литовали?

Е.: — Почему они в альбомы это не включали?

Ш.: — Может, чисто случайно?

Е.: — Да нет, первый альбом группы всегда самый лучший.

А.: — А альбомы в Ленинграде не литовались? (чем черт не шутит, Ленинград, все-таки).

Е.: — Ну, какая может быть литовка альбомов, если группа андеграунд?

А.: — Подожди. Первый альбом — «Шествие рыб»?

Е.: — Да. Херня же.

А.: — В каком году он вышел?

Е.: — В 1986-м.

А.: — В 1986-м перестройка была уже в полный рост.

Е.: — А что они такую херню играли?

Ш.: — То есть ты не верить в Мишу, как в честного человека, что ли?

Е.: — Да вот как-то странно получается, непонятно. А если он сейчас играет вот такой экстремизм, во-первых, непонятно, что за ним кроется. То есть что дальше? Гребенщиков сказал правильно: «Дай Борзыкину власть, он фашизм похлеще, чем сейчас, сделает». А во-вторых, в Свердловске он пел одно, в Питере — другое, в Симферополе — третье. Он купюры допускает в текстах.

А.: — Как???

Е.: — А вот так. В Свердловске он пел: «Вы мажете поставить меня на колени и все это назвать перестройкой», а потом он это не пел. В Симферополе он этого не пел.

А.: — Чтобы ему еще концерты дали?

Е.: — Да, да, да.

Р.: — То есть, ты видишь в этом проявление конъюнктурности?

Е.: — Да, он уже начал продаваться.

Р.: — Все, что касаемо Свердловского, Ленинградского рок-клубов, это уже, как говорится, концертные организации. Довольно солидные. Там никакого панка быть не может.

Е.: — Да. Во-первых, он музыкального отношения к панку не имеет, потому все это — гнилая эстетика, советский ДЖАПАН какой-то. А во-вторых, если он хочет сказать «Долой Советы!», почему он это не делает?

Р.: — Тут еще вот что. Если ты хочешь что-то сказать, то ты это можешь сказать, а если ты хочешь это доказать, обосновать, исподволь к этому подвести, то так петь не стоило. Ну раз сказал «Долой!», два сказал...

Е.: — Так он это только и говорит. Это плакатная поэзия, тупая такая.

Р.: — Я у него спрашивал, почему он же поет «Долой Совдеп!». Он как-то так ответил...

Е.: — Вот видишь.

А.: — Потому что потом нечего будет петь.

Р.: — А больше вообще петь нечего будет.

Е.: — Да нет, всегда есть, про что петь.

А.: — Как сказал Юджин: «Про что бы не пели, это все равно будет про Советскую власть».

Е.: — Да, всегда будет, о чем петь. Человек поет, потому что ему плохо.

А.: — Так ты все-таки веришь в искренность?

Е.: — Не верю. Хотя в общем-то он с кайфом поёт, и в то же время такое чувство, что он с самим собой неискренней. Боится самому себе в лицо посмотреть, или боится последовательно в самом себе разобраться. У меня вот такое чувство. Но в общем и целом, я к нему хорошо отношусь. То, что он делает по сравнению с остальными питерскими — это кайф. Хотя бы по сравнению с этими же самыми «ОБЪЕКТАМИ НАСМЕШЕК», «АКВАРИУМОМ». Кинчевым тем более...

Р.: — А к Боре как ты относишься?

Е.: — Я его не знаю хорошо и как о человеке говорить о нем не буду. А в общем и целом я Борю уважаю. Человек работает для самого себя, то есть настолько человек полностью погружен в самого себя и работает себе в кайф, насколько я понимаю.

А.: — Ты считаешь, главное себе в кайф?

Е.: — Это он так считает и так делает.

Р.: — Ты это разделяешь?

Е.: — Не то, что разделяю... Уважаю, он это искренно делает.

А.: — Ты не прав.

Р.: — Ты уважаешь его последовательность в этом деле?

А.: — То, что он только себе в кайф — ты не прав. Он всегда говорил, что хотел жить кайфово и делать кайф другим.

