Реанимация (Егор Летов, 2003.09.23)
Бледные просветы — посреди ветвей
Хищные газеты — будничный трофей
Раненой собакой бредит командир
И это всё обычно называется, сынок —
РЕАНИМАЦИЯ
Толстые лошадки — сытые поля
Сочные початки — солнечное вымя
Ждёт за поворотом белый хоровод
И это залихватcкое незримое кино —
РЕАНИМАЦИЯ
А вот отдельному солдату перестало умирать
Ведь у него лишь только слово, только слово — но какое! —
Стал он жрать/бухать/блевать — себя на части разбирать —
Череп крепко разворочен, и мозги текут сквозь стены —
Стены, стены, двери, окна — другие были рядом
Торопливо постигали положение вещей
Созерцая похождения Текущего Повсюду,
По привычке продолжая ритуально повторять:
РЕАНИМАЦИЯ.
В раскалённом парке — летняя гроза
Поздние подарки, наши голоса
Где-то краем уха — духовой оркестр
И это всё обычно называется, сынок —
РЕАНИМАЦИЯ
Комментарии
Стихотворение опубликовано в книгах:
Присутствует на следующих релизах:
Песня исполнялась на следующих концертах:
Примечания
Егор Летов: «Реанимация» — и песня, и альбом, написаны после очередного посещения реанимации, или прямо там, в больнице. Приходилось время от времени отцеплять капельницу, и выходить в коридор, а там трупы лежат, замотанные в простыню, свалены, и это не то что тривиально, а какой-то процесс обыденности: их потом на каталке увозят, новых привозят... Был там один солдат, он перед смертью говорил нечто сродни великой поэзии: про раненых собак, про командира, про светящиеся тополя с пухом, которые летят до горизонта, про лошадок... Я сидел и записывал, что успеваю, как Маяковский во сне записывал какой-то стих, «Облако В Штанах», по-моему, а потом расшифровать не мог. Это было ощущение, что я как будто находился где-то... Я даже не знаю, где. Так оно и вышло, что две самых страшных песни у меня в этом цикле — заглавные: «Реанимация» и «Долгая Счастливая Жизнь».
Егор Летов: Песня «Реанимация» была в реанимации и сочинена, когда я однажды в очередной раз там находился. Привозили и увозили каких-то самоубийц, мертвых выносят, человек перед смертью что-то говорит, потом смотришь — а он уже умер. Их в простыню заматывают и кладут у входа, выходишь в коридор, а они там свалены, лежат. Какой-то солдат такое перед смертью говорил, Шукшин просто отдыхает, это была столь великая поэзия, ни разу я такого не слышал. Я сидел и записывал все, что успевал. У меня сейчас, в последнее время взгляд такой, медицинско-профессиональный, на всё, что человек испытывает, как живет и умирает.