Е.: — Да он, похоже, людей не любит. У него отношение к публике гадливое такое. И то, что он играет в зале, для него в тягость, то есть ему лучше дома сидеть и песенки сочинять, это гораздо ему больше по кайфу. То, что он выходит на сцену, песни поет — это потому, что ему башли платят, или потому, что надо, или еще почему. Только не потому, что ему хочется этим людям спеть. То, что он делает, это вообще, по-моему, не рок, это какие-то другие дела, внутренние деда. Если глубоко копать, то это ближе к КСП. Там у него агрессии нет.

А.: — В последних вещах.

Е.: — У него и раньше-то не было агрессии.

Ш.: — Это почему же?

Е.: — Ну, есть там «Электрический пес» или «Прекрасный дилетант», и то какие-то случайные.

А.: — В них нет прямей агрессии. У него совсем другая программа. Программа убеждения.

Р.: — Он считает себя гуру.

Е.: — Есть отчасти. А что мне глубоко не нравится — то, что он с Запада все дерет. Если глубоко копать, то у него своего ничего нет.

Р.: — Ты считаешь, у нас возможно что-то свое сделать? Ведь очень многое, почти все, берем из эмпирики. Все, что слышал в своей жизни, как-то переварилось, перемешалось.

Е.: — Так это обязательно.

Р.: — Ты тоже много слышал, значит, ты тоже дерешь.

Е.: — Я считаю, что вся рок-культура в мире — одна. У меня такое убеждение, что я нахожусь в том же положении как, допустим, Роттен. У меня нет разделения: здесь и там. Если глубже копнуть, то я считаю себя наравне с какими-нибудь КЛЭШ. То есть если бы я попал туда, я точно так же к ним зашел, поговорил. Мы варимся в одном котле, поэтому у меня нет разделения на нас и на них. А Гребенщиков постоянно ощущает, что он здесь, а они там. Почему наша страна в отношении рока отстает? Потому, что рок-культура постоянно ощущает, что она здесь, а они там. Я не чувствую, что живу здесь. Все едино, как некий рок-котёл. Я слушаю Игги Попа и общаюсь с ним. Мы с ним вместе, два брата, он поёт для меня, я пою для него. Я считаю, что музыка делается для музыкантов, художники рисуют для художников, поэты — для поэтов... Только музыканты, панки, могут оценить твои песни, я имею в виду даже не столько музыкантов, а людей, которые...

А.: — Ну, понятно.

Е.: — Поэтому для меня панк, который был на Западе, — не то, что на Западе или у нас, просто есть панк и есть непанк. Допустим, панк, который играют, скажем, в Праге — это панк, который круче, чем, допустим, ЭКСПЛОЙТЕД, или какие-нибудь ДРАКОНЫ из Китая еще круче, чем наш панк, допустим, вместе взятый. Просто мы одна культура, одно целое, один котел. А если, допустим, Гребенщиков, подсознательно, я чувствую, разделяет на советскую и западную. Поэтому поляки, БРИГАДА КРИ, их и в Англии слушают, там пластинки выходят, все это по кайфу. Вот и ДК скоро выйдет, я надеюсь.

Р.: — То есть, ты считаешь, что у панка национальных корней нет?

А.: — У рока вообще?

Е.: — У рока?

Р.: — И даже у рока... Мы как-то автоматически приняли рок за панк. Настоящий рок — это панк.

Е.: — Да-да, это четко совершенно.

Р.: — Так, а корней у него национальных нет.

Е.: — Есть. Только эти корни у каждого свои. А вообще, если глубже копать, то у всех корни-то одни. Вся культура народная, мировая, она вся по своей сути похожа.

Ш.: — Да она одна и есть.

Е.: — Что Африка, что Россия, вот эти вот шаманские дела по деревням, что какие-нибудь индейцы американские, что какой-нибудь оркестр миланский, какой-нибудь австралийский — это все один хер. Я вот слушал африканские дела, истинно традиционные народные, я слышал, что ансамбль Покровского поет. Все то, что Покровский делает — это панк-рок, это рок в чистом виде, с таким драйвом, который не снился ни ЛЕД ЗЕППЕЛИН, ни ЙЕС. Когда я «Музыкальный ринг» с Покровским смотрел, я весь концерт орал, я плясал, я на стене «анархия» рисовал. Потому что то, что они делают — это именно рок в чистом виде. И вот эти все народные дела, что Африка, что Америка... Чукотскую народную музыку послушал. То, что они делают, и Игги Попу не снилось. Все-все, что люди делают, — это культура человеческая — которая корнями едина.

А.: — А у нас это называется космополитизм.

Е.: — А вообще, кстати, русская культура, народная, то, что у нас по всяким деревням, — это шаманские дела. А то там всякие «Во поля береза стояла» — это не культура. Это все насажено Петром, это европейский городской романс. Это не имеет отношения к России, к культуре, к народным делам. И балалайки — это не русский инструмент, они были привезены из Италии, и гармошка тоже.

Ш.: — Ролан Быков в «Андрее Рублеве».

Е.: — Во-во, это панк-рок, народные дела.

А.: — Это один из первых панкеров вообще. И свинтили его менты (сцена, когда в фильме Быкова винтят удальцы в форменных кафтанах, патруль, короче говоря).

Е.: — Жариков из ДК, кстати, правильно говорил, что все эти дела народные, которые уходят корнями глубоко, у них все обряды одинаковые и все дела относительно веры: солнце, луна и вообще отношение к жизни у всех едино, у всех народов.

А.: — То есть христианство было как насаждение аппарата.

Е.: — Разумеется. Только то, чему Христос учил — это не христианство. То, чему Христос учил, никогда так не пришло никуда.

Ш.: — Христианство все построено на посланиях Павла.

Е.: — Да, и на «ветхом завете». А «Ветхий завет» — это вообще иудаизм, фашистские дела. Православие основано на нелюбви к жизни. Я в Киеве ходил в Киевскую лавру, а там у них пещеры есть, где в гробах лежат святые всякие 12-го века. Так это культ смерти, а не жизни. Я вышел на улицу и сразу Боба Марли вспомнил. Вот это религия, я понимаю. Вот это чуваки верили и лабали. Да у любого Джони Роттена веры больше, чем у схимников, которые под землей себя хоронили.

Р.: — А как ты относишься к разным сочетаниям: панк-соул, панк-джаз?

Е.: — Хорошо отношусь. Когда есть установки на стилистику, как у «Эксплойтед», «Дед Кеннедиз» — это уже не панк, это уже не рок, это — говно.

Р.: — То есть ты считаешь, Юра тут такую мысль высказывал, это не его мысль, это чья-то мысль...

А.: — А может моя?

Р.: — Но Юра ее высказывал.

Ш.: — Нет, ну может, всё-таки моя (а сколько потенциальных авторов этой мысли, по причине отсутствия, не смогли отстоять свои права на неё).

Р.: — Нет, не твоя явно.

Ш.: — Ты забираешь право её быть моей.

Р.: — Да ты сам говорил, что она не твоя. Короче, там такая мысль, что у панка есть своя эстетика.

Е.: — Непонятно мне это. Как появилась эстетика — сразу попс. Вот как только появилось понятие, что это эстетика...

Р.: — Егор...

Е.: — Как только появилась программа...

Р.: — Егор, ты мне...

Е.: — Программа, эстетика...

Р.: — Егор, скажи мне твёрдо (тоном, каким обычно жена спрашивает мужа: «У тебя появилась другая женщина?»), у панка нет никакой эстетики?

Е.: — Нет.

Ш.: — Ну как же, не может быть, когда ты свои песни пытаешься сочинять мелодично.

Е.: — Так это я пытаюсь, потому что мне это по кайфу, а другим другое по кайфу. Я не претендую...

А.: — Идеальный панк.

Е.: — Да нет, такого не может быть, идеального панка. Хотя я слушал ЧАЙФ, и в моем понимании это тоже панк. Они лабают панк, просто у них свой панк. Вот ЭЛАРМ — такая, группа, третья волна панка, так они вообще играют на губных гармошках, это тоже панк. Как только возникает какая-нибудь чёткая эстетика, какая-то четкая система каких-то правил и взглядов — это попс.

Р.: — Всё ясно!!!

Изображения